сываемая им тень на тротуарах Пэлл-Мэлл становилась не такой стройной, как прежде.
Получив царское воспитание и наделенный учтивостью, секрет которой уже навсегда утерян, он был столь далек от мира, что все удивлялись, когда месье Сю проявлял интерес к делам мелким и будничным. Тем не менее он сразу заметил, что дети несчастны, тогда он отвел их в сад и попросил все ему рассказать. На следующий день маленьких француженок уже видели в «Школе добрейших пастырей».
Дети, невинные, чистые, с расчесанными волосами, маленькими босыми ножками в сандалиях, средь женевской неги, юные души в ароматах евангельских добродетелей, как часто я думал о вас, листая Святую Библию матери и ее сборник библейских песней, на черном переплете которого напечатан швейцарский крест. Как часто мечтал я рассказать о вас то, что я только что написал. Я думаю, что библейские песни и печальная их музыка каким-то тайным, непостижимым образом соединялись, сливались с вашей самой глубинной жизнью. Рашель Фрутиджер, любившая саму любовь, должно быть, вам нравится вот эта вот песнь, поющаяся с такой нежностью:
Ближе, мой Бог, к Тебе…
Но самая красивая из всех песней – та, где припевом звучит такая строка:
Пребудь с нами, Господи, пребудь с нами!
Задания на каникулы
Марселле Жаньо
Мы купили хорошей бумаги, чтобы переписывать их начисто, много перьев (целую коробку), линейку, большой и мягкий, приятного вида ластик, а еще – большой конверт с промокашками – целую стопку плотных листов всевозможных оттенков: розовых, бледно-голубых, зеленых, фиолетовых. Чтобы приобрести все это, мы отправились ранним утром накануне отъезда в магазин возле Лувра. К несчастью, мы располагали лишь ограниченной суммой, поэтому не смогли купить красивый футляр, в котором уложено сорок цветных карандашей – мы так давно мечтали о нем, – но иначе пришлось бы отказаться от остальных вещей, которые нам были необходимы. Впрочем, такой набор цветных карандашей – прежде всего для взрослых, это «инструменты» для архитекторов, инженеров. Нам следовало позабыть и о прочих предметах, изобретенных для удовлетворения малейших прихотей людей пишущих, хотя глядели мы на них так долго, что, казалось, эти вещи стали уже нашей собственностью. Это на потом, когда мы перейдем в бакалавры… Даже нет, когда у нас будет ученая степень или мы станем доктором, или – кто знает? – будем писать книги…
Какое это было прекрасное утро в конце июля! Свежий ветерок доносил до полок писчебумажного магазина запах и шум Риволи. Ясный утренний свет освещал своды; по краям мокрых еще тротуаров повсюду сверкали блики, грандиозная тень дворца закрывала влажную мостовую; чуть дальше, на подходе к Па-ле-Рояль, тень заканчивалась и простиралась площадь, походившая на огромную гостиную бледного золота. Мы только что вытряхнули всю коробку с новенькими солдатиками и выстроили их в ряд вдоль тротуара напротив министерства финансов. Там, где своды заканчивались, где начинались обсаженные деревьями авеню и сады с золоченой оградой, заканчивал свой обед месье Сади Карно[9]. Теперь он уже входил в рабочий кабинет. Думается, промокашки в его бюваре меняли каждое утро; когда же он подписывал новый указ, сразу меняли перо. Конечно, на бюро лежали прекрасные вещицы из хрусталя, стояли всякие усовершенствованные баночки для клея, подставки для разнообразных перьевых ручек, и специально для него должны были сделать футляр с целой сотней цветных карандашей.
И все же с дюжиной цветных карандашей высшего класса можно рисовать вполне приличные карты. О, как мы будем трудиться!
С каким прилежанием будем мы выполнять задания, данные на каникулы! Каждая тема будет исследована до самой сути, при этом мы не будем довольствоваться обычными учебниками, но изучим вопросы по трактатам и сочинениям, предназначенным для штудирования в старших классах, как, например, «Беседы по понедельникам» Сент-Бева. Затем мы перепишем все задания начисто без единой помарки, оставляя поля справа и слева, как в книгах. Когда же начнется новый учебный год и мы перейдем в следующий класс, преподаватель, читая наши работы, сразу поймет, что имеет дело с выдающимся учеником.
Вероятно, последний год мы были не столь хорошим учеником, нежели в предыдущие годы; можно даже сказать, что мы учились посредственно, всего-навсего удовлетворительно. Но теперь впереди летние каникулы, мы свободны, никто не станет нас ни к чему обязывать, поэтому работать мы будем от всего сердца. Уже самый первый день долгих каникул был настолько прекрасен – с поездкой в фиакре, покупками в магазине, от которых возникает ощущение еще большей свободы, с обедом у Фуайо рядом со взрослыми, которые только что сдали на бакалавра, – этот последний день в Париже накануне деревенской тиши наполнил нас изумительной радостью, естественным образом склоняя к продолженью занятий. Мы настолько пресытились удовольствиями и свободой, что инстинктивно искали удовольствия наивысшего, наибольшего, состоящего как раз в бескорыстной сущей деятельности разума. И полученные задания в намеченном плане были теперь лишь частью чего-то гораздо большего, уподобляясь, например, серии статей, которую газета заказывает у поэта. Мы собирались решительно превзойти все границы, означенные школьной программой, и узнать, что же скрывается за ее пределами. Нам кажется, будто от нас что-то скрывают, ведь всегда задают читать лишь учебники, отрывки, «Избранные сочинения». Мы хотим наконец-то узнать, каковы их источники, каковы эти великие оригиналы…
(Прощайте, Сен Жермен-л’Осеруа, груды иссиня-черных камней и нежно-голубые проблески неба; прощай, свежий ветер, избравший летним жилищем площадку у Колоннады…) Мы составим списки «фундаментальных трудов», к которым вечно нас отсылают сноски внизу страниц в книжицах с картонной обложкой, например Моммзен – при изучении римской истории или же «Земной лик» – при постижении геологии и физической географии. Возможно, родители согласятся нам их купить; если потребуется, откажемся от игрушек, прогулок и даже беленького пляжного костюмчика, о котором мечтали еще с июня во время вечерних занятий. (Вот старый, величествен ный и скучный фасад Института Франции, который однажды мы начнем посещать, проделывая этот же путь. А вот и узенький проулок, и порыв ветра с рю Мазарин… Интересно, через какую дверь принято входить в институт?) Да, нам следовало бы уже читать авторов, чьи мысли так повлияли на все современное интеллектуальное движение, например Бэкона, Декарта или Канта. Вот это будет настоящее знакомство с основами. Тогда в наших руках окажется ключ, способный распахнуть все двери в домах особ, что, подобно крестной Керубино[10], «благородны и прекрасны», – двери Наук. Как только мы погрузимся в учение одного из великих умов, остальное само дастся в руки, и мы окажемся в значительном выигрыше перед остальными учениками… «Рассуждение о методе»… Стоит только постичь метод, тот самый метод…
Впрочем, мы где-то читали или, быть может, слышали, что Лейбниц в некотором смысле зашел дальше Декарта, и нам известно, что его «Монадология» – книжечка совсем маленькая, очень милая на вид и издана в классической коллекции у Ашетта. А мы как раз будем проезжать мимо книжного магазина Ашетта. Всего несколько слов маме (мы про нее позабыли, она сидит рядом с нами в фиакре), и через пять минут мы держим в руках эту «Монадологию». Какой счастливый выбор: Лейбниц не столь знаменит, как Декарт, довольно будет лишь показаться с его книжкой в руках – и нас сочтут невероятно прилежным мальчиком, который, скорее всего, станет ученым. О, мы станем выдающимся монадологистом!
Очень жаль, что из естествознания нам задали только одно задание, по ботанике. Иначе можно было бы провести какое-то время в магазине Эйлоффа на рю Месье-ле-Пренс, где в предыдущие годы мы покупали, а чаще – увы! – просто смотрели на образчики горных пород, изумительные кристаллы, аммониты, белемниты, осколки каменного угля с отпечатками листьев папоротника и пальмовых ветвей; а потом, сразу после них, шли уже «наши современники» – сокровища огромного энтомологического собрания. К счастью, в следующем году начнется зоология, и мы сможем готовиться, читая, например, словарь естественных наук или даже Systema Naturae Линнея. Увы, это труды, о которых все говорят, но еще ни один молодой человек не держал их в руках. Впрочем, пока мы не изучили в совершенстве «Монадологию», лучше воздержаться от чтения других великих произведений.
А что, прямо сейчас и начнем нашу «Монадологию». Нет, завтра, в поезде. А сегодня посмотрим еще на улицы, которые не увидим до тех времен, когда начнется новый учебный год, когда осень на закате доблестных дней, подняв знамена, будет шествовать по авеню Шанз-Элизе.
Маме нужно еще что-то купить перед отъездом в Монруж, так что мы продолжаем ехать в старом и медленном звучном фиакре по городу, где все ясно, как в слоге хорошего сочинителя. Мы можем позволить нашему прилежному уму немножко передохнуть, созерцая благородные горизонты. С другой стороны, мы были бы не прочь погулять по Ботаническому саду, попрощаться с гиппопотамами и принести (о, давняя мечта) немного мороженого белому медведю, ведь он в такую жару страдает в своей зацементированной яме. По крайней мере, ближе к вечеру мы улучим минутку, чтобы последний раз посетить Черепашью Республику в Пале-Рояле, где среди скалистого пейзажа, среди песка и воды виднеется целое множество черепах – единственных обитательниц той страны. Они там всевозможных размеров, но самые примечательные – это две самки, они больше человеческой головы и почти всегда спят, спрятавшись под панцирем, недвижимые и неприступные, как магазины по воскресеньям. А пока что взглянем еще разок в тенистом и уютном конце бульвара Сен-Мишель на далекие дали, где царит возлежащий лев. Вот мы опять проезжаем мимо фабрики домкратов с черным фасадом, на котором изображены странные предметы, должно быть, это и есть домкраты. Дальше будет «Солдат и пахарь», прежде мы долго думали об этой вывеске, еще «в детстве», года два назад, когда носили короткую курточку с отложным белым воротничком в детском коллеже.