– Стыдоба! – шипит сердитая дама, насквозь пронзая свирепым взглядом.
– Стыд, да и только! – поддерживает её мужчина в широкополой шляпе и тёмных очках.
– Тонко подмечено, – а что? – соглашаюсь на всякий случай я.
Смотрю наивно, совершенно идиотски таращусь на неё, она тоже смотрит на меня своим стрекозьим глазом ничуть не умнее.
– Нет, вам не стыдно, я же вижу! – прокурорским тоном заключила она.
– О чём вы? Может, у вас украли зонтик? Или…
– Чушь!
Она уже не шипит, а просто брызжет кипятком. Толпа вокруг нас угрожающе разрастается. Ситуация складывается неприятная – если сейчас, немедленно не оградить себя от досужего вмешательства со стороны «законных» обитателей пляжа, не один литр крови и километр нервных волокон испортим – и себе и людям…
За спиной у дамы уже собралась целая армия спасения.
– Да! – говорит кругленький мужчина с полотенцем на облезших от солнца плечах. – У нашего ребёнка…
– Уш отклеилшя, – подсказывает, специфически шепелявя, Ханурик, просунув голосу между ним и дамой.
– Не уж, а муж, – поправляет его Медянка.
На носу у него пришлёпнут яблоневый листок. Дети весело хохочут, парламентёры тушуются, и только строгая дама по-прежнему не улыбается. Так и стоим, столпившись на скудном пятачке свободного пространства пляжа, и тупо смотрим друг на друга.
– Не кажется ли вам, что вы сами подаёте детям дурной пример? – заговорила снова рыжая дама, обличительно тряхнув кудрями парика. – И вообще, что вы за хрюппа такая? Это «йупп» она произнесла с откровенным отвращением, премило надеясь на снисходительность с моей стороны.
– Я… разве хрюкаю? – с притворным ужасом переспросила я.
– Не прикидывайтесь, пэдагог, – в тон ей, сострил тип в махровом полотенце на облезших плечах.
– Да, – приободрилась дама, явно приобретая второе дыхание. – Мы должны кое-что выяснить… если вы и есть воспитатель, то хотелось бы знать, по какой системе вы их воспитываете.
– Будете перенимать опыт? – идиотничаю я и дальше.
– Просто интересно, как это вам удалось так испортить детей, – достойно отвечает она.
Вокруг уже собралась весьма солидная толпа, слышны шепотки: «У кого украли?», «Что украли?», «Чуть не убили?», «Кто утонул?»…
Вот нашли себе развлечение! Явно запахло скандальчиком. Если начнут выгонять с этого симпатичного пляжа, может драчка завязаться. И превесёленькая. Я то наших деток знаю, урезонивать их словом «стыдно» – какое легкомыслие!
Потрепав по спутанным от морской воды вихрам самого длинного, Бельчикова (который, смешно сощурившись на солнце, с неослабевающим интересом смотрел на происходящее, широко открыв рот и готовясь дико гоготать, если вдруг что такое…), говорю, свирепо скосив глаза к переносице:
– Не волнуйтесь, краждане, абасалютно ничего страшного. До трупов дело обычно не доходит. Почти никогда… Ну очень редко… – уточняю я во имя правды и для успокоения встревоженных граждан.
– Что?!
Дама осторожно отодвигается от меня.
– Да всё нормально, не волнуйтесь, правда. Это всего лишь хрюппа свободного воспитания по системе Жан-Жака Руссо.
Дли-и-инная пауза.
Вероятно, моё «йупп» стало им достойным ответом.
Потом осторожный вопрос:
– А что, могут и…
Парик на голове дамы неукротимо пополз наверх – видно собственные волосы встали дыбом.
– Можете не шомневацца, – угрюмо прошамкала я, и толпа немедленно рассосалась.
По пляжу мгновенно разнеслась ужасная весть – там какая-то шайка бандитов и психов, говорят, сбежала из колонии для малолетних преступников, и воспитатель у них такой же чокнутый…
Безобрррразие!
Вокруг нашего стойбища на приличном радиусе мгновенно образовалась приятная пустота. Не уверена, что все посетители «блатного» пляжа досконально изучали творческое наследние великого французского просветителя, но – вполне очевидно – поняли они меня верно. Больше нас в этот день не беспокоили. Искупавшись ещё раз пяток, мы весело направились в столовую на ужин.
А вечером у нас состоялся разговор с Хозяйкой – так неформально называли директора базы отдыха. Я немного нервничала.
– Ну, вы и хороши, – громко хохотала она, показывая все тридцать два в отличном состоянии санации. – Так им и надо. Мне самой эти блатачи до чёртиков надоели. Дьяволы позвоночные… Никакого отношения к часовому заводу, а как сезон – все тут! И на халяву! Даже в моей хибаре троих пришлось разместить.
«Хибара» – это личный двухэтажный коттедж Хозяйки.
– Так что… ничего? – не смея откровенно радоваться, робко спрашиваю я. – Санкций не последует?
– Нормально! Какие санкции? – она хохочет ещё громче. – Пережуют, как говорится. Может, побыстрее свалят. А вы мне уже нравитесь. Извиняюсь, сначала подумала – нюня кисейная. А теперь вижу – ничего, наш человек…
– А что, много сюда… по блату ездит? – спрашиваю я смелее.
– Навалом. Особенно этим летом. Просто достали, ей-богу…
С этим человеком мы, кажется, поладим, – счастливая и смелая, решила я, и – не ошиблась.
Вечером, по пути с пляжа я заглянула в медпункт, взять какое-либо снадобье от ожогов. Но у медсестры, как всегда, «ничего нет». И мы ленивой цепочкой потянулись на кухню за кислым молоком. Ожоги у всех, включая и меня. Только выбрались на центральную аллею, как видим: навстречу знакомый кто-то движется. Присматриваюсь, мучительно вспоминаю – где же я этого «крысавца» видела?
Огромное сомбреро делает тень на пол-лица. Кивает мне. Синеватые белки лукавых глаз весьма бойко высвёркивают из-под обширных полей шляпы…
Кто же он, этот типус? Кроме сомбреро, на нём надеты ещё две, весьма скромных размеров, детальки туалета: «фиговые» плавки с революционной символикой на самом интересном месте и сверкающие японские часы.
Ба-а-алыной оригинал!
– Здрасьте, здрасьте, Ольга-га Николавна! – игриво говорит он мне. – Всеобщий приветик!
Это, вероятно, адресовано плетущейся за мной обгорелой детворе. Да, вот теперь я вспомнила – кто это. Неповторимый голос! По голосу, если я хоть раз его слышала, могу узнать человека, если он даже без часов.
Конечно, это был Валера.
Тот самый тип, которого я когда-то, в тот роковой августовский день, первым встретила в детском доме. Он шёл мне навстречу с красками и кистями. Весь из себя такой компетентный и озабоченный… Он по-прежнему работал в детском доме, кажется, по совместительству. Теперь уже вёл кружок радиолюбителей, куда ходил всего один человек. Однако деньги получал полностью, как положено по тарифной сетке. И за одно это его уже могли сильно не любить. Пеперабатывали в детском доме все, но оплатить переработки никому даже и не обещали. А тут такая щедрость… Вобщем, Валера – тёмная лошадка. Сколько ему лет – никто точно не знал. У него было всегда одинаковое выражение лица – устоявшееся, нейтрально-безразличное, без очевидных возрастных примет быстротечного времени и следов перенесённых житейских бурь.
В детском доме мы почти не пересекались, его каптёрка располагалась на пятом этаже в угловом коридорчике, куда вообще редко кто-либо захаживал. Он и сам старался держаться особняком, и лишь Людмила Семёновна с ним общалась почти ежедневно. Часто можно было слышать вопль на весь детдом:
«Эй, слетайте, кто-нибудь на пятый, Валеру дирюга спрашивают!»
Все знали, что: Валера высоким начальством обласкан и взят под могучее административное крыло. Много раз воспитательницы, особенно пожилые, просили его, как второго «единственного мужчину» в доме, сделать то-сё по части неженского труда… Но едва он брался за молоток, к примеру, и гвозди, как одномоментно, словно чёрт из табакерки, откуда-то выскакивала сама директриса и тут же отправляла его на другой «фронт работ». По этому поводу, ехидные наши тётеньки втихую подхихикивали, хотя и довольно беззлобно – претенденток на Балерины симпатии было немного. А чтобы совсем уж точно – их, похоже, и вовсе не было.
Во всяком случае, таких сведений на счету всесведущего общественного мнения не имелось. Почему – никто толком не смог бы объяснить. Вроде нормальный человек. Ничего такого, особо отвратительного в его внешности не наблюдалось. Муж кастелянши, алкаш, угрюмый молчун, и то пользовался большей популярностью среди дамского пола.
– Да с него (это о Валере) пользы ровный ноль, что с козла молока, – объяснила основу такого равнодушия ко второму «единственному мужчине» в нашем, преимущественно женском коллективе Матрона. – Разве это мужик? Только и умеет, что красоваться.
И вот он здесь – «в Сочи на три ночи», хочется думать о лучшем…
– Искупались уже или только идёте? – спрашиваю я, а сама лихорадочно соображаю – не подсунули ли нам этот милый подарочек в отряд на всё лето, в качестве четвёртого «второго» воспитателя?
Валера кокетливо сбил сомбреро набок, белозубо метнул очередную улыбку, и, раскачиваясь с пятки на носок, игриво сказал:
– Вроде да.
– Ясненько, – отвечаю я.
Понимай как знаешь.
Да, спеси в нём вроде поубавилось, но… думаю я, с опаской глядя на эти его выкрутасы и вспоминая неприступного мазилу в тот первый мой день в дэдэ.
Какая метаморфоза! Просто прорва кокетства! На волю вырвался, живчик?
– Я здесь… ну… это… Спасаю и спасаюсь, короче, – натужно скаламбурил он, продолжая, однако, щедро улыбаться.
– Спасаетесь?! – притворно удивляюсь я. – И долго вам это придётся делать?
– Увы, – разводит руками Валера. – Меня, как Лермонтова, власть безжалостно сослала на Кавказ. И на всё лето.
– О?! И кто же это… э…?
– Ну… наше высокое начальство.
– А здесь вы тоже будете вести кружок одного радиолюбителя? – ехидно спрашиваю я, с печалью чувствуя, как мне стремительно нехорошеет.
– Нет, здесь я штатный спасатель, – отвечает он не без гордости.
Вздох досады.
– И многих уже спасли?
– Смеётесь, – улыбается он. – Должность у меня, конечно, блатная… Надеюсь. Спасать и вообще никого не придётся. Я вообще-то не очень плаваю.