– Капельницу не снимать.
– Анализ крови вот…
– Повторить через час.
– Внутрь ничего, будем стимулировать рвоту.
– Венозную тоже брать?
– Два раза в сутки.
– Она, кажется, проснулась…
– Рано ещё.
– Веки дрожат. Проснулась уже…
– Ольга, вы меня слышите?
Еле-еле приоткрываю глаза – ба! Знакомые всё аппараты… Такой прибор видела у Ханурика в реанимации. Действительно, приехали. С чем себя и поздравляем. Так что это было?
– Ну, как вы?
Низко надо мной склоняется женщина в белом халате. Лицо приятное, не злое. И это – тоже весьма приятно.
Говорю:
– Голова болит.
– Очень? – спрашивает врач сухо, по-деловому, без всякого сочувствия.
– Лучше бы отвалилась.
– Придётся терпеть, – безжалостно говорит она. – Никаких анальгетиков я вам сейчас назначить не могу. В ближайшие шесть месяцев вообще советую воздерживаться от каких-либо лекарств вообще.
– А что так сурово?
– Может проявиться побочное действие.
– Это настораживает.
– А вы хотели…
– Что со мной?
– Жить будете.
– Уже радует. А ещё?
– Потом обсудим. Ладно?
Она мило улыбнулась, но глаза её смотрели строго и серьёзно.
Через три дня меня перевели в отдельную палаточку – малюсенький закуток без окон, зато со стеклянной перегородкой вместо стены.
– А к вам гости, – заглядывает ко мне кто-то из персонала.
– Пусть заходят.
Она делает страшные глаза и говорит:
– Только ненадолго. Запрещено пока. Не подведёте?
– Ни за что.
Интересно, кто из детей обо мне первый вспомнил?
Однако не угадала – входит наша детдомовская медсестра.
– Ой, как тут интересно, – вертит во все стороны головой она. – Ты здесь совсем без никого? Просто люкс. И я бы так отдохнуть не отказалась… Вот тебе тут передача – Хозяйка посылает. Полкурицы и килограмм персиков. Вкусные! Ты ешь, ешь, не стесняйся. Мы ещё привезём. Или ты что-то другое хочешь?
Она суетится, немного нервничает и всё время говорит. Я отвечаю:
– Зачем мне это? Всё равно скоро выйду. Она снова напряглась.
– Не спеши, отлёживайся вволю, здесь неплохо.
– Да, здесь хорошо.
– И не жарко. Вентиляция вон крутится.
– Да, всё хорошо, правда.
– Врач сказал, что ещё неделю здесь проторчишь, а потом переведут…
Тут она вдруг замолчала.
– Куда… переведут? – спрашиваю.
– Ой, ну врачи тебе сами скажут. Я только с чьих-то слов про всё это знаю…
– Про что знаешь?
Меня настораживает смутное выражение её, словно беглых, фальшивых каких-то, прозрачных глаз – она старается не смотреть на меня прямо, и говорит необычно, всё время как будто юлит.
– Ой, да ничего я не знаю.
– Но ты же сказала!
– Я ничего не говорила. Вечно ты выдумываешь!
– Ладно. Тогда привези мне, пожалуйста, бельё. Жёлтый пакет в чемодане. А чемодан под кроватью. И ещё два томика Лермонтова – в моей тумбочке две такие синие книжечки. Небольшие такие… Ну, ты найдёшь. И ещё «Дневник Печорина».
– Это книга?
– Нет, не книга, это самоделка. Просто отдельно сшиты листы из книги.
– Так его уже нет.
– Кого… нет?
– Твоего Печорина.
– Куда же он подевался, а?
– Утопили.
– Я не прошу тебя пересказывать сюжет, где моя книжка? – уже сержусь я.
– Я ж говорю – утопили.
– Кто утопил?
– Пацаны утопили.
– Как это?
– А в тот как раз день, когда ты и… фигакнулась. Я зашла в Голубятню – прибрать, а там Мамочка вовсю шурует. Спрашиваю – что ищешь. Он говорит – книжку.
– И ты не погнала его?
– Откуда я знаю, может, ты сама и разрешила. Я же не могу вмешиваться в воспитательный процесс. У меня другие функции.
– И что дальше?
– А дальше вот что, если ты про Печорина. Сижу я на пляже…
– И тут он плывёт. Хватит уже размазню разводить, говори конкретно – где книжка? Или я подумаю, что ты что-то скрываешь, – говорю со смешком.
– Ладно, конкретно идут Мамочка, Огурец и Ханурик. И Ханурик у Мамочки спрашивает: «Интересная книжка?»
– И ты сразу поняла, что это о Печорине.
– Нет, Мамочка Печорина в руке несёт.
– Тогда ладно.
– Прохладно…
– Ну, так что? Говори же!
Я уже начинаю терять терпение.
– Мамочка молчит, а говорит Огурец, он же умный, газеты читает. Вот он и говорит: «А это как мужики с бабами на курорте гуляли». Тут Ханурик сразу книжку у Мамочки хвать из рук и побежал. Мамочка за ним. Кричит – это Оль Николаевны. А Ханурик орёт: «Брехня, это ты в библиотеке спёр!» И в море кинул, потому что Мамочка его уже почти поймал. Пока они дрались, Печорин и утонул. Он же плавать не умеет.
Медсестра засмеялась, а я разозлилась ещё больше.
– Кто плавать не умеет?
– А твой Печорин. Он же без обложки, бумага тонкая, сразу намокла, и…
Фу ты! А то меня аж оторопь взяла – такие глубины литературных познаний…
Она что-то искала в сумке, нашла, наконец, поставила на тумбочку.
– Вот ещё банка шпрот. Хочешь?
– Нет, спасибо. Я сейчас вообще мало ем. Почти ничего не ем.
– И ты туда же. А то уже мода такая пошла – от солнышка трофировать.
– Да ты что? – засмеялась я.
– Я серьёзно.
– И я серьёзно.
– В журнале читала, что человек может вообще не есть, только всё время, как трава, на солнце должен находиться.
– К чему бы это?
– Думаю, что к большому голоду. Моральная подготовка идёт. Нам в медучилище говорили…
– Вы не устали? – спрашивает из-за перегородки дежурный врач.
Медсестричка суетится.
– Ладно, времени мало, сейчас меня отсюда попросят. С едой разобрались, давай, рассказывай, только со всеми подробностями, что с тобой и как. А как Трофа спросит, что я тогда скажу?
– Голова всё время болит.
Она нетерпеливо махнула рукой.
– Это от глупости. Потому что о глупостях много думаешь, – быстро исправилась она. – Не переживай, скоро пройдёт. Жара уже меньше.
– Врач говорит, это надолго.
– Жара?
– Голова.
– Правда? Это проблема. Отчего это? Она с опаской посмотрела на меня.
– Откуда я знаю.
Она помолчала, задумчиво глядя на стеклянную перегородку, потом сказала:
– А знаешь, как мы тогда перепугались! Кирка бежит, глаза на лбу, орёт, как ненормальная: «Ольга Николаевна кончается!»
– С ума сошла.
– Это ещё вопрос – кто сошёл. Так подкузьмила! Следователь приезжал…
– И что Кира?
– А ничего. Мы побежали к тебе. В чувство хотим привести, трясём как грушу, а ты – ничего. Знай себе, спишь. А как проверить? Никакой реакции. Смотрю – на полу таблетки валяются. Я быстро всё собрала, никто и не заметил…
Тут она замолчала и снова посмотрела на стеклянную перегородку.
Потом шёпотом добавила:
– Только Оль, я тебя очень прошу, скажи, что их с собой привезла.
– Кого – их?
– Таблетки эти… Скажи, что всегда на ночь пьёшь… Ладно?
– На ночь я молоко пью. А снотворное вообще первый раз в жизни вижу, поняла? Не то что пить на ночь. Кстати, что это было, ты не помнишь? Врач сказала, что это не седуксен.
Она глубоко вздохнула и закатила глаза.
– О том и речь. Оль, это специальные таблетки для Ханурика и Жигала.
– Что?
Я села на постели. Меня уже колотила мелкая дрожь.
– Что-то вроде… эээ мединал… веронал… барболин…
– Барболин это один из организаторов Третьего Интернационала… Не морочь голову, говори как есть.
– Короче… короче… вроде барбитураты какие-то. Это дирюга дала. Оль, ну я тебя прошу. Скажи, что это твои таблетки.
– А в чём дело, собственно говоря? – немало удивилась я.
Медсестричка снова тягостно вздохнула.
– Ну, это же нелегально всё, Людмилка дала бутылочку с пилюлями, сказала им давать два раза в день вместо витаминок. И записывать симптомы.
– Зачем?
– Это испытания новых препаратов. Подавляют что-то.
– Испытания? На моих детях? Я вас убью!
Я вскочила и схватила её за рукав. Она стала вырываться.
– Отстань, отстань же… Ну!.. А что, не знала? На детдомовцах всегда что-нибудь испытывают. Так скажешь? Или я сама скажу. Тебя всё равно на учёт поставят. Вон на людей кидаешься. А меня зачем же топить? – закончила она жалобно.
Я с трудом сдержалась, чтобы немедленно не выгнать её вон.
– Меня? На учёт?! С какой такой пьяной радости? Я никого пока не убила, хотя иногда очень хочется.
Я отпустила её руку и, совершенно обессиленная, снова легла на постель. Ну и делишки! Медсестричка приободрилась. Поправив одежду и растрепавшуюся причёску, она сказала уже довольно бойко:
– Ты, правда, странная. Это все говорят. Ирина тоже вот говорит… И тут ещё это отравление… Суицид как-никак.
– Круто.
Такой оборот дел мне совсем не понравился.
– Круто, и ещё как! – с энтузиазмом поддержала меня она.
– Ну, хорошо. Я поняла. Давай колись дальше.
– А дальше… Я смотрю – на столе листки какие-то лежат, твоими каракулями исчириканы. Пока Трофа с тобой возилась, откачивала, я прочла кое-как.
– Кто за «скорой» бегал?
– Огурец. От Хозяйки хотели по прямому вызвать, да на линии какие-то повреждение было. Так он в Лао с шофером и полетел.
– Серьёзно всё как-то получается…
– А ты думала. Знаешь, эта Трофа какая-то странная.
– А что так?
– Пока ждали «скорую», так она сама с тобой это… первую помощь, короче, оказала. Конечно, кому охота – ЧП в разгар сезона, но всё-таки… Такая дама представительная. Руки в кольцах, вся из себя… И надо же. Не побрезговала!
Я молчала, со стыдом и ужасом представляя себе эту картину. Медсестричка вертела на пальце маленький ключик. В уме её, вполне вероятно, в это время вертелись пикантные подробности того ужасного вечера.
– Ладно, – сказала я. – Хватит об этом. Про отряд рассказывай. Как вы, как дети – без меня справляетесь?
Она оживилась.
– Нормалёк.
– Но дети… как?
– А что с ними станет? Бегают себе целый день, но есть приходят все, я их пересчитываю. В столовой встречаемся четыре раза. Полдник в обед отдают. Да, вот ещё что… На Голубятню твою замок теперь повесили. И никто там больше не живёт.