– А Беев?
– Беев у этих…
– Мачивариани?
– У них самых, Вариани, точно. Я точно знаю. У них ещё целое стадо крыс.
– Каких крыс? Что ты несёшь?
– Во дворе плавают, в болоте!
– Это нутрии.
– Ну да, точно, нутрии. Как только такую мерзость люди в руки берут? А шкурки на воротнике хорошо смотрятся. Хочешь, можно договориться. Они нам дешевле уступят. Пришлют осенью. Я уже согласилась. Хочу серебристых этих… крыс.
– Нутрий.
– Шкурок на шубку. Только деньги просят заранее. По полтиннику за штуку. Как ты думаешь, не обманут?
– Почём я знаю?
Она, ещё немного пощебетав, наскоро попрощалась и упорхнула, оставив приятный запах моей «белой сирени» и ворох нерассказанных новостей и сплетен. О том, как отряд – толком ни слова. Но, похоже, все дети, кроме «бешеной троицы», пока ещё там. Ну, что ж, это совсем неплохо.
.. Тогда, в больнице, у меня внезапно, впервые в моей жизни, образовалось много свободного времени. И, поскольку режим не оставлял выбора, я всецело предалась конструктивным размышлениям – о мере собственной глупости. Пора уже, наконец, их, мои милые «особенности», по возможности, систематизировать и поставить на строгий учёт, пока они меня самую на учёт куда-нибудь не поставили. Возможно, кое-что пойдёт и в утиль.
Имидж «записной идиотки» мне вообще никогда не казался ни безобидным, ни привлекательным настолько, чтобы и дальше попустительствовать его процветанию и укреплению за счёт моей личной глупости. Ещё и ещё раз просеивались сквозь сито памяти события того рокового дня.
Сверхусталость?
Да.
Но ведь это бывало и раньше. Приходилось не спать по двое, а то и по трое суток, и не раз. И делать при этом свою работу. Да что там – не спать! А когда родилась вторая дочь, и диплом повис? И ничего – всё успевала и не зверела, аки тигра из тайги.
Тогда что ещё? Старость? Вроде – нет. На улице иногда «девочкой» называют – до «тёти» даже не дослужилась. Никаких поблажек на этот счёт вообще не предусмотрено – собственные дети школу пока не окончили.
Дальше.
Отсутствие поддержки со стороны коллег? Пожалуй, и это.
Но ведь и раньше так же было. Кто-кто, а я-то хорошо знаю, что такое – отчуждение. Так стоит ли из-за этого копья ломать? Или – непослушание детей? Конечно, это нервирует. И ещё как!
Но!
Разве для меня и это внове? Давно ли мои воспитанники стали справедливо называться коллективом? А не сборищем разнузданных хануриков, лис, мочалок…
Тогда что? Что?
И тут мне открылось.
Открылось – как озарение!
Все мои положительные качества – доброта, умение войти в положение терпящего бедствие, всё то, чем я всегда безмерно гордилась, за что так себя уважала, считая уже эти качества своей натурой, фундаментом характера, – вдруг всё это… лада… так, кажется, и было… теперь я понимаю… – весь этот багаж исчез напрочь, растаял как призрак, растворился бесследно в накалённой атмосфере неукротимо назревавшего бунта. И осталось одно только уязвлённое самолюбие. Огромное, болящее эго…
Вот это-то и было первопричиной дикого срыва.
Какое право имели они, эти наглые дети, быть такими… такими неблагодарными, недальновидными, неумными – после всего, что было? ведь целый год я над ними вилась и билась, как орлица вьётся над орлёнком, чтобы научить их видеть мир открытыми глазами! И что они сделали со мной, с нашим отрядом? Или так скоро ослепила их щедрость южного солнца?
Я расхохоталась – дико, неуёмно.
Так вот в чём секрет!
И подумалось мне тогда с большим облегчением: какая всё же скотина – человек!
Считает себя полубогом, думает, что лишён тщеславия, честолюбивых побуждений – и свято верит себе!
О, глупый льстец!
Самозабвенный, бесстыжий эгоист и лгун!
Готовый увешать себя орденами бескорыстия и медалями благотворительности – и всё это для того лишь, чтобы умаслить своё немыслимое, ненасытное, огромное «эго»…
Теперь мне заметно полегчало, голова перестала болеть, в моих жилах опять полыхало пламя энтузиазма.
Горы «шлака» были благополучно утилизованы и отправлены на свалку.
Вспоминался первый педагогический совет в сентябре…
… Да, так оно и было.
Чем больше дети слушались меня, тем наглее они вели себя с другими воспитателями. А ведь среди этих взрослых были и добрее и лучше меня. Была Надежда Ивановна, воспитательница первого класса, была, конечно, страстотерпица Нора… Да и Матрона, если на время забыть о её «бронзоватости», тоже ведь не баклуши била – двадцать лет отдала детскому дому. И все они, конечно, так же, как и я, урывали из своего тощего бюджета, чтобы хоть как-то порадовать детей «сверх штата». шумных «огоньков» и «пресс-центров»…
Терпеливо и тихо творили они своё большое, огромное дело, платя за каждый прожитый день своими силами, здоровьем, отданной по крупицам жизнью.
А что я?
Примчалась, всё вверх дном в одночасье перевернула – и… под занавес куплет?!
Хохот мой вывел из послеобеденного оцепенения обитателей соседней клетушки – их там, кажется, двое.
Одна громко спрашивает, заглядывая ко мне и вытаскивая бируши из ушей:
– Совсем чокнулась? Больная? И крутит пальцем у виска.
– Как раз наоборот, – радостно отвечаю я.
– А чего тогда шумишь?
– У меня сеанс самоочищения. А вы мне помешали. Ну, народ… товарищи волки… Вас я презираю.
Однако ни не поняли и послали за врачом. Вот уже действительно психи! Врач пришла тут же. Мягкий, с лёгкой укоризной взгляд, в голосе – напряжённые интонации. Одним словом – профессионал.
– Что у вас? – вежливо и ласково спрашивает она.
– Ничего, – радостно отвечаю я.
– Ольга!
–..Да.
После неловкой паузы:
– Вас не преследуют… видения?
– Меня?
Я вздохнула.
– Нет. А жаль…
– Почему?
– Было бы как в театре.
– Любите театр?
– Очень.
– Хотели быть актрисой?
– Боже сохрани.
– Я серьёзно.
– Женой швейцара.
– Швейцары в ресторане.
– Точно… Оййййй… Всё перепутала….
Она уже теряет терпение и говорит несколько осердясь:
– Будете продолжать в том же духе?
– Как получится. Не знаю точно.
– Тогда я вас точно пошлю к психиатру.
Но мне уже ничто не могло испортить настроение – я знала истину.
– Лучше бы вы меня послали к чёрту! Вон отсюда! Ну что я здесь лежу без всякого толку? Мне работать надо.
– Нет, я всё-таки пошлю вас к психиатру.
– Может не стоит.
– Ну почему же?
– Не думаю, что ему интересно будет беседовать со мной.
– Хорошо, тогда скажите, почему вдруг… так развеселились?
– Простите, я просто смеялась.
– Вы не просто смеялись, вы очень громко смеялись.
– Извините, я не была права. Но мне, правда, стало очень смешно. И я не смогла удержаться.
– Это признак…
– Чего… признак?
– Ну, вы же знаете. Смех без причины…
– Ой, глупости. Я смеялась над собой, а это признак неистребимого душевного здоровья.
– А! Так вы в своём несчастном положении находите что-то смешное?! Забавное?
– Ага.
– Это уж точно неадекватная реакция.
И она вышла, слегка приподняв плечи – то ли от изумления моими изысками, то ли разобидевшись на меня за легкомысленное, недостаточно почтительное отношение к медицине и детям Гиппократа, в частности… Но смех этот мне, конечно же, вышел боком. Вот что значит – не уважать традицию… После обеда полагается спать, а кто не спит – тот «не наш».
На следующий день, после обхода, она, как ни в чём не бывало, ласково так и говорит:
– Ну, всё в порядке. Почки в норме. Анализы хорошие.
– Урра! Значит, домой?
– Не сразу. Сначала вам всё же придётся побывать у психиатра.
Мгновенный взгляд углами глаз – профи, однако. И снова уткнулась в историю болезни. Я молчу. Она – пишет.
– Кстати, как это вас так угораздило?
– Что?
– И в самом деле, жить устали?
– Не дождётесь.
– Такая молодая… Совсем молоденькая…
Давай, давай…
Знаю я такие примочки. Совсем за дуру что ли держат?
– Не такая я ведь и молоденькая. Не преувеличивайте. Это вид у меня такой несолидный. Нет, я не устала. И не устану никогда – жить не устану. Мне многое хочется ещё сделать. Просто я очень хотела спать, с недосыпу всё и случилось.
– А что вы такое там завещали? Она смотрит на меня недоверчиво.
– Боже, так громко! Завещание вождя племени умба-юмба! Да просто какие-то мыслишки записываю каждодневно, и не более того. Ну и ещё – набросала вкратце, о чём нужно сказать на собрании, на чём заострить внимание.
– И это всё?
– Вроде да.
– И честно… никаких намерений суицидного характера?
– Не убивайте меня словом. Умру от смеха. Я и… суицид? Такого закоренелого оптимиста, чем я, вы на свете не сыщете, могу поспорить. Даже если все, включая и участкового, будут верить в скорый конец света и побегут по-быстрому воровать, я всё равно буду вопить – виктория! Жизнь прекрасна и она – победит! Не завтра, так через неделю. Но победит обязательно.
– Ой ли?
– Ли, ли. И если вам вдруг станет известно о моей несвоевременной кончине, знайте – это агенты ЦРУ. Они давно за мной гоняются. Или там марсиане лунатические.
– Зачем же вы им нужны? – засмеялась, наконец, и она.
– А я и есть воплощённый вечный двигатель.
– Вот оно что. А у вас планы на будущее есть?
– И о-го-го какие. Я хочу изменить жизнь к лучшему.
– Так, Ольга, я вас всё-таки попрошу, в силу моего хорошего отношения к вам, оставьте вы эту жизнь как есть, ведите себя как-нибудь серьёзнее. Хотя бы у врача. Никто не любит нескромность.
– Я – само раскаяние.
– Вот и договорились. Поймите, мы все люди грешные, а чужие добродетели, да ещё так нагло выпираемые, режут обывательский глаз, раздражают нервы. Вам надо научиться быть как все. Хотя бы внешне. Не диссонировать с внешним миром. Иначе – будут пинать. И больно.