И, со словами: «Простите, меня дети заждались», – я ворвалась в детский дом. Но не тут-то было – Людмила Семёновна снова преградила мне путь. Сколько прыти!
– Я вам запрещаю входить в детский дом.
И она решительно преградила мне дальнейший путь, прикрыв своим телом, как амбразуру, вход на этаж.
Её внушительный корпус занял весь дверной проём.
Я предприняла последнюю попытку перевести всё происходящее в шутку – неловкую, неумную, но всё-таки шутку.
– Вы это серьёзно?
– Вы даже не представляете – насколько. А выговорочек мы вам проведём с согласия месткома.
Новый ход. И весьма неожиданный.
– Но я ведь тоже… в некотором роде…
– А вот вас уже там не стояло.
– Уже?
– Представьте себе. Уже вывели.
– Без меня собирался местком – чтобы обсудить меня?
– А что такого? Заочно тоже можно решать – особые, так сказать, вопросы.
– Но это игра не по правилам, – пытаюсь я воззвать к её совести – но тщетно.
– В борьбе с такими эгоистами, как вы, правила не соблюдают.
Она торжествует победу.
– Ладно, вы не оставляете мне выбора. Тогда я буду нарушителем до конца и дорогу к рабочему месту проложу себе силой.
– Вы… вы драться и со мной будете?
Она отступает на шаг и смотрит на меня с интересом.
– Запросто.
Она в замешательстве делает шаг в сторону, а я быстро взбегаю по лестнице и стремительно влетаю в отрядную. Девочки только, ни одного представителя мужского пола… Вскакивают и бросаются навстречу.
– Ну, где вы ходите?!
– Мы целый час уже вас ждём! Они кричат все разом.
– Тише, тише. Давайте спокойно, а? – говорю я, располагаясь за своим столом. – А что вообще случилось?
– А пацанов со второго урока забрали!
Ещё одна новость.
– Интересно, куда же?
– Да у дирюги в кабинете сидят!
– Там с ними мужик треплется.
– Болтают, что у нас воспитателем будет.
– У него волосы пучком завязаны! – Хиппарь!
– Да ну брехать. Это не хиппарь, это поп.
– Господи помилуй! Аллилуйя!
– А чё, прикольно. Вместо уроков будем молитвы читать. Бум-бум! – сказала Кузя, стукнувши два раза лбом о дверь.
Я не просто удивлена. Нет – это потрясение. Так круто действовать! Хотя… А что я, собственно, хотела?
– Понятно. Только давайте обо всём по порядку – что здесь происходит?
– Во идиоты.
– Ага, полные.
– Круглые! Толстые.
– Чо болтают!
Моё терпение лопнуло.
– Что именно, вы мне можете объяснить толком? – гаркнула я весьма сердито.
Я уже нервничаю. Ведь может случиться так, что всего через пару минут или часов меня выставят за дверь детского дома – это запросто. Составят любой документ, и не беда, что это будет липа. И всё полетит в тартарары…
Что станет с детьми?
– Они хотят, чтобы вы ушли! А вы не уходите!
– Пусть пацаны к попу идут!
– Не кричите все сразу. Ничего не разберу. И садитесь на свои места.
У меня уши уже заложило от их воплей. Неохотно замолкают. Рассаживаются. Открывается дверь – в отрядную заглядывает Бельчиков.
– А вы здесь что ли?
– Здесь, – говорю на взводе.
– А чё так?
– Что конкретно тебя интересует? Заходи, пожалуйста, и объясни, что тебе не понятно. Я отвечу.
Он мнётся – явно не желая заходить в отрядную, потом говорит, повернув голову в коридор, – лениво и вяло:
– Пацаны, сюда ползи… Она не ушла.
В дверях показывается сильная половина нашего отряда – идут гуськом, на меня не смотрят.
Рассаживаются полукругом – команда взбунтовавшихся мальчишек. Они объединились для своей общей цели – и пока выигрывают. Девочки же не кооперировались как-то специально по этому случаю, они оставались по-прежнему членами нашего, дробящегося на глазах, коллектива.
Вот из коллектива уже выпала существенная его часть… Мы несли ощутимые потери. Командиры специально так стулья на общем сборе расставляли – чтобы я могла видеть лица всех сразу. Но сейчас девочки сели за моей спиной. Я их не вижу, но чувствую. Сейчас они мои союзники, потому и защищают наши тылы.
Настроение у меня приподнятое. Час X настал.
– Ну что, начнём? – говорю я звенящим голосом и вижу, что лица детей, сидящих передо мной, начинают двоиться.
– Я чего вы хотите начинать? – спрашивает осторожно, с хитроватой смешинкой, Бельчиков.
– Разговор с вами.
– А про что?
– Нам надо откровенно поговорить. И о многом. Но прежде я бы хотела вам прочесть… сказку…
– Про царя колбаску! – громко выкрикивает Медянка, «тяжёлое наследие из команды Матроны» – он, похоже, так и не стал до конца «нашим», оставаясь одной ногой в команде второго отряда…
.. Да, там была команда, мы же, первый отряд, стремились изваять из нашего пёстрого сообщества коллектив. В нашем коллективе были командиры, но мы всё же не были командой. Каждый член нашего, ещё очень молодого, коллектива мог идти своим путём, не был изначально поставлен в жёсткую зависимость от общей задачи, но у нас была чёткая идейная основа – она-то и была призвана цементировать коллектив нашего отряда. Мы создавали коллектив уважающих и любящих друг друга людей, идущих к общей цели.
Наша идея была проста и понятна.
Мы хотели, чтобы:
каждый член нашего коллектива чувствовал себя свободно и независимо, был максимально защищен, но при этом, осуществляя свои замыслы, не наступал на горло чужой песне.
Однако наш корабль теперь, похоже, имеет мощную пробоину…
– Не, лучше почитайте про Курочку Рябу! – выкрикивает, вскакивая, Беев и, гордо посмотрев на Бельчикова, снова шлёпается на стул.
– Слегка не угадал, – говорю я и вижу, как широко улыбается верзила Бельчиков. – Это не совсем сказка. Это «Песнь о Соколе». Одно из лучших романтических произведений Горького.
Почему именно Сокол залетел мне в голову в ту минуту, не знаю.
Это вышло спонтанно…
.. Уже потом вспомнился давний разговор с Татьяной Степановной. Тот самый – про «прирождённых ползать», которых незачем учить летать…
А может, вспомнился похожий эпизод у Макаренко?
Или на душе кипело и бурлило – по причине этого пошлого «бытия», и – захотелось, очень остро, воинствующей романтики?!
Точно не знаю.
Просто так получилось, и всё…
«Высоко в горы вполз уж и лёг там, в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море…»
Читаю и незаметно, сквозь ресницы, наблюдаю за ними. Смотрят кто куда, только не на меня. И даже между собой не переглядываются.
Девочки затаились за моей спиной, а мальчишки… нет-нет, да и подхихикнет кто-нибудь…
Что, так и не дрогнет сокровенная струнка души?
Меня же лирика Горького, несмотря на мой совсем недетский возраст, неизменно приводила в состояние, близкое к потрясению. Знаю, многие уже не любят романтику Горького, циник Самгин теперь многим по душе – но это на чей вкус…
И вот читаю. Совершенно забыла о своей сверхзадаче. Вся в Горьком.
И так себе всё живо представляю…
.. Вот море, в которое стремительно несётся сердито воющий поток…
Вот ущелье, где Уж свернулся… А вот и Сокол с разбитой грудью…
«С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твёрдый камень…»
Читаю и ощущаю с ужасом – силы мои кончаются.
Есть мнение, что так и умереть можно – от самовнушения. Теперь я верю…
Вот вижу – прямо перед моими глазами гадкий, скользкий Ужик ехидненько так ухмыляется, шипит разбитой птице прямо в очи:
«Что, умираешь?»
И Сокол отвечает:
«Да, умираю!..»
Тут случилось непредвиденное – я так расчувствовалась, что слёзы в два ручья уже текут по моим щекам. Но вот слышу «глас народа», вмиг вернувший меня на «малую землю» – в нашу мятежную отрядную:
– Птичку жалко. Затем наглый смешок… Это Бельчиков комментирует моё чтение. Реагирует Огурец:
– Лучше бы про Псков рассказали.
– Про Псков мы альбом сделали, интересно – приходите, кто хочет, и смотрите, – и ещё один подаёт голос – Игорь Жигалов.
Псков…
Это отдельная история. Мы с детьми готовились на зимних каникулах проехать по западным городам Советского Союза: Псков, Брестская крепость… Игорь сделал прекрасные альбомы, в них были не только видовые открытки, но и пояснительные тексты, – их готовил, перелопатив горы литературы, наш отличник Пучок… Библиотека в детском доме, несмотря на постоянные «уводы» хороших книг, всё ещё была первоклассной. Я молчу долго, очень долго. И это уже мне самой не нравится. Зверским усилием воли подавляю внутренний трепет – только бы не зареветь! Подумают ещё, что специально жалоблю.
И вот, наконец, продолжаю – голосом ровным, но каким-то всё же некрепким.
«Я славно пожил»!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо!.. Ты не увидишь его так близко… Эх ты, бедняга!»
Тут мне снова пришлось на время умолкнуть. Медянка бойко объявляет:
– Технический перерыв!
Каков, однако! Вот мерзавь разэтакая…
Ещё чуть-чуть поборолась за власть над собой, на этот раз успешно, и вот уже уверенно продолжаю:
«И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошёл к обрыву, скользя когтями по слизи камня…»
Всё…
Приехали – слёзы снова текут по моему лицу двумя безудержными потоками. О, ужас, только не это… Сейчас начнётся буквально истерика с рыданиями…хлюпаньем носом… Сгорая со стыда за свою дурацкую впечатлительность, но и одновременно – гордо несясь в бездну горьковской стихии, я всё же кое-как, с горем пополам довела дело до конца – закончила чтение так разволновавшей меня Песни. После долгой, тягостной паузы раздаются слова, от которых мне хочется немедленно застрелиться:
– Голубей давно не жарили. Ой… А! Харэ, дурак!
Это Ханурик ткнул локтем пару раз в бок не в меру активного Беева. Я смотрю на всех по очереди. Вот Игорь Жигалов, стоило видеть это лицо – здесь и сейчас! На щеках то бурые пятна, то вдруг всё лицо становится пергаментно бледным…
Что у него на душе сейчас творится? Похоже, что-то хочет сказать, но что-то более сильное его сдерживает…