Я пожала плечами, решив, что смотреть Сашке в глаза сейчас опасно для жизни.
– Я просто хотел, чтобы ты любила и уважала меня. Это так много?
– Безмерно, – ответила я шепотом.
– Осень… Осенька моя! – Цезарь упал передо мной на колени, а я, испугавшись, вскочила из кресла. Воспользовавшись ситуацией, он обнял меня за ноги и прижался лицом к моему животу. – Пожалуйста! Я так долго тебя ждал.
Он бросился целовать мои руки, а я закричала, пытаясь увернуться:
– Нет! Не надо! Пожалуйста, прекрати! Я не могу!
Он впился болезненным поцелуем в моё запястье и прорычал:
– Не хочу больше ждать!
Я дёрнулась так, словно он меня ударил, и закричала:
– Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!
– Тихо! – выдохнул Сашка чужим голосом, отводя мои руки от своего лица. – Тихо, – повторил, целуя центр моей ладони. – Тихо, – и мне отчего-то стало трудно дышать. – Не ори, весь лагерь разбудишь.
– Что?
Я вынырнула из сна в сумеречную темноту теплокапсулы. Сердце колотилось в горле. Кровь шумела в ушах, а я всё ещё не могла осознать до конца, что это был всего лишь сон. Дурацкий кошмар. Мне ничего не угрожает.
– Такая ерунда снится в последнее время, – призналась я Северу, который лежал рядом, подперев голову рукой, и рассматривал моё лицо подозрительно-внимательным взглядом. – И вроде же не пила вчера ничего, кроме воды… И даже не нюхала.
Чёрная бровь изумлённо приподнялась над задумчивым глазом.
– Ты что ещё и пьяница?
– Я? – возмутилась я громким шёпотом. – С ума сошёл? Просто мы с… Неважно, в общем. Не твоё дело!
– Вот я смотрю, ты страшно наглая, когда согреешься, – проворчал Север. – Вчера такая славная была, вежливая… спасибо… да будьте любезны… я ваша навеки… А сегодня снова колючки выпустила и в бой, да?
– Ничего такого я не говорила… И нет у меня никаких колючек.
– Есть-есть, – парень улыбнулся. – Маленькие, но очень острые… Я когда тебе логин выбирал, хотел вместо Ёлки Ёжика взять.
– Почему Ёжика? – я вдруг смутилась.
– Забавно пыхтишь, когда злишься.
– Кто такой Сашка? – вдруг спросил он.
– Никто, – прохрипело моё вдруг пересохшее горло.
– Никто, о ком ты могла бы рассказать или просто никто?
– Послушай…
– Как много имён ты шепчешь во сне? – он наклонился ещё ближе. – Твоё сердце колотится так, что я слышу его стук даже отсюда. Кто-то другой, более самоуверенный и менее сообразительный, мог бы принять это за возбуждение. Но я полагаю, что это от страха.
Сердце действительно колотилось о рёбра в каком-то невообразимом темпе. Не припомню, чтобы оно когда-либо ранее двигалось с такой скоростью.
– И боишься ты не меня.
– С чего ты взял, что не тебя? – я попыталась увеличить расстояние между нами, но потерпела поражение. – Может, как раз…
– О, нет! – он покачал головой и, убрав одну руку, поправил мои волосы, зацепившиеся за пуговицу на рукаве его куртки. – Если бы ты опасалась меня, ты бы не спала так сладко всю ночь рядом. Правда, Оленька? Кроме того, не моё имя ты кричала во сне. Не мне сообщала о своей категоричной нелюбви. Кто такой Сашка? Оля, он тебя обидел?
Можно ли сказать, что Сашка меня обидел? О, нет. Он сделал что-то более страшное. Пугающее, я бы сказала.
– В этот раз ты мне будешь должен, а не наоборот, – ответила я, повернув голову на бок, чтобы избавиться от пристального взгляда.
– Почему это?
Потому что я не открою тебе свою тайну, как бы меня ни уговаривали это сделать моё глупое сердце и длинный язык. Потому что я не расскажу о том, что может тебя убить.
Тёплые пальцы мягко, но настойчиво коснулись подбородка, возвращая мою голову в исходное положение. Что ж, у меня есть другой способ спрятаться от требовательного взгляда. Я закрыла глаза, чтобы не видеть Северова, и самым холодным голосом, на который только была способна, произнесла:
– Это не твоё дело.
Я ожидала, что он возмутится или рассмеётся. Или хотя бы как-то отреагирует на мои слова. Но он просто молчал и не двигался до тех пор, пока у меня не сдали нервы, и пока я не открыла глаза, признавая своё поражение в этой молчаливой битве.
Он смотрел на мой рот. И я не настолько наивна, чтобы не понимать, что означает такой взгляд. На какой-то очень-очень коротенький миг мне захотелось, чтобы парень склонился чуть ниже и поцеловал.
– Северов, – прошептала я, вдруг сообразив, что не отвожу взгляда от его губ. – Северов, – моё сердце вновь постучалось изнутри о рёбра, словно требовало выпустить его наружу. – А тебе не кажется, что нам пора вставать? У нас экстренная ситуация. Ты не забыл?
Парень моргнул, оторвался от созерцания моих пересохших губ и недовольным тоном произнёс:
– Пожалуй, ты права… Вечером договорим.
Он перевернулся на спину, поднял руки и совершил движение пальцами, словно расстёгивал невидимую молнию. Было удивительно и немного странно наблюдать за тем, как эластичные стенки капсулы раздвигаются, являя моему взору голубое небо, умытое морозным воздухом и ярким солнцем.
Удивительно, но настроение с самого утра было просто замечательным. Его не испортили ни хмурые взгляды предостерегающего характера, которые бросала на меня Берёза, ни язвительность Птицы, ни привычная хамоватость Зверя, ни утомительный однообразный путь. Впервые в жизни я поняла, что на самом деле означает выражение «душа поёт».
Душа пела морозно-солнечную песню, искрилась слепящим настом, хотела бежать, скрипя хрустящим снегом под ногами. Душа хотела раскинуть руки и подставить ветру румяное улыбающееся лицо. С чем это было связано? Хотелось бы ответить, что я не знаю. Но беда в том, что я знала. И как бы нелогично и абсурдно это ни звучало, причиной моего восхитительного настроения был Арсений Северов.
Все те тридцать-сорок минут, что мы потратили на то, чтобы поднять лагерь и полноценно собраться, я искоса наблюдала за тем, как Север о чём-то спорит с Соратником, время от времени бросая в мою сторону тревожные взгляды. Наконец он довольно громко произнёс:
– Закрыта тема. Я сказал, – и широко шагая, подошёл ко мне. Злой, недовольный, нервный.
– Ты поела? – спросил, проверяя, работает ли мой термос.
Вместо ответа я показала ему крекер из выданного мне сухпайка.
– Отлично, – он поглубже натянул на мою голову капюшон от пончо и предупредил всё с теми же ворчливыми нотками в голосе:
– Переход будет долгим и тяжёлым. Скажи мне, если устанешь. Я что-нибудь придумаю.
И ушёл проверять, как там раненые и готовы ли они начать движение, потому что номинально именно они, а точнее, один из них – сержант – считался командиром в нашем походе.
Никогда бы не подумала, что такие простые вещи могут заставить мою душу петь.
Наверное, именно поэтому тот дневной переход не показался мне таким утомительным, как предыдущий.
К сумеркам мы добрались до леса и основательно в него углубились. А потом Север наконец объявил привал. Мы, словно кегли, попадали в неглубокий снег. Приказа ставить лагерь уже никто не ожидал. Минут через пятнадцать народ закопошился, прорывая доступ к земле, а я решила помочь Зверю поставить палатку для саней.
– Тебе не стоит выглядеть такой счастливой, Старуха, – произнёс мальчишка, ощутимо понизив голос, когда произносил запрещённую Севером кличку. – Среди наших крыс нет, но мы здесь не одни. Есть одиночки и мясо, – мясом парень упорно называл раненых. – И я не стал бы их осуждать, если бы они сделали выводы и озвучили бы их при посторонних.
Я замерла в неудобной позе, раскатывая палатку по снегу, и подняла голову:
– Что ты имеешь в виду?
– Я говорю о Доске почёта! – шёпотом выругался Зверь. – У Севера крыша поехала, если он сам тебе об этом не сказал, но можешь ты убрать со своего очаровательного личика эту дурацкую улыбку?
– Что? О Доске почёта?
Почему мне кажется, что я уже слышала это словосочетание в подобном контексте? И было это не так давно. Интуиция заскреблась где-то в районе солнечного сплетения, однозначно нашёптывая, что разъяснений лучше не требовать – они мне не понравятся.
– Я не понимаю…
– Почему все бабы так реагируют на Севера, он волшебник? Знает какие-то тайные приёмы? У тебя нет разрешения на секс, Старуха. В твоём возрасте пора уже знать, что такие вещи безнаказанно не проходят.
Я покраснела. Уверена, что покраснела, хотя до этого момента я думала, что мой организм на это не способен. Уши, щёки, шея и даже глаза вдруг нестерпимо загорелись и, одновременно с этим, внезапной судорогой сжало горло.
– Ничего подобного. Мы не… то есть я… это так гадко.
– Это Детский корпус, Старушка, – Зверь вдруг смягчился и осторожно взял меня за руку. – Оглядывайся по сторонам и не показывай своих эмоций, если хочешь выжить. Мне всё равно, что у вас там, но… Идёт сюда, – мальчишка отшатнулся от меня. – Только не говори, что это я тебе о Доске почёта сказал.
Что сказал-то? Если бы он действительно сказал, а так – одни намёки. В общем, довольно неприятные, но… Но этого хватило, чтобы душа перестала петь, замолчав на недотянутой ноте, и немедленно на первый план выступили скрипки совести.
– Не смотри на меня так, – пискнул Зверь шёпотом.
Я выпрямилась и, чтобы не вызывать подозрений, принялась рассматривать кору ближайшей сосны.
– Оля, не забываешь пить? – Северов подошёл к нам и посмотрел на Зверя подозрительно, а на меня растерянно.
Могу понять причины его растерянности. Сосна была самой обычной: чешуйчатой, коричневой, очень холодной.
– Не забываю.
– Я уже капсулу установил.
– Хорошо.
– Если ты замёрзла… – он понизил голос.
– Не замёрзла.
Смуглая рука с аккуратными овальными ногтями поднялась к щеке, не бритой с самого начала недели, и неспешно поскребла щетину. Я вынуждена была сцепить пальцы за спиной, потому что их закололо от желания помочь той самой руке. Но вовремя опомнилась, наткнувшись на предостерегающий взгляд Зверя.
– Хочешь шоколадку?