Сейчас он хотел, чтобы я поблагодарила его за эту мерзость. Верх цинизма.
– Я думал, тебе будет приятно, что я, щадя твои чувства, замаскировал устройство под очень красивое и, между прочим, дорогое украшение, – произнёс обиженно Цезарь.
– Лучше бы ты, – я всё-таки не сдержалась, – щадя мои чувства, умер.
Он вздохнул и устало потёр виски, а затем вдруг сощурился, склонился к моему лицу и, касаясь своим дыханием моих губ, заявил:
– Через неделю все изменится, вот увидишь. Максимум, через две. А через три ты сама меня позовешь.
И он ушёл, широко шагая и махая в такт каждому шагу левой рукой.
С тех пор прошло чуть больше месяца, но изменилось только одно: моё представление о мироустройстве.
– На вашем месте мечтает оказаться любая из обитательниц Пансиона, – тонар Евангелина сцепила руки в замок и аккуратно возложила их на папку с моим делом. – А вы упрямитесь, как маленькая. Мне казалось, я достаточно ясно объяснила, что у вас отсюда только один путь, и только в сопровождении того, кто вас привёз.
Громким словом «пансион» Госпожа Метелица называла это место – жуткую помесь элитной школы для девочек с исправительной колонией для трудных подростков. Нас жило здесь около двух десятков, но ни с кем из других пансионерок я не встречалась благодаря строгому режиму и сложной системе охраны, однако видеть их прогуливающимися в саду мне приходилось.
– Возможно, – в очередной раз закинула удочку я, – если бы вы подселили ко мне кого-нибудь из этих «мечтательниц», я бы смогла оценить всю привлекательность такого завидного жениха, как…
– Имена! – рявкнула Госпожа Метелица и хлопнула ладонью по столу. – Не забывайте об именах, которые нельзя называть!
Я закатила глаза и тяжело вздохнула.
– Так что с соседкой? – от одиночества временами хотелось выть на луну. И кстати о луне: ночи в Гвозде Бога были ужасающими, кошмарными, наполненными мрачным лунным светом и жуткими стонами древнего здания.
Подолгу я лежала, закрутившись в одеяло по самый нос, и перепуганно вслушивалась в дикие звуки, которые издавали старые стены, мечтая скорее уснуть, чтобы не слышать этого, и одновременно страшась грядущего сна, потому что с момента моего поселения в Гвозде Бога и по сей день меня преследовали неприличные в своей эротичности, пугающе откровенные, совершенно безумные сны.
Каждое утро я встречала разочарованным стоном, изумлённым вскриком, ноющей болью внизу живота и болезненно чувствительной кожей. Каждое утро для меня начиналось с холодного торопливого душа, потому что надо было успеть прийти в себя до того, как ко мне явится их ледяное величество Госпожа Метелица.
Я не была уверена, являлось ли это эротическое безумие нормой в сложившейся ситуации или нет. Но если верить всему, что тонар мне рассказала, ответ, скорее, был положительным. И женщина, несомненно, порадовалась бы, расскажи я ей о своих снах. Порадовалась и сообщила бы Цезарю. Хотя… учитывая то, что главный герой моих снов обладал смуглыми руками, обжигающе чёрными глазами и губами жаркими, как июльские ночи, может быть, и не сообщила бы.
Каждую ночь, неустанно, Северов изводил меня настойчивыми ласками, ни разу так и не дойдя до самого конца. Мне казалось, что я схожу с ума. Ночи в его эфемерных объятиях, дни, наполненные мыслями о нём и о том, где он и что с ним… Неудивительно, что я мечтала о соседке. О ком угодно, лишь бы иметь возможность разбить тишину моей кельи звуком произносимых слов. Лишь бы не быть наедине со своими мыслями.
Но нет. И в этот раз тонар Евангелина качнула светлой короной своих волос и, растягивая гласные, произнесла:
– Пока нет достойных кандидатов, это во-первых. А во-вторых…
– …только после того, как я пойду на сотрудничество, я поняла.
Иногда мне даже становилось жаль свою наставницу: она до сих пор наивно верила, что я «возьмусь за ум», и совершенно искренне считала, что моё «нежелание полноценно сотрудничать» напрямую связано с «детским упрямством, которое простительно ослам, но никак не наследницам древнего рода».
Наследница…
Очередной ярлык, который кто-то навесил на меня, и не подумав спросить, хочу ли я этого, надо ли оно мне.
– Вы не в том положении, чтобы выбирать, – из тонар Евангелины никогда бы не получилось хорошего дипломата. Из неё и плохого бы не получилось, потому что она не миндальничала, не пыталась смягчить удар, она всегда била прицельно, по больному, не оставляя даже минимального шанса на надежду. Все надежды она ампутировала сразу, в первый же день в Гвозде Бога, который вылился в экскурсию по замку.
Острым скальпелем она вырезала из моего сердца всё, что могло мне помочь убежать от неприглядной действительности. Попыталась вырезать, потому что регенерация у меня всегда была на высшем уровне. И не важно, что организму надо отрастить: новый палец или новые надежды.
Но понимание этого пришло позже. Тогда же я чувствовала себя несчастной, обманутой и одинокой. И первый день в Гвозде Бога совершенно точно вошёл в десятку худших дней моей жизни.
– Прежде чем я отведу вас к вашей… Тени, я бы хотела, чтобы вы узнали, как здесь всё устроено, – тонар тогда ещё считала должным объяснять, что и для чего она делает.
Она жестом пригласила меня следовать за собой, и мы вступили на тенистую аллею, огибающую замок с правой стороны:
– Начнём с того, что покинуть Пансион вы сможете только в сопровождении вашего опекуна. И только в качестве его супруги. И если вы скажете мне о том, что вы лучше останетесь здесь навсегда… – женщина замолчала и наградила меня взглядом, открыто говорящим о том, что она думает по поводу глупостей такого рода. – Имейте в виду, ни одна из моих учениц не провела здесь больше двух месяцев.
– Учениц? – хмыкнула я. – Что, и диплом об окончании вручаете?
– А как же, – Госпожа Метелица холодно улыбнулась. – Добровольное согласие на брак и торжественное бракосочетание в традициях предков – лучший из возможных дипломов для девушки из хорошей семьи.
Мы неспешно двигались по парку вокруг замка, но мне не хотелось наслаждаться мастерством местных садовников – садовниц, как я выяснилось чуть позже – направление беседы как-то не располагало к любованию деревьями и цветами.
– Уверяю вас, вы не первая и не единственная, кого не устраивает будущее, выбранное родителями…
– Не родители мне эту роль навязали, – перебила я. – Вы знаете об этом прекрасно. Мои родители умерли.
Тонар Евангелина не смогла удержаться от короткого ехидного смешка и с видимым удовольствием спросила:
– А вы уверены?
– В чём? В том, что умерли, или в том, что не навязывали? – начала раздражаться я.
– И в том, и в другом, – спокойно ответила женщина, игнорируя вызов, прозвучавший в моём голосе. – Или вы по-прежнему думаете, что всё, о чём ваш… опекун рассказывал вам, было правдой? Я полагала, что избавиться от детской наивности вам помогли до меня. Я ошибалась?
Я не нашлась, что ответить. Не было слов. Тонар ошиблась, Цезарь не обманывал меня в этом вопросе, я просто никогда не спрашивала у него о том, что стало с нашими родителями, благоразумно полагая, что раз их нет рядом с нами, значит, они умерли. Я не спрашивала, а он не стремился рассказать мне о них. Неужели возможно, что где-то…
– Детская наивность и преступная доверчивость впридачу, – проворчала Госпожа Метелица, читая по моему лицу, как по открытой книге. – Я давала вам повод верить себе? С чего вы взяли, что я говорю правду?
– Чего вы от меня хотите? – разозлилась я. – Я не знаю правил этой игры.
– Я хочу, чтобы вы повзрослели. И как взрослый человек взвешенно и разумно подходили к сложившейся ситуации. Ваше будущее предопределено. И всё, что от вас требуется сейчас – это принять его. Добровольно.
– Вряд ли это возможно, – искренне призналась я. – Я лучше добровольно лягу в гроб.
Тонар Евангелина одарила меня снисходительной улыбкой и загадочно заметила:
– Как будто ваше мнение и ваши желания кого-то интересуют. Ваша кровь выбирает за вас.
Я откровенно психанула и, сощурившись, бросила женщине её же слова:
– Идите вы к чёрту с вашими загадками и противоречиями! То вы говорите о добровольном сотрудничестве, то намекаете, что от меня всё равно ничего не зависит. На доело!
– Держите себя в руках. Излишняя эмоциональность в наших кругах считается дурным тоном, а за вспыльчивость вам полагается ночь в комнате для медитаций, – предупредили меня, не меняя снисходительного тона. – В этот раз я вас прощаю, потому что с правилами вы ещё не ознакомлены, но только в этот. Понятно?
Ничего не понятно! Что здесь может быть понятным? Чувствую себя глупым котёнком, которого сначала поманят ложкой сметаны, а потом пнут за излишнюю навязчивость сапогом в бок.
– Пожалуй, начнём нашу экскурсию не с питомника, как я планировала, а с лаборатории. Вы всё-таки на удивление запущенный случай. Не понимаю, чего ваш опекун хотел добиться тем, что поместил вас в информационный вакуум.
– Просто ещё один способ контроля, – проворчала я, и то, как Госпожа Метелица кивнула, подсказало мне, что она склонна разделить со мной это мнение.
Мы вошли в замок через одну из боковых дверей, спустились по мрачной винтовой лестнице на несколько этажей вниз под землю и, наконец, остановились у тяжёлой обитой чёрным деревом двери.
– Прежде, чем мы зайдём, – тонар Евангелина, не глядя на меня, набирала на пульте, вмонтированном в стену, какой-то сложный пароль, – давайте договоримся: фраз в стиле «этого не может быть!» не произносить.
Дверь почти беззвучно отъехала в сторону, и я шагнула в лабораторию Гвоздя Бога.
Обстановка внутри меня несколько разочаровала – не было здесь ничего пафосного или ужасающего. Не было пугающих клеток, в которых томились бы животные, ожидая, когда подойдёт их очередь лечь под нож. Не было тревожащего сердце запаха формальдегида, сумасшедших учёных в белых халатах и тихо жужжащих компьютеров.
Здесь было окно, нарисованное на стене. У окна простой письменный стол, на котором среди вороха бумаг стоял самый обычный микроскоп. Всё же остальное едва ли не в точности повторяло зелёный вагончик Просто Полины Ивановны. Нет, не мебелью и разделением на жилую и нежилую зоны, и не подборкой порнографической литературы, но количеством разнообразных фотографий на стенах.