— Короеды, ровнее!..
Жвалы его сомкнулись, а на щетке усов задрожали пахучие капельки яда.
Клаус даже зажмурился.
— Этого никогда не будет… — медленно сказал он.
И, точно отзываясь на сказанное, Абракадабр тоже грозно и медленно зарычал, а на другой стороне проспекта, где в проеме парадной скрывался, сливаясь с тенями, невидимый Крокодил, будто очередь пулемета, просверкали четыре мгновенные вспышки.
А затем, после паузы, еще раз — четыре, для того, вероятно, чтобы продублировать информацию.
Клаус напрягся.
А из той же поперечной безжизненной улицы, из которой недавно выползали тяжелые армейские грузовики с гвардейцами, точно так же надсадно ревя моторами, вывернули два военных фургона — с разводами защитного цвета — и, как будто не торопясь, поехали по проспекту — словно связанные, светя зажженными фарами.
На бортах их белели сделанные масляной краской надписи: «Осторожно, люди»!
Это был, вероятно, тот самый, ожидаемый транспорт. Крокодил, во всяком случае, опять — четырежды промигал фонариком. И четырежды, в свою очередь подтверждая готовность, мигнул Капрал, находившийся слева и наблюдавший как раз за поворотом обоих фургонов.
— Вперед! — сказал Клаус.
Абракадабр, казалось, только и ждал этой команды. Мощное, угольно–черное тело его, будто отливающее синевой, метнулось, точно выброшенное катапультой, и через секунду обрушилось прямо на радиатор первого, ведущего грузовика, и передние стекла кабины лопнули, разлетевшись на тысячи прогремевших осколков.
Фургон дернулся к тротуару и остановился, как вкопанный.
— Засада!.. — провизжал в чутком воздухе чей–то панический голос.
Грохнул запоздалый винтовочный выстрел.
И тут же с подножек фургонов, из обеих кабин, из нутра, обтянутого по ребрам грубым брезентом, спотыкаясь и падая от неожиданности на колени, будто куклы, посыпались мешковатые добровольцы охраны. Было их, наверное, человек двенадцать или четырнадцать, растерявшихся, необученных, как это характерно для добровольцев. Они явно не понимали, что им следует делать: поднимались с земли и, прижимаясь к бортам фургонов, вслепую палили по сторонам — пули с визгом отскакивали от домов и от широкого тротуара — а когда перед ними вдруг выросли грохочущие развалы огня от эффектных, но, в общем–то, совершенно безвредных взрывных пакетов, брошенных справа и слева Капралом и Крокодилом, и когда свирепый оскаленный Абракадабр, будто демон, рожденный из этого пламени, подмял под себя ближайшего мешковато–растерянного охранника, то их нервы, как и ожидалось, не выдержали, и добровольцы бросились врассыпную — оставляя оружие и даже не пытаясь образовать хоть какую–нибудь оборону.
Сражение фактически завершилось.
— Отлично!.. — крикнул Капрал, появляясь из ватного дыма и, как повстанец, поднимая над головой селедочное тело винтовки. — Молодцы, партизаны! Действуем, как по расписанию! Теперь отойти без потерь, и тогда вообще все будет в порядке!..
Он нагнулся, наверное, чтобы подобрать рассыпавшиеся из подсумка патроны, старый гвардейский мундир у него был разорван, как будто сквозными пробоинами, и края этих дырок дымились, по–видимому, дотлевая.
— Пошевеливайтесь!.. — также крикнул подбегающий к первому грузовику Крокодил. — Что стоите, закаканцы?!. Не вижу работы!..
Вместо левого глаза у него зияла ужасная впадина, и до самого подбородка тянулись малиновые потеки.
Он как будто явился из преисподней.
— Скорее!..
Клаус уже распахивал тяжелый брезентовый полог, которым была занавешена задняя часть фургона. Брезент, как живой, вырывался у него из рук. Множество неясных фигур, привставая, закопошилось — единым многоголовым чудовищем. Кто–то, не сдерживаясь, заплакал, кто–то, наоборот, облегченно сказал: Слава богу!.. — различить какие–либо лица во тьме не представлялось возможным.
— Вылезайте!.. — не узнавая своего хриплого голоса, пролаял он.
Тут же что–то тяжелое обрушилось на него с края борта и, целуя, обнимая, точно после долгой разлуки, пропищало совершенно девчоночьим слезливым голосом:
— Клаус, миленький, как я рада, что я тебя здесь увидела!..
Он не столько узнал, сколько догадался, что это — Мымра.
— Значит, тоже получила повестку? А где Елена?..
Мымра, видимо, с великим трудом прервала поцелуйный обряд и сказала, моргая, точно сова, ослепленная внезапным и яростным освещением:
— А Елены в нашем транспорте не было… Вот–те крест! И даже не упоминали ее ни разу…
Подтверждая, она, как припадочная, затрясла головой.
— Как это не упоминали?..
Клаус ринулся к соседнему грузовику, из которого женщины уже тоже полностью выгрузились и где Крокодил, находясь в самой гуще, резковато жестикулировал, убеждая, чтобы они немедленно разбегались.
— А куда?.. — равнодушно спрашивали его из толпы. — А вот завтра арестуют по ордеру и отправят в казармы…
— Не пойдем!..
— Проваливай, длинноносый, отсюда!..
Елены среди них тоже не было.
Он не знал, что ему теперь делать. Или, может быть, ее отправляют со следующим транспортом? Так ведь нет же, сведения были абсолютно надежные! И потом, насколько он понимает, этот следующий транспорт пока еще даже не собирали.
Что за дьявольщина?
Клаус остановился.
Возникало щемящее пронзительное предчувствие катастрофы.
Небо вдруг удивительно посветлело, и зазолотилось железо на башенке углового дома.
Видимо, поднималось солнце.
— Отходим, отходим!.. — размахивая винтовкой кричал Капрал.
Вдруг кто–то пронзительно взвизгнул.
И сразу же Крокодил, одним грубым движением вырвавшись из толпы, ухватил окаменевшего Клауса за плечо — будто металлическим клещами:
— Посмотрите в конец проспекта, ваше величество!..
Клаус стремительно обернулся.
Посверкивая на солнце хитином, покачивая ветвистым лесом рогов и даже сюда докатывая волны ужасного запаха, надвигалась из белесой дали проспекта сомкнутая орда насекомых, и два узких штандарта, сделанных, вероятно, из человеческой кожи, развевали свои змеиные жала — в нагретом трепещущем воздухе.
Прозвучало далекое и гнусавое пение боевого рожка.
Прохрипела команда.
— Клаусик!.. — пропищала вдруг Мымра, вцепившаяся ему в рукав. — Клаусик, я боюсь!.. Пожалуйста, давай убежим отсюда!..
Вырвав руку, он сделал растерянный шаг вперед, и проспект как будто раздвинулся, превращаясь в знакомую освещенную площадь, а ряды насекомых, напротив приблизились и теперь оказались на расстоянии метров в сто пятьдесят, или, может быть, меньше.
Стояли они плотными, торжественными, как на параде, шеренгами, в основном, жуки–носороги, закованные в двойную и тройную броню, причем копья рогов у них были уже опущены для атаки, а перед самими шеренгами, полуприсев, очень быстро и нервно царапали мостовую нетерпеливые короеды.
Вот рожок прозвучал еще раз, и они медленно тронулись через площадь — видимо, сдерживаясь на первых порах и, чтобы взять в окружение, разделяясь на два отряда.
Панцири у них были коричневые, с продольными ребрами.
А из синих нагрудников высовывались боевые шипы.
И такие же боевые шипы торчали из мощных затылков.
Все это — колыхалось.
— М–да… — сказал Крокодил, дышащий буквально над ухом. — Опоздали… Боюсь, что теперь нам — кранты, ваше величество…
Он неопределенно хмыкнул.
Грузовиков уже не было. Клаус не понимал, как это могло получиться, но не было уже и проспекта. Они в самом деле находились на площади, и карнизы домов, украшенные гирляндами, выглядели, будто на празднике.
Он вдруг догадался, в чем дело.
И не столько, наверное, догадался, сколько увидел все это как бы со стороны: рыхлый абрис макета, сделанный, наверное, из картона, крохотную забавную площадь, которую озаряли фонарики, и — фигурки уродцев, трое людей и собака, непонятно застывшие перед надвигающейся на них волной насекомых.
Один из миров, быстро подумал он. Выдуманный. Не настоящий.
Шеренги жуков приближались.
— Пора, — сказал кто–то.
Может быть, Крокодил, а, может быть, и Капрал, стоящий по правую руку.
С ними обоими произошли разительные изменения: провалилась кожа на лицах, а одежда превратилась в истлевшие чуть живые лохмотья.
И, как пакля, лежали на черепах спрессованные плоские волосы.
— Прощайте, ваше величество…
Абракадабр гулко тявкнул.
Клаус вытащил меч, врученный ему Аделаидой. Меч был не волшебный, блистающий, а — выпиленный из фанеры. Ясно различалась клееность на сточенном лезвии, а весьма ненадежная ручка была обмотана изолентой.
Впрочем, он и не удивился. Потому что он ожидал чего–то подобного. И, подняв этот фанерный меч обеими руками над головой, словно веря, что он настоящий, зашагал навстречу хитиновой непобедимой армаде.
Все быстрее, быстрее, а затем — побежал.
Сердце у него громко стучало, воздух, как будто раскалившись от солнца, горел в груди, и, не сдерживаясь, он изо всех сил закричал:
— По–бе–да–а–а!..
И, наверное, сотрясенные криком, посыпались откуда–то сверху — будто снег, невесомые пыльные хлопья разорванной паутины…
19. К Л А У С. Я — М Ы Ш И Н Ы Й К О Р О Л Ь.
Меня как будто хватили по затылку чем–то тяжелым: потемнело в глазах и кровь жарким отчаянием бросилась в голову.
Я уронил кеды.
— Что ты врешь?.. Ее уже две недели нет в городе…
— Я — вру? — поднимая брови, раздельно спросил Косташ. — Я не вру. Запомни: не имею такой привычки…
— Но это — совершенно невероятно!..
— Почему?
— Да потому что ее отправили с майским транспортом. Если бы она осталась, то неужели бы она не дала о себе знать? Это — невероятно.
— А мы сейчас спросим, — пообещал Косташ. — Мы сейчас спросим, и ты убедишься… Женя! — позвал он мягким и вежливым голосом. — На минуточку. Расскажи господину де Мэю, кого ты там видел…
Он немного посторонился, нескладное туловище дона Педро втиснулось между ним и тщедушным Радикулитом, который в эту минуту стаскивал с себя клетчатую рубашку.