Видно, таков был ритуал в его прошлом полуголодном существовании.
Поначалу он был зажат и льнул ко мне, да и как иначе, – ведь новые родители говорили ему непонятные слова. Но более меня он полюбил Екатерину Ильиничну, которая оставалась с ним, пока мы в Москве оформляли документы.
Она кормила его манной кашей, пюре, сажала на горшок и бесконечно монотонно пела, пока он сидел с задумчивым видом: «Мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поет».
Однажды вечером он спел нам эту незатейливую песенку, Катерина Ильинична обняла и поцеловала его, и он поцеловал ее. В глазах Джудит зажглись нехорошие огоньки ревности.
Я вообще стала замечать, что они все более тяготятся днями в России и ждут не дождутся, когда можно будет наконец вернуться домой со своей бесценной добычей. Теперь Джудит твердым шагом шла укладывать его спать; я слышала, как Степа что-то лепетал, но Джудит перестала звать меня на помощь, как это было в первые дни.
А Степочка расцветал с каждым днем. Из печального, безропотно-послушного мальчика он постепенно превращался в веселого шалуна и однажды с криком «Ласик!» вбежал из коридора в столовую, таща за хвост нашего чудного белого кота Ласика. Тот, конечно, вопил, к удивлению Степы. Ласик давно вызывал его любопытство, он был первым котом, увиденным им в жизни, и наш малыш не знал, что брать котов за хвост не положено. Но ведь за что-то надо было ухватиться, чтобы поднять и понести эту забавную игрушку.
А мы с утра до вечера сидели в очередях перед кабинетами важных теток с аккуратными «укладками» и скромно накрашенными губами, очень ловко берущими конверты с невозмутимым видом и без следа благодарности, будто так положено.
Потом сидели в коридоре посольства США, и вот там я видела откровенных ублюдков-усыновителей. Они не обращали внимания на детей, не сажали в просторных туалетах на горшок, не давали попить; иногда они поглядывали на них с холодным оценивающим вниманием. Джудит и Даг на мои вопросы – что это за люди, пожимали плечами. Частенько Джудит заодно со Степаном «обслуживала» и другого малыша. Ее холодно благодарили. Но однажды я пристала сильно, и Джудит сказала, что в их общине баптистов таких людей нет и вообще на родине они таких не встречали, но, наверное, это хорошие люди, только у них культурный шок. Последнее было явным намеком на наше пребывание в Энске.
Но день отъезда приближался, и сердце мое постепенно, но неотвратимо обволакивала тоска. Тоска по маленькому мальчику, который, чувствуя ревность американской мамы, старался прижаться ко мне где-нибудь в уголке, тайком.
В этом не было предательства: просто Степан еще не успел полюбить Дага и Джудит, а нас с Катериной Ильиничной уже любил.
И вот наступил последний вечер.
Когда мы вернулись из города с заветным апостилем, нас ждал праздничный ужин, а вымытый Степан светился чистотой и блаженством. Его довольно редкие волосы были расчесаны на косой пробор, именно так Катерина Ильинична трактовала прическу примерных мальчиков Запада. Была недалека от истины.
Степан по-прежнему собирал крошки, но уже с оттенком игры, не так сосредоточенно и поглядывая на нас. Ужин получился грустным, Даг и Джудит изо всех сил скрывали радость. После ужина Джудит увела Степу в спальню, а мы с Дагом и моим сыном решили бодрствовать. Рейс на Нью-Йорк в те времена отправлялся в четыре утра, до «Шереметьева» ехать часа два, ну и два до регистрации, так что Джудит со Степой могли поспать до двенадцати.
Но что-то в спальне шло не так. Слышался воркующий голос Джудит и хныканье Степы. Через некоторое время на помощь жене отправился Даг. Но приход Дугласа ничего не изменил, хныканье даже усилилось.
Я делала вид, что смотрю телевизор, а на самом деле прислушивалась к событиям в спальне, ожидая, когда же Дойлы наконец сдадутся и призовут меня на помощь. Катерина Ильинична уже ушла. Но Джудит решила начать воспитание.
Она вышла из спальни с непреклонным лицом, следом смущенный муж.
– Он должен успокоиться и уснуть, – объявила Джудит. – Давайте пить чай.
Но пить чай не получилось. Степан уже ревел, а потом: «Оля!» – позвал за дверью охрипший голосок. Это было впервые: он назвал меня по имени! Оказывается, знал мое имя!
Я посмотрела на Джудит. Она махнула рукой, мол, иди, все равно в последний раз.
Я баюкала его, целовала мокрое от слез личико. Он прерывисто всхлипывал и, судя по всему, собирался заплакать снова, теперь уже сладостно, в честь победы. Но я это пресекла.
– Не реви! – сказала я. – У тебя остается гражданство, и когда ты вырастешь, сможешь сделать выбор, где тебе жить. Когда ты приедешь, я буду уже старой и расскажу тебе, если ты захочешь, о городе Энске и о том, как твои приемные родители бедовали в нем. Расскажу, как ты раскачивал качели с бедным беспомощным малышом и как спрятался за занавеску…
Степан слушал меня очень внимательно, не сводя блестящих, совсем не сонных глазок.
Потом вдруг очень взрослым, уверенным движением вывернулся из моих рук, прошел по тахте к окну и взялся руками за подоконник.
За окном падал большой снег. Я поставила Степана на широкий подоконник, обняла его, и мы долго смотрели на огромные хлопья, плывущие непрестанно вниз.
Я рассказывала, какая красивая страна Америка, какие большие реки текут там, как непохожи два океана, омывающие ее, какие большие снега бывают там тоже, как прекрасна дорога вдоль Тихого океана и как много там хороших людей.
Он слушал и, не отрываясь, смотрел в окно. Он прощался. И со мной тоже.
Печаль и сутолока отъезда помнятся плохо, я была слишком озабочена состоянием моей дряхлой машины, которая вдруг начала как-то истерично дергаться. На обратном пути она вообще остановилась. Потом выяснилось, что на обочине нам вместо бензина продали какую-то дрянь, но на заправках бензина не было. Ладно, сейчас не об этом, а о прощании.
Оно вышло каким-то скомканным, а в очереди на регистрацию было много американцев с малышами.
Через два года мы, я и сын, по приглашению четы Дойл приехали в маленький городок на Восточном побережье. К нашему приезду Даг-старший (был еще Даг-младший, бывший Степан) отремонтировал дом и пригласил всю многочисленную родню и друзей на party, вечеринку в нашу честь.
Дагги оказался крепеньким коренастым мальчиком, очень похожим на Дага-старшего. Он довольно спокойно воспринял наше появление, а на вопрос, помнит ли он Россию, заученно ответил: «Да. Я там много плакал». Его комната была завалена чудесными игрушками, а во дворе стояла довольно большая пожарная машина, лихо ездящая от аккумулятора. Кроме того, у Дагги был маленький, но настоящий костюм пожарного с сияющей золотом каской наподобие шлемов римских легионеров.
Даг-большой и Джудит показали мне самое важное в жизни американца – свое место работы. Это был огромный, всемирно знаменитый госпиталь. Там персонал медсестер завалил меня чудесными, заранее приготовленными подарками, а сын весь день провел, осматривая огромное инженерное хозяйство Дага. На этом развлечения закончились, и мы с сыном и Дагги, которого на время освободили от детского сада, оставались одни дома. Да, еще милая собака-ретривер Мэгги. Джудит предупредила, что есть и пить можно все, но ни в коем случае не давать Дагги пасты из арахиса, которую он обожает и на которую у него страшная аллергия.
Пожалуй, мало что может сравниться по тягостной скуке с проживанием без дела и забот в чужом доме. Одно время мы отправлялись на большое озеро, что было рядом. Его пляжи были пустынны («Все на работе», – сказал Даг), но озеро быстро надоело, и мальчики занялись изготовлением красивых шкатулок в уникально оборудованной столярной мастерской Дага. Кажется, он и подбросил им идею изготовить всем на память шкатулки. Моя вот сейчас стоит передо мной на полке. Темного полированного ореха, с бронзовыми уголками на крышке и бронзовым замочком. Чудесная шкатулка!
Дагги стал настоящим американцем: много юмора и никаких сантиментов, мои пылкие ласки сносил с вежливым терпением, и я отстала от него. Зато с моим сыном у него установились братские отношения. Они даже ссорились по пустякам, как братья, и однажды устроили такой тарарам в сарае-амбаре, что Даг орал на них диким голосом.
Вот, пожалуй, все происшествия за наше двухнедельное пребывание. Достопримечательностей в округе не было, кроме знаменитого университета и военной базы в заливе океана, а природа хороша, похожа на места под Курском.
Когда к концу нашего пребывания я ошалела от скуки, счастливая идея посетила меня: оставить на память дорогим хозяевам фильм. Видеокамера есть, остается придумать сценарий и обучить исполнителей. С Дагги, конечно, будут трудности, но если дать ему роль без слов… Все-таки он еще мал… Как-то, сидя в детском кресле в машине, он заявил задумчиво: «Когда я вырасту большой и буду сидеть в тюрьме…». Мы онемели, Даг даже нажал тормоз. «Ну вот, – подумала я, – вот и вылезают преступные гены неведомой мамаши или папаши».
– А почему ты будешь сидеть в тюрьме? – осторожно спросила Джудит.
– Ну как же, ведь я буду ездить очень быстро, и полиция меня арестует.
Мы все облегченно вздохнули.
Сюжет фильма родился, исходя из реквизита.
К дому подъезжает пожарная машина, и инспектор, Дагги, осмотрев сарай, делает серьезное предупреждение хозяевам. Хозяева пытаются его задобрить, но инспектор непреклонен, а сосед-хирург, личность реальная – его должен был исполнить мой сын, в порядке подхалимажа предлагает сделать операцию, но инспектор отказывается и составляет акт.
Дело в том, что на участке соседа – мировой знаменитости в области медицины – скопилось огромное количество горючего материала.
Это были банки с разноцветными красками нежных тонов.
Красавец и холостяк, хирург часто отсутствовал. На собственном, специально оборудованном самолете он улетал в разные страны делать сложнейшие операции, а в это время его очередная пассия принималась облагораживать довольно запущенный дом. Обычно дама успевала покрасить одну-две стены, и… тут история повторялась, возвращался хирург, цвет ему никак не нравился, да и дама почему-то тоже. Оставались огромные банки с краской и разноцветные стены дома.