— Милену они знают, но головы у них сейчас заняты другим, — подсказал Нюхач и фыркнул от сдавленного смеха. — Сейчас они все оттачивают свои реплики. В голове у них сейчас вертится одна и та же пьеса. В отличие от вас.
Хэзер была не из жалостливых. Она выросла калекой в Белфасте, и жалость была ее врагом: она лишает людей решительности. В жизни она хотела, чтобы ее почитали, а если не будут почитать, то пусть хотя бы боятся. И научилась, как этого добиваться.
Хэзер вперила взгляд прямо в глаза Нюхачу и обрушила на него всю мощь своего презрения.
«Блюдолиз, выкормыш продажный; тебе дан талант — и что ты с ним творишь?» Затем, методично и тщательно, она мысленно представила перед ним кое-что из того, что она может с ним сделать, если он сейчас же не уйдет. Она просто врежет ему по горлу. Да так, что он собственным кадыком поперхнется. И подавится.
— Ух ты, — Нюхач уважительно хмыкнул, — какие мы страшные. А я вас, пожалуй, даже люблю.
Лестью Хэзер было не пронять, но она увидела: сработало. И потому тоже хмыкнула, вполне дружелюбно.
— Пшел на хер, — сказала она, используя заповедное словцо, и махнула рукой, словно стряхивая соринку.
«Открытие этих способов и многократное использование вещей есть достижение истории».
С нарочитым спокойствием Хэзер подумала: «Славно: он не знает, что Милена уехала в Борнмут».
— Борнмут? — переспросил с ухмылкой Нюхач.
— Откуда ты знаешь про Борнмут? — изображая крайнее удивление, подняла брови Хэзер.
«Полезность вещи создает ее потребительскую стоимость. Однако эта стоимость не возникает из воздуха».
— Я? Да нет, — ответил Нюхач. — В смысле ничего не знаю. — Теперь уже он сделал вид, что смахивает соринку. — Борнмут. Может, я отправлюсь в Борнмут, а может, нет. Но обратно я вернусь непременно. — И тут, будто его деревянные башмаки пристыли вдруг к земле, он замер.
Актеры пошли быстро, чуть ли не срываясь на бег. Хэзер вернулась к чтению, ушла в него с головой; оно поглотило ее.
«Я надеюсь лишь на то, — думала теперь уже Милена в своем защитном коконе из мыслей, — что смогу ее как-то остановить».
Оглянувшись, она увидела Нюхача: тот все еще стоял, подставив грудь ветру, словно потоку встречных мыслей. Он смотрел ей вслед и улыбался так, как будто только что сделал какое-то замечательное открытие.
В ТУ НОЧЬ МИЛЕНЕ СНИЛОСЬ, как Хэзер сидит на кровати у нее в ногах. Она могла видеть ее — и эту лошадиную улыбку, и подвернутые под туловище немощные ноги. Хэзер, Хэзер, уйди, сгинь, оставь меня! Хэзер продолжала читать. Словеса катились волнами, рикошетили от стен. «Ты все поймешь. У тебя все отложится. Разумеется, самые полезные вещи вольны, как воздух, и не требуют трудовых затрат. Но стоимость есть экономическое понятие, функция определенных общественных отношений».
«Да, да», — отвечала Милена, измученно мотаясь головой по подушке…
В дверь постучали.
Милена пробудилась — вся в поту, разбитая, больная.
…Негромкое, вкрадчивое постукивание по двери, в темноте…
Милена пошарила возле себя по постели: пусто. Небо за окном начинало сереть. Ролфа ушла. Она сейчас на рынке, покупает продукты.
Это он, Нюхач; выстукивает.
Ну хорошо, ладно, пусть войдет, увидит пустую комнату; убедится, что Ролфа здесь не прячется. Главное — не думать, ни о чем не думать. Милена трясущимися руками отыскала в темноте одежду и, одеваясь, упихивала, рассовывала свое родное, истинное «я» по тайным закоулкам, по отдушинам. Утопленником из омута всплывала в ней на поверхность Хэзер.
Дверь открылась. Двери никогда не запирались на замки и засовы.
— Привет, Хэзер, — послышался вкрадчивый, слащавый голос. — Я хотел с тобой поговорить.
Нюхач незаметно прошел по комнате, неразличимый в темноте. На матрасе появилась вмятина: гость сел туда, где во сне сидела Хэзер, в ногах у Милены.
— Ты сегодня утром могла меня ударить. Никто другой на это бы не осмелился. Ты сломила вирусы. Как и я. — Потянувшись, он взял ее за руку. — Мы с тобой из одного теста.
В этот момент в дверь постучали — робко, как будто извиняясь.
«Черт, это еще кто! — Хэзер выдернула руку. — Ролфа, что ли?»
— Боже, это мой друг! — всполошилась Хэзер (сказать «подруга» не повернулся язык). — Быстро, под койку! — пришла на ум единственная мысль.
— Это не друг, — спокойно поправил Нюхач. — Это подруга.
Хэзер все равно попыталась пихнуть его под кровать и, не успев толком одуматься, распахнула дверь.
На пороге стояла Сцилла, прижимая к груди бамбуковый ящичек. Хэзер пнула ее по голени, чтобы сконцентрировать ее внимание.
— Тут у меня Нюхач, — объявила она, ехидно улыбаясь. — Навестить пришел. Сейчас, наверно, домогаться будет.
В скупом свете спиртового коридорного фонаря глаза у Сциллы округлились от страха. Она, хромая, припустила по коридору, как только позволяла ушибленная нога.
— Видел я этого твоего дружка, — пропел Нюхач, развязно потягиваясь на кровати.
«Он думает, что меня шантажирует, бедняжка».
— Я разглядел его у тебя в голове. Так он спит прямо здесь, рядышком? — Нюхач похлопал по простыни. — Охватистые, широкие плечи. И окладистая борода?
Хэзер, усмехнувшись, представила себе основоположника марксизма.
— М-м… — Нюхач на секунду нахмурился, уловив, видимо, несколько иной образ. — Впрочем, сейчас он уже бреется. — Перекатившись, он встал на колени, отчего оказался обернутым в одеяло. — Комната у тебя именно такая, как я себе и представлял. Уйма книг. Вот так ты и одолеваешь вирусы: доходишь до всего своим умом, через чтение. Я знал, что ты их тоже ненавидишь. Догадываюсь, почему ты читаешь Маркса: чтобы освободиться. Я тоже одолел вирус, отвечающий за Маркса, — похвастался он. — Я бы и не знал, если б сам в этом не убедился.
Нюхач взял с подоконника мелкую, замызганную книжонку.
— «Коммунистический манифест»? — полюбопытствовал он. — Теперь никто этого не читает. Все дается в уже готовой трактовке, чтоб не вышло из-под контроля. И они называют это марксистским государством!
В руках у него был «Винни-Пух» Ролфы.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала Хэзер просто и тихо.
— Не уйду, — ответил Нюхач, — пока не буду абсолютно убежден в том, что ты не нуждаешься во мне так, как я в тебе.
И тут Раковина — вся, из конца в конец — зашлась звоном колоколов, связанных между собой по этажам веревками. Сквозь заполошный звон, откуда-то с того конца коридора, доносились крики Сциллы: «Пожар! Караул! Горим!»
— Здание горит! — закричала Хэзер.
— Да нет никакого пожара. Это твоя подруга пытается меня так выпроводить. Она приносила какую-то бумагу, чтобы ты могла записывать на ней свою музыку. — Он придвинулся к ней и взял ее ладони в свои. — Я знаю людей, Хэзер. Я знаю, ты — та, которую я так долго искал. Мы могли бы жить вместе, и Закон нам нипочем. Счистить гнилую шелуху со стен. Тебе, Хэзер, дано счищать всю эту дрянь, мне — красться и скользить. Но мне невмоготу лизать задницы, Хэзер. Ты могла бы меня спасти.
«Боже мой, — подумала Хэзер, — еще одному понадобилась мамочка».
— Ладно, ладно. Ты права. Мне нужна помощь.
«Вампир», — заключила про себя Хэзер. Повсюду вокруг — сверху над потолком, сбоку за стенами — поднялась глухая, со стуками, возня жильцов общежития, разбуженных этим ночным набатом.
Нюхач в замешательстве вскинул голову.
«Слишком много людей, слишком много мыслей, и все разом, — поняла Милена. — Из-за неразберихи у него не получается ясно меня различить». Одеяло упало у Нюхача с плеч, и он встал с кровати. Со скорбными и какими-то испуганными глазами, высокий и сухощавый, в свете наступающего утра он казался еще старше, чем утром.
— Я беру человеческие мысли, — сказал он мечтательно, словно обращаясь к самому себе, — и тку из них тончайшую материю. А потом развешиваю, будто гобелены в галерее. — Нюхач показал руками, как он это делает. — Только, кроме меня, их никто не видит.
— Ну так перестань быть Нюхачом, — сказала ему Хэзер.
Он открыл дверь и, приладив на голове широкополую шляпу так, чтобы выглядело потаинственней и зловеще, шагнул в суматоху мечущихся полураздетых людей.
«Дурак, — подумала ему вслед Хэзер, — дурак, да и только». Эта мысль хлестнула Нюхача как плетью, отчего он, закрывая за собой дверь, болезненно сгорбился. Колокола все продолжали заливаться звоном. «Интересно, а люди любят дураков?»
Несколько минут Хэзер дожидалась, пока он скроется, прежде чем влиться в общую толчею на лестнице. Люди тащили с собой самое ценное, что у них было, а также зубные щетки и кастрюли. Сцилла уже не звонила в колокола. Тревога теперь была подхвачена дежурными по этажам, согласно инструкции. Так что со Сциллы взятки гладки — она выйдет сухой из воды.
Сциллу Милена застала снаружи, все с тем же бамбуковым ящичком.
— Прости меня, пожалуйста, что я тебя так, — обнимая подругу, кивнула она на голень Сциллы. В ящичке, под крышкой, оказалась настоящая драгоценность — бумага, заботливо разлинованная под нотный стан. Милена не могла поверить своим глазам: какими щедрыми все-таки иногда бывают люди.
«Следовательно, у стоимости ее ценность не прописана на лбу; скорее всякий продукт труда она преображает в некую общественную систему иероглифов».
— О-ой, Сцилла, — млея, сказала Милена. — Кто же это все сделал?
— Да так, мы, Вампиры, — ответила та застенчиво, явно довольная произведенным эффектом. — Вампиры Истории.
Донесся звук трубы: отбой тревоги. Где-то там, в недрах памяти, Хэзер приспособила увесистый том на специальную подставку при своей инвалидной коляске. И, не отрываясь от чтения, начала описывать в ней для разминки круги по комнате — р-раз, еще раз, еще раз…
В ТО УТРО МИЛЕНА ПЕРЕХВАТИЛА Джекоба на лестнице.
— Смотри, что у меня есть! — радостно сообщила она и показала ему свое сокровище. — Джекоб, мы же теперь можем всю ту