Ученики малознакомые тоже наворачивают, но помалкивают, только глазами так луп-луп из-за ложки! Такие себе ребята, сырые. Может и выйдет чево толковое, но не скоро.
Я на Хитровке ещё научился в людях разбираться, редко ошибаюсь. Взрослые если да тёртые, там да, а по годкам – ну вот ни разочка почти! Если только в начале самом.
С Мишкой если сравнить, так он и до хромоты этой злосчастной такой уж упёртый был, што прямо ой! Не просто урок сделать, а покажи да расскажи к старшим. Сопит, пыхтит, наблюдает. Понять старается!
Санька такой же. Несколько месяцев всево назад неграмотным почти што был, а потом – шанс! И ого как вцепился! Книжки всякие зачитал, даже и умные. Арифметику, по географии всякое. А когда художество в себе открыл, так и вовсе – на сон время жалеет.
А ети нет. Такие ещё, што детство в жопе и промеж ушей играет. Ме-едленно будут расти. Может, и станут мастерами добрыми, но не шибко скоро. Страшно им наверх-то тянуться, в учениках уютней. Проще.
— Ох и вкусно! — похвалил я хозяюшку и облизал со смаком деревянную ложку.
— Добавку? — подхватилась Марья.
— Ну… там пирогами пахнет?
— Не ошибся, — заулыбалась баба, — с вареньем малиновым!
— Тогда нет! Иначе пироги не влезут!
За чаем уже и поговорить можно, неспешно.
— Устал я, — пожалился люду, отдувшись на чай в блюдечке, — не так встал, не так сел… Охо-хонюшки! Грехи наши тяжкие!
— Сам же? — поднял брови Федул Иваныч.
— Сам, но от того не легче. Вот ей-ей, к прогимназии проще готовиться! С книжками што? Прочитал, промыслил, в голове уложил, и всё – запомнил даты исторические или там аксиомы геометрические. А тут, — вздыхаю горько, — жизнь! Вся жизнь на господский манер, тут постоянно про себя помнить надо. Сесть, встать, стул подать бабе. Говорить не по человечески, как вот с вами, а по-господски.
— Стул? — задивился Антип Меркурьевич.
— Агась! Положено так по ети… этикету господскому. Вроде как баба вовсе уж безрукая и безмозговая. Много дури такой!
— А ну-ка! — заинтересовалась хозяйка.
Ну што… повеселил! Про вилок кучищу рассказал, про рыбу ножом, про такое всякое.
— Сами себе понапридумывали всево, — подытожил Федул Иваныч, который явно не всему и поверил, — штоб только от народа больше отличий иметь.
— Как тебе с опекуном-то живётся, — поинтересовался Мишка, — если помимо манер господских?
— Да ничево так, недурственно. Хороший дядька, добрый. И такое, штоб руки распускать или розги, вовсе нет. И жена ничево так. Не Марья, канешно, но как для из господ, так и ничево.
— Для господ – да, — согласился Чиж, — ничево. Но очёчки её! Как зыркнет из-за стёклышек, так у меня ажно ноги отнимаются! Не злая баба, даже и приветливая, а вот поди ты! Зырк – и всё! Я когда обедать хожу туда, так дурак дураком! Чем больше она старается со мной общаться, тем я дурее делаюсь. Роняю всё на себя, невпопад говорю. Очёчки чортовы!
— Добрый, — Мишка отпил из блюдечка и сощурился на меня, — а так? О свободе хитровской не жалеешь?
— Не! Дееспособность получить полувзрослую, ето да! А именно штоб о хитровской, так ни разочка. Навещал, канешно. Есть ведь знакомцы и даже немножечко приятели. Не так штобы вовсе уж, но и рвать не буду.
— Не надо, — согласился Федул Иваныч задумчиво, — жизнь, она такая! Што завтра будет, един Бог знает!
— С дядей Гиляем мы хорошо сошлись, — рассказывал я за опекуна. — Он такой себе бродяга по жизни, што куда там мне! Из дому бёг, юнкером был, охотником на Кавказе и в Балканской войне, рабочим на белильном заводе, актёром и Бог весть, кем ещё! Понимает и потому не зажимает свободу. Хотя и проскакивает иногда взрослое такое, но сам же себя и спохватывает.
— Я с ним не на полную откровенность, — уточнил я для Саньки, — но мал-мала рассказал, в том числе и за Одессу. Так што он теперь понимание имеет – не щегол я, пусть по возрасту и да! Заработать могу, и заработанное в ямину не спущу, да и так – нормально жизнь строю, пусть даже и без взрослово пригляда. Денежки? От учителок забрали в банк, на моё имя.
— Ну и слава Богу, — перекрестился Чиж, — а то я за них волновался! Не то што сопрут, а так – залезут, да обкрадут. Бабы же, да ещё и без мужиков.
— Мне тоже спокойней! — закивал я. — Теперь до совершеннолетия ни-ни! Так што положить могу, а снять только с большого разрешения опекуна и через собранную комиссию из банка. Ну и проценты тоже. Да! Учительши мои с дядей Гиляем и Марией Ивановной задружились, в гостях во все стороны уже побывали.
— Што там с документами на Сашку? — поинтересовался мастер. — Мне он в радость, да помощь от нево есть.
Федул Иваныч потрепал заулыбавшевося Саньку по голове.
— По хозяйству ети бестолочи в основном, — кивок на учеников, — а Чижик вывеску обновил – да так, што любо-дорого! С выкройками, опять же – глаз-то художницкий, никак не лишний! А и сядет иногда вот так, нарисует клиента, а тот рад-радёшенек! Каждому небось приятно будет. Себя кормит! Но надо же понимать, што обучить я могу портняжному делу, а никак не малярному, а тем паче художницкому.
— Зависли документы! — загрустил я. — Владимир Алексеевич говорит, што в здравом уме никто Саньку в деревню назад не отправит, потому как там он отрезанный ломоть. Но до-олго тянуться будет!
— Такое всё, — показываю руками, — через чиновников, а не через людей. Пока спишутся, пока перепишутся… Решаемо всё, но даже со связями Владимира Алексеевича никак не раньше, чем к весне. Сейчас вроде как прорешивается вопрос, штоб именно по художницкой части ево пристроить. Так пока получается, что пристроить Саньку по художницкой части выйдет быстрее, чем с документами.
— Как у нас всё через… — Федул Иваныч оглянулся на супругу и добавил уже тише, — чиновников!
В Столешников переулок вернулся аккурат перед Надей. Только руки помыть успел, да переодеться в домашнее. Вот же! Раньше и в голове не возникало – домашнее там или уличное. А теперь вот так вот!
— Обедать будешь? — заглянула в комнату неизменно приветливая Мария Ивановна.
— Благодарствую, но уже отобедал, — встал я со стула пред лицом хозяйки дома, — но от чаю потом не откажусь.
За чаем Надя трещала што-то своё – девчоночье-гимназическое, с неинтересными для меня мелкими ссорами среди учениц, да любимыми и нелюбимыми учительницами.
— Да ты и не слушаешь! — возмутилась она.
— А и неинтересно! — отозвался вяло.
— Даже если и так, — важно приподняла она подбородок, — ты всё равно должен изображать интерес.
— Вы оба неправы, — едва заметно улыбнулась Мария Ивановна. — Слушать, разумеется, необходимо, притом изображая неподдельный интерес, а не вялую скуку. Умение поддержать беседу очень важно, а к тебе, Егор, многие будут относиться заведомо предвзято.
Киваю, с трудом подавив вздох. Права ведь!
— Наденька, — Мария Ивановна повернулась к дочери, — мне нужно объяснять, почему ты не права?
— Нет, — настал её черёд вздыхать и тупить виновато глаза, — умение поддержать беседу состоит не только из умения слушать, но также из умения выбрать интересную всем собеседникам тему. Егору бытие женской гимназии неинтересно, да и непонятно.
— Верно, — улыбнулась мать. — Обучая других, мы учимся сами.
— Сенека? Што, — не понял я взглядов, — не так?
— Так, — задумчиво кивнула Мария Ивановна, — всё так. Но вернёмся к твоей речи.
Я полыхнул ушами… вот же! Перебил, зато сумничал!
— Для своих лет, — продолжила женщина, ты достаточно грамотно сформулировала ответ, но…
Надя задумалась, а потом, будто подзабытый урок, выпалила:
— Слишком много «умений» в одной фразе!
Подавив улыбку, отсалютовал девочке чашкой с чаем. Уроки этикета и хороших манер идут не только в мою сторону!
После чая и передыха я снова засобирался.
— В аптеку, — пояснил я Марии Ивановне. У нас с ней такой уговор негласный – она делает вид, что считает меня взрослым, а я не делаю ей нервов.
— Заболел кто? — не поняла Надя, вышедшая из своей комнаты на сборы.
— Так, со старым знакомым встретиться.
— Трущобные дела?! — восхитилась девочка.
— С чево?! А… думаешь, если из трущоб, так непременно с ножом в зубах по улицам хожу?
— Ну не в зубах… — закраснелась та, — и вообще нет! Не думала!
— А зря, — сказал ей наставительным тоном. Мария Ивановна улыбнулась еле заметно. Её такие наши пикировки развлекают, и потому поощряются. — Просто аптекарь, хожу в шахматы играть.
— Можно? — взгляд девочки заметался между мной и матерью. Пожимаю плечами и киваю согласно. Мать чуть хмурится, но тоже кивает.
Дядя Гиляй сказал как-то в подпитии, что у супруги есть теория «пара в свисток». Детям нужно поприключаться для здорового развития психики, и лучше, если приключения эти будут под каким-никаким, а контролем. Если же попытаться «заткнуть свисток», то либо вырастет человек сопля-соплёй, либо сорвётся в приключения сам. А Надя та ещё… папина дочка.
А я весь – такое сплошное приключение даже от простого нахождения рядом. Одних только рассказов хватает, чтобы впечатлиться по самые уши.
Надя быстро оделась, да и вышли. Единственное – думал одеться как обычно, а если с приличной барышней, то одеваться пришлось вполне себе.
— Пешком? — чуточку вроде как удивлённо поинтересовалась она, когда мы прошли мимо извозчика.
— Тут расстояния-то, — дёрнул я плечами, и припустил. Да как припустил, так и отпустил. Надя в своих девчоночьих ботиночках не ходок, да и так-то не умеет. Откуда? Так себе пошли, прогулочно.
Но даже и прогулочного шага хватило ей, штоб к аптеке запыхаться и раскраснеться.
— Шалом етому дому, — поприветствовал я вежественно Льва Лазаревича.
— И вам шалом, молодой человек, — закивал тот, с любопытством глядя на девочку.
— Надежда Владимировна Гиляровская, дочь моего опекуна.
— Очень приятно, — немолодой аптекарь поклонился из-за прилавка. — Премного наслышан о вашем батюшке, и на удивление – исключительно хорошо. Так вы за делом или за так?