— Немножечко за познакомить и развлечь барышню, а немножечко за шахматы и поговорить.
— Это таки не новость, а сплошной цимес! — он закатил глаза вверх, да так, с закатанными, и зашаркал за доской. Пришаркал с шахматами и с супругой, вставшей частично на подменить, а частично на развлечь такую полезную гойскую девочку.
— Фирочке пора начинать беспокоиться или пока рано? — поинтересовался Лев Лазаревич, расставляя фигуры.
— Фирочке пока надо думать за учёбу, а думать дальше таки рано, — парирую, выбирая чёрные. — Но если вы таки переживаете за конкретную гойскую девочку, то сразу скажу – нет, нет, и ещё раз вряд ли! Такой себе цветочек, што по характеру немножечко верблюжья колючка. Верблюдам таки да, а мне таки ой!
И предупреждая дальнейшие вопросы:
— О ботаническом разнообразии и теории эволюции буду думать, когда отрастёт пестик и начнутся мысли о пчёлках и бабочках, а пока таки всё.
— Да! — закивал аптекарь. — Мне таки немножечко понятней, как вести себя с Надеждой Владимировной, и шо такое писать Пессе Израилевне.
— От себя што хотите, но только без лишнего и домыслов за мой интерес! А от меня вот! Достал из-за пазухи увесистый конверт и протянул.
— Часто писать не люблю, и потому писем будет редко, но сразу много. Как писучее настроение нападёт, так сразу за целый месяц расстараюсь.
— По шахматам, — я поднял пешку, не торопясь ставить её назад. — Раз уж мы сегодня не договорились за деньги перед игрой, как последние поцы или почти што очень дальние родственники, то могу дать вам большую и вкусную фору. Я буду играть блицем, а ви таки как хотите.
— Ого! — приподнял бровь Лев Лазаревич. — Ви меня сегодня решили порадовать, хотя в этом грустном мире за такое обычно отвечает супруга.
— Ого будет позже, и я таки надеюсь, што даже ого-го! Но сильно потом. И не вам. За ваше ого пусть и дальше отвечает супруга.
Аптекарь захихикал мелко, подняв большой палец.
— Пока за вами!
— Ну тогда контрольный прямо в мозг, — достал листок, — посмотрите, пока я буду совместно с вашей супругой экскурсировать Надю по аптеке. Но только вам через никому!
Тот развернул и вчитался, да сразу как затрясся! Я ажно испугался, подскочил. А тот ну руками махать!
— Всё хорошо! Всё очень даже хорошо! Ида, Идочка! Иди сюда! Хотя нет, молодой человек пока не разрешил! Моё через никому распространяется таки на вторую половину?
— Таки да, но через обещание!
— Обещаю за неё! Ида!
Ида поулыбалась напоследок уходящему покупателю и заспешила к супругу. Чуть погодя они тряслись уже вместе, тыкая пальцем в листок и корча друг другу морды.
Пока они корчились, осторожно подошла Надя.
— Я не поняла, на каком языке ты с ними говорил, — поинтересовалась она, косясь на хихикающих супругов.
— Одесско-мещанский с пополам через идиш.
— И что, — в глазах всплывает изумление пополам с ужасом, — там все… так?!
— Что ты! Жаргон и есть. Городская беднота так примерно говорит. Жиды идиша больше замешивают, греки по-своему, русские всего по чуть-чуть, но сильно поменьше. А образованные если, так те очень чисто на русском говорят, только што быстро, ну и акцентик такой южнорусский.
И молчок, над чем они там хихикают. Вижу, что любопытно ей, но вот нет! Из вредности.
Вскоре Ида отошла назад, и подхватила Надю под локоток, оттаскивая её для нашего со Львом Лазаревичем поговорить.
— Шедевр, — серьёзно сказал он, — я таки правильно понял, шо вы пришли за моим мнением? Ценю! Мы таки не боимся посмеяться между собой! А те, которые против, те тоже не боятся посмеяться, но уже за нас. Тот случай, когда надо в газету, и будет вам счастье со всех сторон!
— В газету рано, — останавливаю его, — мине нужно решить вопрос за деньги!
— Гонорар…
Останавливаю ево взмахом руки.
— Мелочь! Слышали? С танцами?
— Ну да, ну да, — загрустил он, — такой конкурс, а без вас! Экая неудача! Деньги, слава…
— Мине интересуют только за деньги!
В ответ недоверчивый взгляд.
— Мне славы кулачного бойца – вот так! — провожу по горлу. — Недели не проходит, как какой-нибудь дурак лезет проверить себе на моих кулаках! Пока таки да, но надоело! А здесь?
— Кормиться можно всю жизнь, — осторожно сказал он, — выступления, частные уроки, а в дальнейшем и своя школа.
— Это мечты мальчика восьми лет или не слишком умной девочки из глубоко провинциальной гимназии, — парирую я, — а не рассуждения умного вас! Кто я и кто они? Да и за возраст помните! Затравят! Потому как поперёк пошёл, да притом мимо них. Годами можно бороться, десятилетиями.
— А вы? — осторожно осведомился он.
— Было бы интересно урвать кусочек такой славы, то таки да! А так не очень.
— А если признают? — уже для порядка поинтересовался Лев Лазаревич.
— Та же гадость, но с обратным знаком! Ранняя слава, внимание, гадости от завистников. А по деньгам – тьфу! Ну то есть не тьфу, но лучше так!
Показательно стучу себя в лоб, на что собеседник кивает задумчиво.
— Деньги, да? А почему не через купцов?
— Щас два раза, и ещё вдогонку! — злость всё-таки выпирает. — Сперва я для них в новину был, а потом… а! Наговорили всякого завистники, и я теперь, оказывается, дерзкий! Был бы здоров, так просто пришёл бы на конкурс, а там танец покажет. А так… как оправдываться за чужие слова? Потом только если, стучаться робко, да кланяться униженно. И то может быть и нет, потому как завистники и новые кумиры.
— И как ви видите мине? — осторожно поинтересовался тот.
— Как источник слухов, и скажу сразу – за деньги не просите! Через потом вашу славу, как моего доверенного и проверенного, больше возьмёте. Вы, дядя Гиляй, и… всё, пожалуй. Реклама!
Штобы ах и ох, но без цитат! Только восторг.
— В таком разе могут и пригласить, — согласился Лев Лазаревич, — а уж друг перед дружкой, да в патриотическом угаре впополам с алкогольным… шоб я так жил!
Тридцатая глава
— Азохенвей! — срывающимся басом сказал дядя Гиляй и захохотал – гулко, как из бочки, заполняя собой всю квартиру и немножечко рядом.
— А-а… не могу! Ох, Машенька… хотя отставить! — Владимир Алексеевич очень по-детски спрятал листок за спиной, и даже отшагнул задом к стенке. — Прости, слово дал. Ох…
Опекун вытер выступившие от смеха слёзы, но рано – взглянув ещё раз на листок, он снова заржал, на сей раз натуральным жеребцом. Мария Ивановна глянула на мужа с улыбкой, но смолчала, усевшись с вязаньем. Надя выдержкой матери не обладает, аж вся извелась! Но гордячка, не лезет.
Дотянул его за рукав к себе в спаленку и усадил на стул.
— Шедевр! — утирая слёзы уже порядком промокшим платком, сказал он. — В редакцию, да? Да ещё с нотами расписано… прекрасно, просто прекрасно! Как додумался только?!
— Ну… само почти, — жму плечами, — немножечко по мотивам одесских беспорядков.
— Надеюсь, ты не… — Гиляровский встревожено глянул на меня.
— Не участвовал! Просто наслышан – изнутри, так сказать.
— Ну и, — я протарабанил пальцами по колену, — знаю, што там немножечко сильное напряжение до сих пор. Такие все, што вроде и улыбаются со всех сторон, но таят. Вот и подумал, што если поулыбать ту ситуацию, а лучше обсмеять, то оно как бы и пар в свисток!
— От супруги моей подхватил? — усмехнулся опекун. — А вообще дельно. Обсмеяв ситуацию, чиновничество сохранит лицо, и можно будет сбросить потихонечку давление.
— Агась! Ну… то есть да. Только да про ситуацию, а не про редакцию!
— А как тогда? — удивился опекун.
— Так… конкурс плясовой, слышали? Я уже не попадаю, потому как хоть и выздоровел почти, но в форму не вошёл, да и вообще.
— Наслышан, — кивнул дядя Гиляй. — Отодвинули?
— Да. Такое себе впополаме – между завистниками и болезнью. Не ждут, словом. А надо! Напомнить хотя бы о себе, што вот он я – зачинщик, и такой весь из себя.
— А может, ну их? — предложил он азартно, потихонечку заводясь. — Я капустник устрою, приглашу творческих людей, ты выступишь. А?!
— Ну… — сходу отнекивать не хочу, потому ищу аргументы потяжелее, — а стоит? Публика эта творческая, так себе меня приняла. То есть не меня, а танцы мои. Такие заметки, што в ранг курьёзов Хитровских, да с такой себе сомнительной славой.
— Ну то есть не ваши знакомцы! — быстро продолжил я, пока он набирает возмущённо воздуха в грудь. — Я за вовсе уж чистую публику говорю. Эстетов рафинированных. А рулят-то они!
— Можно и пободаться! — набычился он.
— Можно, но лично мне и не нужно. Слава эта скандальная, она в двенадцать лет немножечко опасна. Вылезу через ваших знакомых, так и за танцы вспомнят, а там и заклюют! Просто потому што.
— А так, — на лицо сама выползает кривоватая ухмылка, — вроде как через купечество и не страшно. Не лезу в высокие эмпиреи, так сказать, со свиным рылом.
— Ну, — дядя Гиляй задёргал себя за ус, ушедши глубоко в себя, — понимаю твои резоны. Не скажу, что полностью согласен, но я не ты. Другой жизненный опыт, характер, да и возраст, вот тут ты полностью прав. Могут и заклевать, вороны чортовы!
— И деньги! — оживился он, подскочив на стуле. — С этой стороны я ситуацию не рассматривал! Чуть не полсотни купчин, собравшихся тряхнуть мошной, это серьёзно!
Я закивал болванчиком. Это как раз та ситуация, што ого! Не раз в жизни, но где-то рядышком.
— Думал через слухи, — поделился я с опекуном, нервно сцепив руки, — через два источника. Один в вашем лице, другой в лице Льва Лазаревича, аптекаря. И всё такое, што ох и ах, как смешно, но слово дали, потому до срока и не можете говорить. И к купцам. А?!
Владимир Алексеевич заморщил лоб и закряхтел, поудобней устраиваясь на стуле.
— А вот здесь я бы предложил несколько правок! Для начала – разделить слухи… Я так понимаю, что ты от аптекаря прямиком ко мне?
— Да. Проверил на обидки, и вроде как и нет их. Тоже смешно, пусть и над ними смех.