— Такая же ерундистика. А прикинь? Не сюда ночевать, а в Трубный, к мастеру? Вот ей-ей, до самого утра бы народ развлекал! Сперва песни, а потом и о купечестве со всеми подробностями. Бабы, они такие! Кто как сидел, да кто во што одет. Все соседи пришли бы!
— Успеют, — страдальчески перекосив физиономию, сказал дружок, — дадут ещё жару!
— Хоть не сразу!
— Так себе утешение! — Санька преисполнен скепсиса и невысыпания.
— Другово нет!
Заночевали мы вместе, на моей постели – благо, маленькие ещё, помещаемся. Хотя уже так себе, тесновато. Ну да всё не вповалку на нарах!
Встали, оделись, умыли морды лица. Саньке такое в диковинку – эко, водопровод! Клозет! Такое себе умывание получилось – экскурсия с лекцией.
— Владимир Алексеевич ранёхонько севодня ушли, — певуче доложила горнишная, накрывая на стол, — сказали, што в редакцию по вашим делам! Мария Ивановна незадолго до того, как вы встали, ушла, скоро должна прийти. А вот Наденька дома, приболела.
— Доброе утро, — вяло поздоровалась вылезшая из спальни Надя, — жар у меня!
— Переволновалась вчера за вас, — сдала её горнишная, на што хозяйская дочка почему-то надулась.
— Да мы и сами за себе переволновались, — примирительно отозвался я, пиная Саньку под столом.
— А? Ага! Переволновались, — закивал Чиж, — событие-то какое! Эвона, да ещё и в один день! Вечер даже.
— А… — в Наде заборолось любопытство с гордыней.
— Как? — закончил за неё.
Девочка словно нехотя кивнула, но глаза-то горят!
— Ну… — собрался с мыслями – так, штоб лишнего не сболтнуть. Ни к чему ей знать про едкие комментарии собственного папаши касательно купчин. По секрету потом в гимназии, а оттуда и на весь город! И обида потом у их степенств на Владимира Алексеевича. А с Иванами и вовсе!
— Интересно… да, интересно было! — повторил я, начав рассказывать про купчин, о судействе, да о реакции на наше выступление – с бородами во ртах от смеха, но без персон. Песню повторять не стали – слыхала уже вчера, на капустнике.
— …с хитрованцами-то? — жму плечами. — Да так же, как и с купчинами.
— Кхм, — Санька уставился на меня, буровя взглядом.
— Ну, — поправляюсь, — для меня! Знакомые такие физиономии и обстановка, ну и так! Разве только слова матерные от восторга чаще вылетали. А так вполне себе.
Снова жму плечами.
— Да и папенька твой, такой себе… вполне себе на равных среди иванов, — вижу выразительные глаза девочки и понимаю, што несколько тово – перестарался с похвалами ейному папеньке. — Ну то есть не совсем прямо на равных, а будто в сторонке, но вполне себе!
— Сам запутался, и нас запутал, — проворчал Санька, отодвигая тарелку. — Уважительно к нему, вот што! Не как к подельнику, кровью проверенному, а как к человеку из совсем другого… другой…
— Стаи, — подсказал я, скалясь во все двадцать восемь.
— Пусть стаи, — хмыкнул Чиж, но всё-таки запнулся, подбирая слова.
— Вроде как на Кавказе! — подхватил я. — Немирные горцы и русские офицеры вместе сидят. Перемирие по какому-то случаю.
— Много чести, горцев с разбойниками ставить, — заворчала Надя.
— Много… да не сбивай меня! Я тебе хоть какую-то анало… — Санька прыснул безграмотно, на что я наградил его уничижительным взглядом, — аналогию предлагаю. В общем, любви меж ними нет, но уважение такое себе присутствует, пусть даже и не во всём. Такой себе чужинец среди этих волчар, но при таком авторитете, што половина Иванов позавидует.
Я для чего разливаюсь-то? Не только и даже не столько для Нади, хотя и не без тово. Уважает девочка отца, ну и пусть себе – есть за што. Вполне себе хороший человек, так почему бы и не да?
Чуть не в первую голову для горнишной рассказываю. Она такая себе сплетница записная, чуть не первеющая на Москве, што дядя Гиляй её иногда «коллегой» называет, да и не так штобы шутя! Один только недостаток – сплетни от Татьяны во все стороны летят. Насквозь.
Не со зла, а просто язык длинный, при полной бабьей бестолковости по части молчания. С большой оглядкой при ней разговаривать нужно, но зато и эту… дезинформацию удобно в уши чужие вдувать. При репортёрской профессии опекуна очень полезно выходит!
Владимир Алексеевич сам хоть и говорун такой весь, а где надо, так и молчок, притом железный! Рядышком вокруг да около обскажет, и вроде как и да, но только потом понимаешь, што ничего и не сказал.
Я бы такую бабу языкатую не терпел, а ему вишь – удобно! По репортёрской надобности. Придёт она с рынка поутру, так все новости городские расскажет. И обратно через неё… што- то там.
Плохо понимаю пока, но дядя Гиляй обещал подробней рассказать за дезинформацию, агентурную работу и работу со слухами. Да не просто сбором и этой… фильтрацией, но и с формированием оных. Интересно! На Хитровке вроде и было такое, но как-то очень уж по- простому, без науки.
Обедать Владимир Алексеевич пришёл домой, а не как обычно. Дово-ольный! Жмурится котом, навернувшим полную крынку сметаны, да не попавшим за то под веник.
— Контакты, — урчит по-котячьи, наворачивая уху. Оно не вполне по манерам, но сейчас не до них, — репортажи… серия!
— Удачно? — поинтересовалась Мария Ивановна, еле заметной мимикой подзывая горнишную за поухаживать с добавкой супругу.
— Более чем! Более чем! — отозвался опекун с видом человека, достигшего почти самого полного счастья. Затем пошёл такой себе разговор промеж супругов, когда вроде и не таятся, но сторонним ни хренинушки непонятно. Шифровка такая – не специальная, супружеская – из междометий, закатываний глаз и мимики. Одно-два слова, шифровка, и снова – взглядами обмениваются многозначительными. Для них.
Потому чай мы с Санькой пили с пирогом, мармеладом и скукой. Надя впополаме – вроде и понимает чутка, но по лицу видно, што такое чутка, без которого лучше бы и обойтись! Всё равно шифр.
— Надо немножечко поговорить, — придержал я засобиравшегося было дядю Гиляя, — недолго!
Хмыкнув, тот сбросил с плеч бекешу обратно на руки горнишной, и я показал на свою комнату.
— По деньгам, — начал я. — Купеческие с Санькой впополаме…
— Эко? — удивился тот, раззявив рот. — Мне-то за што? Всё твоё – песенка ета, музычка, выступление. Я – так!
— Обучение. И не спорь! Ближе тебя у меня никого нет! Родственник и друг первеющий! Может, выучишься на художника, да моих детей потом на свои деньги уже учить будешь. Мало ли как повернётся!
— Если только в таком виде, — нехотя согласился Чиж, — а не много? Может, четверть?
— В самый раз! На учёбу и немного на жизнь! Владимир Алексеевич на два счёта деньги поделил – одну часть на мой, другую на так. Документы тебе выправим, и твой станет.
— А вот по иванским, — голос у меня сорвался было. — По деньгам иванов… я свою половину на больницу хочу отдать. Ту, в которой меня после Ходынки выхаживали. Оно как бы… не те деньги. Не впрок.
— Я… я тоже! — решительно подхватил Санька, и вижу – ажно облегчение в глазах! Видно, давят деньги-то. А так отдал – пусть и часть, но на благое дело, так оно и легче на душе.
— Двенадцать тысяч, — озвучил опекун, задумчиво дёргая ус.
— Всё равно, — мотаю решительно головой, — так правильно будет.
— От нас, — закивал Чиж, — от двоих!
— Эх вы! — дядя Гиляй сгрёб нас в охапку на мгновение и прижал к могучей груди. — Чижики!
Вышел тут же, шмыгая носом, а мне неловко чутка. Я же не соврал! Недоговорил просто. Не так штобы и давят карман деньги бандитские. Это так…
…индульгенция вроде. На будущее.
Вляпаюсь во што-нибудь… не знаю пока, во што, но непременно! Карма. И характер. Полиция, арест, суд, такое всё кандальное. И адвокат встаёт, да о благотворительности моей задвигает, ещё в детские года. А?!
Пожадничать если, так оно и совсем даже наоборот. Не так штобы вовсе уж жёстко, но будут помнить – взял. Деньги бандитские. И отношение – другое. Со всех сторон.
А теперь и объяснять неудобно. После чижиков. Даже и Саньке. Маленький он ещё, пусть годами и мне ровесник. Сломаться может на цинизме.
Пусть лучше так…
Тридцать вторая глава
К Жжёновым завалился запросто, а не как у господ принято, через фу-ты ну-ты, с предупреждением о визите через посыльного мальчика. Аккурат к чаю послеобеденному подгадал.
Дверь один из учеников открыл, мелкий белобрысый шкет десяти лет отроду. Открыл, да и засмущался. Эх… деревня московская! Тока-тока от мамки оторвали, и на тебе – в общество приличное. Пробубнил невнятно здравицу мне, и рукой так – проходи, дескать! Ну да учить его не стал, обтешется ещё! Потихонечку.
— Егор! — обрадовался мне солидный, обмастерённый уже Антип Меркурьевич, начавший обрастать нормальной бородкой, а не юношеским не пойми чем впополаме с прыщами.
Поздоровкались, мы с ним с недавних пор приятельствуем, случайно так вышло.
Он и так-то без фанаберии возрастной, хотя и при всём самоуважении, а тут ещё и на рисунках сошлись. Я когда наведываюсь к ним до Саньки, так сижу иногда, языком трепя, да черкая всякое. Снилось што. А раз мастерская портняжная, то так и выходит, по портняжной части.
Они с Федул Иванычем и залюбопытствовали. То есть сперва Антип, а хозяин уже потом затянулся, на споры наши. А теперь и втроём, с Мишкой уже. Да и Санька не в стороне – такой себе художник, перерисовывает моё на нужное, под моду современную.
Мне развлечение выходит, Санька при делах как художник, да и Мишка вместе с нами. А то так выходило, што я с ними как-то врозь немножечко дружу. Теперь же дело общее, вот и сошлись. Спорят! Только пух летит! Но уже дружки, а не так себе наособицу.
Мастерам же пока от моих затей ни жарко, ни холодно, разве што интересно. Тут же как надо? Не просто идею, но и в струю с идеей этой попасть. И клиентура, опять же. Обшивал бы Жжёный мамзелей господских, так будьте нате! А у него всё больше купчики из мелких да мещане из ремесленников.
Грех Боженьку гневить – хорошо всё, в достатке живут. Не то што на недели, а и на месяцы вперёд записываются! Но это клиенты такие себе, што каждую копеечку считают.