Слушаю… а куда я, собственно, денусь? Так-то вариантов много, начиная от просто встать и уйти. Но Невилл, при всех своих недостатках, имеет и достоинства, и прежде всего – готовность учить.
Мир не оканчивается Францией, а качественный английский язык от носителя, да ещё и оксфордский, это аргумент! К тому же – бесплатно. И угощает. Для полунищего «понаехавшего» аргумент весомый.
Кем он считает меня? Бог весть, но похоже, всё-таки приятелем. Младшим. Безусловно младшим. Которого можно и нужно просвещать, подминая под себя. А потом встроить в свою систему координат. Просто потому что. Или может, тренируется? Встраивать.
А я не считаюсь, не встраиваюсь и не подминаюсь. Все его попытки выстроить иерархию разбиваются о русский похуизм паренька из рабочего посёлка, и классическое «И чо?!». Но вежливо.
Возможно, ему не хватает опыта, а может быть, и класса. Всё-таки «сэр» он во втором поколении, и это отчасти прослеживается. Нет впитанных буквально с молоком матери манер. Привычки повелевать.
Ну и я. Вполне себе чоткий и самодостаточный пацанчик, который срать хотел на всю эту иерархическую английскую систему. Да и сам вполне себе. Не омега.
— Пойду, проветрю моего младшего брата, — англичанин прервал разговор и отошёл.
— …в понимании обывателей, — слышу от соседнего столика речь на французском, — анархия является синонимом беспорядков, зачастую совмещённых с насилием и беззаконием. На самом же деле анархия – не отсутствие власти, а отсутствие господства! Воли, навязанной сверху…
— Вот и я! — Невилл хлопает меня по плечу, и с места в карьер продолжает лекцию.
— …Рождество как языческий праздник, день рождения Митры, солнечного бога. Если заинтересоваться историей культа, можно обнаружить непорочное зачатие, мучительную смерть, воскрешение после смерти и многое другое. Да и, — Невилл хмыкает, — не он первый. История с невинной девой, зачавшей ребёнка, воскрешением и дальнейшим вознесением на небо уходят в глубину тысячелетий.
Ну… иногда интересно бывает. Особенно если он не лезет в дебри древней истории, а разбирает историю новейшую. Спорно, а местами так даже и очень, но можно хотя бы понять, как видят историю британцы.
А иногда так – заезженная пластинка с байками из интернета, да не по первому разу. Зачем? Да и хер с ним! Урок разговорного английского с носителем!
Пока зайцем ехал в метро, мысли всё время возвращались к подслушанному ненароком разговору. Дома, едва сбросив обувь, первым делом за комп, включив его большим пальцем ноги.
— Принципы анархии, — бормочу вслух, вбивая буковки в поисковую строку.
«Отсутствие власти. Неприемлема даже демократия»
— Это как? А… подчинение меньшинства большинству как противоречие сути анархии? Однако… Как же договариваются?
«Свобода от принуждения»
«Свобода ассоциаций»
«Равенство»
— Как отсутствие иерархии, так-с… Это понятно. Опять-таки непонятно, как договариваются? Сложно, и это мягко говоря!
«Братство»
— То есть никто не имеет права ставить себя выше других. Хм… теперь понятней лозунг «Свобода, равенство и братство!»
«Сотрудничество и взаимопомощь»
«Разнообразие»
Откинувшись назад, смотрю некоторое время на монитор, и рука тянется закрыть окно, но…
…что-то заставляет меня вбить в поисковую строку «Виды анархизма».
Проснувшись, лежу на кровати, пока подробности сна медленно истаивают.
— Тьфу ты, — символически сплёвываю на пол, — приснится же!
Настроение препоганейшее. Вроде как и неплохо, узнать что-то новое о собственной же прошлой жизни…
…но блять, как же не вовремя!
Нет ощущения Чуда Рождества. Пропало. Есть дурацкое послевкусие от смешавшихся воедино воспоминаний и убеждений взрослого парня, и мальчишки двенадцати лет, воспитанного в иных условиях.
Единственное – за табачищем спросонья не потянулся. Наверное, к тому времени уже всё. Бросил. Хоть так!
Отошёл мал-мала, разбудил дружка, да и выполз из комнаты умываться, натянув на морду лица хорошее настроение. Лицедействую, значицца. А чего? Не портить же людям праздник? Раньше я завсегда в церквах искренне молился. Не иконам и такому всему, а вообще. Боженьке своему, а не этому – гневливому из Ветхого Завета.
«Без посредников», — вылезло из подсознания. Ну… да, вроде того. Одному всё равно чище как-то было – хоть в лесу, а хоть бы и так. Вот я, вот Боженька, и никого меж нами. Без людей вокруг. Мои мысли, моя душа.
Праздничные богослужения наособицу. Трепет такой внутри, торжественность момента. Проникался.
А теперь всё. Торжественность, поют красиво, одёжки праздничные. А никак. Даже с эмпатией. Торжественность есть, но она чужая, обрыдлая, камнем на шее. Навязанная.
Вышел из храма задумчивый, а со стороны посмотреть, так и благостный. Наверное. Старушки, да всякие тётушки богомольные вроде умилённо смотрели.
Решил для себя, што пока – да! Потому как по закону должен быть православным, и церковь посещать. Потом не знаю. Чего хочется? А просто – свободы от принуждения!
Сон этот чортов! Насколько проще быть – как все. По течению. Не думать. Не знать.
— Ну што? — переходя на московский простонародный говорок, подмигнул дядя Гиляй после трапезы. — На ёлочный базар?
Я ответно заулыбался.
«Улыбаемся и машем», — вылезла непрошеная мысля, которую подавил на корню. Нельзя! Набатом в голове лупит, што нельзя портить людям праздник! Митра там или што, а для них – душевно, и потому богоспасительно!
И Санька. Сияет мордой лица. Всё! Ну то есть с опекой ещё оформляется пока, но уже всё – дяде Гиляю! И со мной рядышком. Кровать вторую в комнату поставили. Тесно, но вот уж точно – без обид!
Так с совестью и договорился – не Рождество праздную, а Саньку рядышком. Снова вместе. Снег под ногами хрустит морозно. Свеженький, не обтоптанный ещё! Вон, падает. Идём неспешно, валенки вкусно обминают снег. Прохожие улыбчивые, благостные. Приветствуют, даже и вовсе незнакомые.
— Христос родился!
— Славим его!
Дядя Гиляй, Мария Ивановна, Надя, Санька… семья. Вроде как. Или без вроде?
Отошёл немного.
«Эмпатия», — шепнуло подсознание. Ну, пусть… всё равно настроение, а не так себе, впополаме с меланхолией и самоедством.
Надя промеж родителей идёт, Санька справа от Владимира Алексеевича, только иногда вперёд забегает. Я чуть сзади, приотстал.
Надя, ну ребёнок совершеннейший! Трещит! Со всеми разом, и ведь што интересно – со всеми и успевает. Ну да это известный бабий фокус.
До площади Трубной дошли пешком, тут рядышком. А ёлок! И Мишка. Стоит рядышком с Федул Иванычем, улыбается!
Понимаю вроде, што взрослые договорились на условленное время, а Чудо! Пусть не Рождественское, но на сердце сразу теплее стало. И улыбка на морду лица такая, што чуть не треснула.
Попхались кулаками в бока и плечи, поздоровкались, да так вместе и пошли. Вроде и виделись позавчера только, а хорошо вышло! Душевно.
— Уговаривались, — Пономарёнок махнул головой в сторону взрослых. А сам сияет, как лампа керосиновая в ночи.
Ёлищи – ух! В лесу небось обходишься, штоб такие найти! Одна на десяток, а то и не один. Ровненькие, свечами зелёными вверх, юбки их игольчатые кружевами легли ровнёхонько. А дух какой! И снежок сверху падает. Не захочешь, а залюбуешься!
— Какая приглянулась? — оборотился дядя Гиляй ко мне.
— Вот, — я подбородком на Саньку, — художник растёт! Пусть с Надей и выбирают.
Опекун улыбнулся только, да и по голове меня погладил. Приятно! И стыдно немножко. Взрослый уже!
А потом раз! И знакомцы. Старые ещё, когда у Дмитрия Палыча жил. Здороваются со всем вежеством, ну и я ответно. Уважение в глазах, а потому и лестно немножечко. И неловко почему-то.
Ёлку на извозчика, потом дворник помог втащить. Здоровенная! Под самый потолок, и распушилась так, што чуть не пол гостиной. И красивая.
Наряжать взялись всем миром, даже и вредная горнишная. Украшения все-превсе самодельные, ну вот ни единой покупной!
Нарядили, а потом Мария Ивановна рассказы Рождественские читать взялась. Нравоучительные. У меня сразу думки забегали, но по-своему, а не по-писаному.
— Ступайте во двор, — отпустила нас хозяйка дома, — да не заиграйтесь! Вечером на богослужение, всю ночь стоять. Или может, подремать ляжете?
Надя задумалась было, но решила-таки на улицу, вслед за нами. Я только к себе зашёл, да в шкатулке двести рублей взял. Мы с дядей Гиляем договорились заранее по таким делам – если я зарабатываю, но и тратить могу сам. Выступаем иногда, вот и капают.
И на площадь! Снова. К рядам ёлочным. Санька меня за рукав… — Ты чево? — и глаза круглые такие, напуганные.
— На Хитровку. Пусть тоже… праздник.
Дружок мой закивал так, што вот ей-ей! Чутка побольше, и голова оторвётся! И по рядам! За пряниками. На все деньги и купили.
На двух извозчиках так и ехали – один ёлку загрузил, второй нас всех, с пряниками. Надя мышкой сидит, только Саньку иногда так за рукав – дёрг! И спрашивает.
На меня посматривает, но не лезет с вопросами. Пока. Потом, знаю уже, сторицей!
— И-эх, босота, — крякнул извозчик, помогая выгружать и ставить ёлку. Народу набежало! Но узнали, не лезут по карманам и в морду.
Высмотрел в толпе ивана знакомого, крёстного самозваного, да и подошёл, поздоровкался со всем вежеством.
— Проследишь за порядком? Не портяношникам на пропой души, а детворе здешней. Пусть хоть раз в году праздник будет!
А тот – раз! И по плечу!
— Вот ето Егорка! Вот ето Конёк! А? Крестничек! На Хитровку Рождество привёз!
Потом такая себе карусель вокруг – руку пожать, да по плечу похлопать. Саньку узнали, Надю Гиляровскую. Сказали, што видели, да и так – оченно на папашу похожа. Так себе комплимент, если для девки.