— Силён! — ткач отзеркалил мою усмешку.
— Ну дык! — в тон отозвался я. — Но это так! Не для всехних умов и не для похвальбы! Не любят воры такие вот психологические ходы в свою сторону. Обидятся. Лады? Даже меж своими не особо. На што денюжки тратить, сами решите – адвокатов там, врачей, подкупить кого. Вам видней!
— Так, — напяливаю картуз назад, и напоследок, — ты бы это… Библиотекарь… языком помене, ладно? Ну то есть может и не ты лично, — поправляюсь, видя в глаза смертную обиду, — а через ваших утечка была. Проснуться толком не успели господа полицейские начальники, потому и я поперёд их к вам, ясно-понятно?
Библиотекарь катнул желваки не в мою сторону, и кивнул, сощурившись. Ох, чувствую, подрежут там язычки кому-то!
— Подробности, — поворотившись к Яшину, — уж извините! Долго, а вам и некогда сейчас. Да и не хочу свои связи хитровские раскрывать. Люди мне доверяются, а не вообще. Ясно? Уйду, а вы вслед за мной поспешите съехать! Час ещё, может два, и всё – полиция заявится. Ну то есть не ручаюсь! Может, они совсем уж мышей не ловят, но надеяться на такое не след!
Оставив судки и чайник, лапанные от отпечатков только через фартук, выбегаю в утреннюю темноту, освещаемую только окошками, за которыми копошится просыпающийся люд. И не оглядываясь!
Оделся за сараюшками споро, щёлкая зубами на холодном ветру, и невольно пожалел мальчишек-половых. При снеди, да и работа вроде не тяжкая, а вот так из трактира скакать неодетыми, это да! Штоб шустрее были! А?!
Отогревшись, по дороге домой рассказываю Саньке о встрече. У того глаза ух и горят! Азарт!
— В другой раз я! — пятит он грудь.
— Видно будет, — дипломатничаю, ускоряя шаг. И в овраг судки! Юзом! Всё, закопались в снегу. — В училище? — поворачиваюсь к Саньке.
— Ты што? — в глаза обида и непонимание. — Тебе на суд, я в классе весь изведусь!
— Да и ничего и не будет, — дёргаю плечом, стараясь убедить в том не столько дружка, сколько себя же, — за отсутствием состава преступления, дядя Гиляй говорил. Ой, ладно! Хочешь быть, будь!
Вернулись аккурат к завтраку. Мария Ивановна только сдвинула недовольно брови, но промолчала. Уговор! Да и привыкла через мужа, што мужчины, они такие… приключенистые. А я, несмотря на возраст, мужчина!
Надя в иное время посопела бы завистливо, но искренне считает, што приключаться в такую рань настоящий моветон. И весь наш буднично-таинственный вид, это всего-то сговоренная заранее драчка с такими же обалдуями.
Санька всем своим азартным видом это вроде как подтверждает. Косвенно.
Ну… да! Я мысленно примерил себя на место Нади. Серьёзного чего мы ей не рассказываем, так што да – драчка как есть! Даже Чижик вон подёргивается весь так, будто недодрался. Раз-два махнул, а противник и лежит. Ажно досада берёт!
Ну-ка… подмигнув дружку, вроде как незаметно сжимаю кулак, выставляя над тарелкой. Дескать, мы ого-го! Молодцы! Тот расплывается в ответной улыбке и кивает, понимая как надо.
Женщины, как и ожидалось, замечают, и переглядываются со снисходительным видом. Ну вот! Им вроде как понятней, нам спокойней.
Надя ушла в гимназию, а мы с Санькой, штобы скоротать время до прихода из редакции дядя Гиляя, и поездки в суд, взялись за рисование. Котики!
Чиж иллюстрирует очередной, четырнадцатый уже Надин рассказ, а заодно и на открытки рисует. А то! Пошло дело, значицца. И недурственно вполне.
Вроде как и копеечки малые с открыток идут, но открыток этих котиковых до… много, короче. Хорошо раскупают. И три четверти ему. Агась! С рассказами наоборот, три четверти в пользу Нади. А тут – четверть за владение котиками, и сам на себя!
Надя тогда, помнится, сильно за него радовалась, отстав наконец со своей идеей делить доходы с книжки впополам, плюс мне за идею. Поняла наконец, што такое разделение труда и доходов. А то ишь! Уравниловка!
Дела у сэра Хвост Трубой хорошо идут. Я бы даже сказал – неожиданно хорошо. Дядя Гиляй сейчас переговоры ведёт с англичанами, но тьфу-тьфу! Я так прикинул по своему разумению и знанию языка, так в переводе на английский котячьи приключения ещё громче могут зазвучать. Тем более, што Надя изначально делала их не то штобы интернациональными, но как бы над-людскими. Не кухарка, к примеру, а Большое-Чудовище-Которое-Кормит-И-Иногда-Гоняет-Веником.
— Са-ань! — толкаю его под руку и пхаю под нос рисунок.
«Новые обои, новые обои! — котик задумчиво смотрит на драные обои, — а дерутся как старые!»
Чиж фыркает, и несколько минут мы развлекаемся, придумывая подобные картинки.
— Слу-ушай! — на лице у друга ошарашенность. — А может, тоже? А?! Твои ж самодельные открытки на Рождество, они канешно для взрослых, но ведь и ого! Понравились! Я спрошу?
На такое у меня полным-полно скепсиса и сомнений, но почему бы и не да? Не то штобы жду чего-то, но такие вот инициативы нельзя на корню глушить! Да и так… а вдруг?
Засиделся, вспоминаючи ранее нарисованное, да повторюшечством занимался. У меня ж самые простые рисунки, там вспоминать дольше, как было. Ну и идеи продумывать, не без этого.
В суде быстро всё. Посидели чутка, пождали. Потом бу-бу-бу…
— …за отсутствием состава преступления!
Ажно гора с плеч будто! Да не только у меня, но и дяди Гиляя. Агась… не так-то всё и просто было, оказывается?! Потом судья немолодой меня этак подманил пальцем, и на ушко почти:
— Осторожней будь, Егор Панкратов. Думай – что говорить, а главное – когда и кому.
А глаза такие, ну будто у собаки цепной при богатом хозяине. Тоскливые. Вроде бы и кормят, да и должность какая-никакая, а всё одно – цепной! И всех делов – лаять, на кого указано. Меня ка-ак распёрло! Вопросов стало – страсть! А судья глазами одними замолкнуть заставил, пока говорить ещё не начал. И совсем уж тихохонько, одними губами:
— Потерпи. Хотя бы несколько месяцев, пока аттестат не получишь. А то ведь не дадут, как неблагонадёжному.
Глазами одними ему поклонился и спасибочки от всего сердца. Ну а так – просто отошёл вежественно, без славословий и благодарностей. Штоб если со стороны кто смотрит, глазастый не по-хорошему, то ничего такого штоб, а просто – отеческое вроде предупреждение за ум взяться.
Назад задумчивый ехал. Я ведь как? Не думал даже в таком ключе! О неблагонадёжности. Ну то есть думал, но не так! Не настолько серьёзно, а просто – дядю Гиляя подвести опасался. А тут вот как!
Запросто ведь! Волчий билет вряд ли, возраст не тот, хотя… Да нет, вряд ли! В двенадцать, ну пусть даже и тринадцать годочков, так это общество не поймёт. Сильно.
Даже если и да! Отказ в приёме на государственную службу или там учебное заведение я переживу.
В университет, правда, хочу отчаянно, потому как в прошлой жизни дотянулся, да недоучился, так хоть в этой! Но могу и снова – в Сорбонну. На ВУЗах Российской империи меня не клинит. Даже скорее наоборот. Не страшно, в общем.
А вот свидетельство о сдаче экзаменов в прогимназии – совсем другое! С ним я хоть и частично, но дееспособный. Конторщиком всегда можно устроиться, к примеру. А без? Откажут если, как неблагонадёжному?
Вот тут уже ой! Ни о какой дееспособности уже до самого совершеннолетия, што уже. А ещё опекуна могут поменять, как не справившегося. Или вовсе – в приют, да за мои же деньги притом! Пусть даже не вошьпитательный.
Буду программу церковно-приходской школы проходить с ровесниками, и плевать на реальный уровень знаний! В мастерской какие-нибудь коробочки клеить, да на гимнастике строем ходить, и по бревну. А когда мимо што-то, то и наказание!
— Об чём думаешь? — пхнул меня Санька. Ну я и выдал!
— Надо же, — подивился тот, — и среди чиновников хорошие люди бывают!
— А учителки? — напомнил я ему.
— Скажешь тоже! Они учителя, а не чиновники!
Мы попхались немножечко да пошутковали, а дядя Гиляй заду-умчивый такой ехал, и молча, што для него очень даже необычно. Только ус кусал.
Дома порадовался за нас шумно, успокаивая Марию Ивановну, а потом, пока Татьяна на стол накрывала, расспросил уже подробно. Потихонечку. Што там судья говорил, как, да што я об том думаю.
— Тихо буду сидеть! — клятвенно пообещал я. — Насколько это вообще возможно.
На лице опекуна отразился нескрываемый скепсис.
— До аттестата! — уточнил я, вздохнув. — Оно у меня как-то само! Приключается!
Сороковая глава
Отложив в сторонку Гёте, потёр усталые, красные от постоянного напряжения, глаза. Учусь! За математику или там языки я не переживаю, а вот за литературу с историей очень даже да! Оно ведь как вышло-то? Пока я никто и звать меня никак, пусть даже и с танцами, то сдать экзамены за прогимназию – тьфу!
А тут – политика пошла. Стачка, наговорил потом всякого, да и вообще. Учителя, они на такое не смотрят, но тут такое дело, што экзамены экстерном, они через чиновников идут. Разрешение, комиссия и такое всё. Ну и сядут у меня на экзамене чиновные дяденьки, с нехорошим прищуром и цепным мировоззрением.
Не факт, што точно да, но могут! Учителки, по крайней мере, очень сильно за то переживают.
А литература и история дело такое, што не примеры и формулы точные нужны, а просто – мнение. Официально утверждённое, в бронзе начальственной отлитое, в граните надгробном высеченное. Не как думаешь надо писать и говорить, а как положено. Утверждено свыше. Ну а я уже объяснил, значицца, што и как об том думаю. Запомнили.
Могут придираться, и сильно. Тема не раскрыта, почерк скверный, и дышите вы, молодой человек, не в ногу!
Сочинения с изложениями пишу каждый день, почерк заодно вырабатываю. По истории гоняют, по литературе – как надо, а не как думаю.
Память-то у меня хорошая, но слишком много собственного мнения. Раньше притом составленного, а не сейчас. На Хитровке ещё читывал всякое, из мемуаров, так там порой ну вообще ничего общего с официальными учебниками истории! Такая себе параллельная история. И вот, вылезает при гонянии.