— Смешно, — сдавленным голосом отозвалась Лиза, — спи!
Сорок первая глава
Из редакции Владимир Алексеевич вернулся сильно нетрезвый и немножечко злой.
— Не смотри! — погрозил он пальцем супруге. — Тот случай, когда и не хочешь, а надо!
Опекун завозился тяжело, скидывая пальтецо в руки Татьяне. Затем попытался присесть, штобы снять запачканные в апрельской грязи галоши поверх ботинок, но ощутимо покачнулся. Хмыкнув смущённо, он опёрся о стену, выставив вперёд ногу, и горнишная сноровисто помогла разуться.
Ужинать он не стал, но отплескавшись в ванной, и вдоволь наоравшись под холодной водой, сел потом пить с нами страшенной крепости чай, морщась при каждом глотке. Взад отрезветь хочет, значицца, для ясной головы и полного понимания.
— Сорока на хвосте принесла, — отпившись и отморщившись, начал он тихохонько, — вокруг наших мальчиков начались половецкие пляски. Вот… решил проверить.
— Так што вот! — дядя Гиляй неожиданно стукнул ладонью по столу, отчего посуда отчаянно задребезжала, а чай плесканулся из фарфоровых чашек. — Ты как, готов к экзаменам?
— Готов, — ответила за меня Мария Ивановна, я тоже кивнул, хотя и замандражил ощутимо.
— Славно, — опекун, привстав, самолично долил себе заварки в чашку, не беспокоя Татьяну, измаявшуюся под дверью, — будешь тогда сдавать не вместе с учащимися по окончанию учебного года, а отдельно комиссии. Чуть сложнее, но похоже, у нас особого выхода и нет.
— Закрутились… — он крутанул в воздухе рукой, силясь подобрать слова.
— Маховики репрессий? — вылезло у меня из прошлой жизни.
— А? Хм… можно и так назвать, — достав карандаш, он записал понравившееся выражение прямо на салфетке. — Серьёзных материалов на тебя в полиции нет, но косвенных – полно. Начиная с побега от мастера.
— Шутишь?! — вырвалось у Марии Ивановной, неверяще посмотревшей на супруга. — Закрыли уж давно это дело! Да и кто б не сбежал от такого зверя!
— Закрыли, — кивнул тот, поморщившись от резкого движения, — но как закрыли, так и откроют при надобности. Как мне сказала… хм, сорока – есть нюансы. Рассматривать побег отдельно не будут, но если собрать скопом все компрометирующие Егора данные, но получается довольно-таки увесисто.
— Побег, — начал он всё так же негромко, загибая толстые пальцы, — затем жизнь на Хитровке – могут и предоставить свидетелей дурного поведения. Будто не знаешь, как у нас? На-айдут! Песни, опять же, не всем по нраву. Стачка… м-да. Отпущен за неимением состава преступления, но согласись – увесистая гирька на весы маховика репрессий!
— Ни один нормальный судья не будет связываться с таким делом! — Мария Ивановна поджала губы. — Не нужно талантов Плевако, дабы полностью раскатать в прах все доводы обвинения!
— Если через суд, — мрачно отозвался опекун, сгорбившись над столом, — а могут просто – через дурносплетения чиновнические неприятности устроить. Без всяких судов. Или вовсе – по духовной части!
— О-хо-хо… — Мария Ивановна помрачнела и будто стала ниже ростом, оплыв на стуле.
— Угу, — в тон отозвался супруг. — Одесса! Сходу могу назвать отступление от веры… так?
— Ну… — у меня всё зачесалось под его взглядом, — в церкву мы там не ходили! Среди жидов жили, и как сами жиды. Для конспирации! Да и так… ну… не вспоминали даже…
Голос у меня сделался вовсе уж тихим, и пришло понимание, што – зря. Мог бы и тово, обойти этот момент с конспирацией и непосещением. Потому как кто надо, всё про нас знали, так што… вот я дурень! На ровном месте ведь, а?!
— Да мне-то… — опекун усмехнулся грустно и дотянулся до меня, взъерошив волосы, — а вот попам попробуй! М-да… Отсюда и вероотступничество вырисовывается.
— И это так, — я нервно закусал губы, — навскидку только! Если уж закрутилось всерьёз, то могут и чего ещё приплесть.
— Могут, — опекун засопел и снова отхлебнул заварки, морщась от едкой горечи, — для, так сказать, показательной порки! Для наглядности всему российскому юношеству в твоём лице. С республиканскими настроениями.
Мне ажно поплохело. Если подумать как следует, то я в немилости у полиции и этих… охранителей и ревнителей. Песни, потом стачка. Показал, значицца, выбор стороны. Теперь ещё и попы! Эти-то с какого бока?
— Похоже, донос, — сморщился опекун, которому я озвучил свои мысли. — Так бы на него не обратили особого внимания, ну может только в дело подшили. А вовремя! Долгогривые наши всегда в одной связке с полицией работали. Звенья, так сказать, одной цепи!
— Надя, ты… — начала было мать встревоженно.
— Ни полслова! — быстро отозвалась девочка, крепко вцепившись обеими руками в стол, будто её от разговоров утаскивать собрались. В глаза бешеный интерес, сочувствие моему непростому положению и восторг от самонастоящих взрослых разговоров.
— Пусть! — махнул рукой Владимир Алексеевич. Супруга на то вздохнула еле слышно, но спорить не стала. Не при детях.
— Деньги ещё, — мрачно сказал я, — могли и закуситься! Я ж на церкву…
— Церковь, — машинально поправила Мария Ивановна, но тут же махнула рукой – продолжай!
— Церковь, — поправляюсь, — я на на неё ни рублика! В кружку церковную опускал иногда по копеечке или две, но больше полтины за всё время никак не выходит! Могли обидеться?
— Могли, — задумчиво согласился опекун, — за деньги они всё могут, а вот без денег… тоже всё, но в совсем ином ключе.
— Так может… а? — тру пальцы, но дядя Гиляй решительно мотает головой, и вижу – закусился!
Ах ты… всем хорош Владимир Алексеевич, но иногда вот так – встанет в позу барана, да глаза кровью дурной наливает. Противная такая скотинка получается! Потом да – бывает, што и извиняется. Но сильно потом, да и не всегда.
Или… ну точно, денег нет! У Гиляровских всё так – несмотря на хозяйственные таланты Марии Ивановны, деньги уходят только так. Пф! И нету.
Владимир Алексеевич хоть и зарабатывает хорошо, но и тратит – ого! А главное – бестолково. То «хорошему человеку» помочь без отдачи, то «на хорошее дело» без счёту. Годами иногда тянут таких вот «хороших людей» и «хорошие дела», и редко с отдачей. Вроде и не бедствуют, но и копеечки про запас нет.
Гонорар получил, даже если и пребольшой и фрр! Разлетелся. Долги закрыть, повседневные расходы, меценатство всякое. Были, и нет.
С опекунством тоже всё не просто. Как я ни пытался вносить свою лепту, а шиш! Полный отказ, да ещё и с обидой. А мог бы… м-да.
Потупив голову, ковыряюсь ложечкой в розетке с вишнёвым вареньем, да размышляю. Могу ли я сделать какие-то ходы помимо опекуна? По всему выходит, што шиш!
На купечество могу выйти, на иванов, на жидов, хоть даже и московских, а вот на Церковь – хрена! Через посредничество? Хм… а пожалуй, што и нет! Такая себе идея, потому как лечение может выйти хуже болезни.
В вовсе уж нехорошем случае есть варианты – начиная от общественности, заканчивая… Да хотя бы в Турцию! А? К дяде Фиме Бляйшману! Звал! Туретчина, оно конешно, сильно не Рассея, но ежели прижмёт, то почему бы и не да?!
Приободрился мал-мала, но дядя Гиляй по-своему понял.
— Не журись! — и подмигивает. Я в ответ улыбаюсь, и вполне даже искренне. Но где-то внутри, в самой што ни на есть глубине, приходит понимание – рассчитывать в полной мере можно только на себя. Ну и чуть-чуть – на Саньку с Мишкой.
Потому как даже лучшие – вот так вот. Со своими дурными амбициями через взрослость и лучшее понимание, што и как нужно для меня.
Раз за разом повторяю двойной перевод на манекене, работая исключительно на технику. Финт переводом, укол переводом, назад! И… финт переводом…
Почти медитативное состояние сбивает мальчишка, подбежавший к учителю фехтования. Выслушав его, Тарасов нахмурился и отпустил кивком головы. И… финт переводом… а-атставить!
Заметив подходящего ко мне учителя, опускаю рапиру к ноге.
— Постников не придёт, — ворчливо сказал Тарас Петрович, — предупредил. Ты как? На подмену можешь?
— Да, Тарас Петрович! — сымаю экипировку и наскоро обтираюсь.
Ситуация не из ряда вон, среди «водителей групп» много совсем молодых парней – инициатива Шнеппа Фердинанда Фердинадовича. Расчёт на то, што толковая молодёжь, проработав несколько лет под руководством более опытных наставников, усовершенствует не только спортивные, но и тренерские навыки.
По пути в гимнастический зал предельно вежливо, но без душевности, раскланиваюсь с Францем Ивановичем Ольшаником. Он адепт Сокольской гимнастики, делающей ставку на массовое обучение и массовые же гимнастические упражнения, желательно синхронно. Человек он не самый плохой, но изрядный зануда и ментор. Пока своим виденьем гимнастики он донимал лично меня, я терпел, а вот после попытки влезть в учебный процесс, ответил резковато.
— Егор! — моя ладонь утонула в огромной лапище Лебедева, и прославленный атлет не спешит отпускать её. — Зайдёшь потом? У тебя, помнится, бывают интересные идеи по спортивным снарядам.
— Зайду, Александр Александрович.
— Вот и хорошо, — заулыбался тот, отпуская наконец руку.
— Как день прошёл? — поинтересовался дядя Гиляй за ужином.
— Интересно… — я задумался, — да, интересно! Тарас Петрович поставил меня на замену Постникову.
— Опять? — приподнял бровь опекун. — Хоть предупредил, или как всегда?
— Не опять, а снова! — улыбаюсь в ответ. — Да, через посыльного. Я как раз с рапирой упражнялся. Обтёрся наскоро, воды попил, да и на занятия. А там гимназисты и реалисты из старших классов, м-да… Как справился, и сам не знаю. Чудом, не иначе! Понял немножечко, какие чувства испытывают укротители львов, входя в клетку!
— Добавки, храбрый укротитель? — поинтересовалась Мария Ивановна, не скрывая улыбки.
— Не откажусь!
— Львы, — дядя Гиляй хмыкнул скептически, но тему развивать не стал. И довольный такой… я весь навстречу подался, и на выдохе:
— Неужели?!
— В ближайшее воскресенье, — заулыбался опекун. — Ну как? Готов к экзаменам?