Папа ушел из ванной в спальню. Я услышал папин голос, потом мамин. Значит, она проснулась?
Я подождал в комнате, пока она не встала и не пошла в кухню, где уже чем-то громыхал папа. Прячась за ее спиной, я уселся за стол на свое место. К завтраку были хлопья, у нас их редко покупали. Мама поставила мне глубокую тарелку и дала ложку, я полил молоком золотистые, кое-где продырявленные и неодинаковые по форме хлопья и тут подумал, что они вкуснее всего, когда хрусткие, то есть пока не намокнут. Но после того как я съел несколько ложек и они размякли и пропитались вдобавок к собственному вкусу еще и вкусом молока и сахара, которым я их щедро посыпал, оказалось, что так еще вкуснее.
Или нет?
Папа ушел в гостиную, захватив с собой чашку. Он обычно не завтракал, а уходил с чашкой кофе посидеть на террасе. Вошел Ингве, не говоря ни слова, сел за стол, насыпал себе хлопьев, полил молоком и, посыпав их сахаром, стал торопливо есть.
— Радуешься? — спросил он через некоторое время.
— Немножко, — сказал я.
— Тут нечему радоваться, — сказал он.
— Есть чему, да еще как, — сказала мама. — Ты-то сам еще как радовался, когда пошел в школу. Вспомни-ка! Не забыл еще?
— Да-а, — протянул Ингве. — Вообще-то помню.
Он выезжал в школу на велосипеде обыкновенно немного раньше, чем папа отправлялся туда на машине. Папа часто успевал еще поработать дома до начала первого урока. Ингве ездил с папой разве что в виде исключения, если, например, за ночь навалило много снега, чтобы не создавалось впечатления, будто он пользуется особыми привилегиями, как сын учителя.
Когда мы позавтракали и папа и Ингве уехали, мы с мамой еще посидели на кухне. Она читала газету, я болтал не закрывая рта.
— Как думаешь, мама? Мы будем на первом уроке писать? — спрашивал я. — Или на первом уроке занимаются счетом? Туре говорит, мы будем рисовать, чтобы не слишком перегружались в первый же день. Ведь не все же умеют писать. Или считать. Я один это могу. Во всяком случае, насколько я знаю. Я научился в пять с половиной. Помнишь?
— Помню ли я, как ты научился читать? Ты об этом? — переспросила мама.
— Помнишь, на автовокзале, как я там прочел — «кафе-фетерий»? Ты тогда засмеялась. И Ингве засмеялся. Теперь-то я знаю, что правильно будет «кафетерий». Хочешь, я прочитаю тебе заголовки?
Мама кивнула. Я прочитал. По слогам, но все правильно.
— Все правильно, молодец, — сказала мама. — Тебе легко будет в школе.
Не отрываясь от газеты, она почесала ухо тем движением, которое было присуще ей одной, — быстро-быстро, как кошка.
Потом отложила газету и взглянула на меня:
— Ну, ты рад?
— Еще бы, — ответил я.
Она улыбнулась и погладила меня по головке, встала и начала убирать со стола. Я пошел к себе в комнату. Уроки в школе начнутся еще только в десять часов, ради первого дня. Но мы все равно чуть не опоздали, как это нередко случалось с мамой: в такие дни, как сегодня, она часто забывала следить за временем. В окно я видел, как поднялась суматоха в других домах, где жили первоклассники, то есть у Гейра, Лейфа Туре, Трунна, Гейра Хокона и Марианны. Там причесывались, поправляли платья и рубашки, фотографировались на память. Когда и я наконец встал перед мамой, улыбаясь и одной рукой заслоняясь от солнца, которое уже довольно высоко поднялось над верхушками деревьев, все остальные уже давно разъехались. Мы остались последними и поняли вдруг, что опаздываем. Тут мама, нарочно ради этого дня взявшая на работе отгул, стала меня поторапливать, открыла дверцу зеленого «фольксвагена», выдвинула переднее сиденье и, пока я усаживался на заднее, достала из сумки ключ и вставила его в зажигание. Она закурила сигарету, подала назад и, оглянувшись через плечо, переключила передачу и поехала вниз по склону. Рокот мотора гулко отдавался от стен. Я подвинулся на середину, откуда можно было смотреть вперед через зазор между двумя передними сиденьями. Два белых газгольдера по другую сторону пролива, знакомая дикая черешня, красный дом Кристена, затем спуск к марине, куда мы почти никогда не ездили; маршрута, который мне предстояло досконально изучить в следующие шесть лет весь до последней лесной полянки и каменной изгороди вдоль дороги, ведущей к маленьким поселкам на восточном берегу острова, мама не знала, и это ее нервировало.
— Не помнишь, Карл Уве, нам туда? — спросила она, гася сигарету в пепельнице и глядя на меня в зеркало.
— Не помню, — сказал я. — Но, кажется, так правильно. Во всяком случае, школа была слева.
Внизу у моста стоял магазин, и вокруг кучка домов, но никакой школы. Море было густо-синее, а там, куда падали тени окружающих зданий, почти черное, такого насыщенного и как бы не тронутого зноем цвета, который отличался от всех остальных блеклых красок, словно выгоревших после жары, которая продержалась несколько недель. Холодная морская синева контрастировала с желтоватыми, бурыми и блекло-зелеными тонами.
Теперь мама ехала по гравийной дороге. За нами столбом стояла пыль. Когда дорога начала сужаться, а впереди так и не показалось крупных построек, мама развернулась в обратную сторону и поехала назад. На другой стороне вдоль берега тянулась другая дорога, и мама наугад свернула на нее. Эта дорога тоже кончилась, не приведя ни к какой школе.
— Мы опоздаем? — спросил я.
— Возможно, — сказала мама. — Как я не догадалась взять с собой карту!
— А ты туда никогда не ездила? — спросил я.
— Как-то ездила, — сказала она. — Только я плохо запоминаю дорогу, не то что ты.
Мы поехали вверх по склону холма, с которого только что съехали вниз, и возле какой-то часовни выехали на шоссе. Мама замедляла ход возле каждого дорожного знака и пристально вглядывалась в лобовое стекло.
— Вон она, мама! — закричал я, взволнованно тыча пальцем.
Школа еще не показалась, но я узнал лужайку справа; на вершине пологого холма, который начинался за ней, стояла школа. К ней вела узкая гравийная дорожка, рядом стояло много машин, и, когда мама свернула на нее, я увидел толпу народа на школьном дворе, а перед нею, стоя на пригорке рядом с флагштоком, на который все смотрели, что-то говорил мужчина и размахивал руками.
— Скорее, мама! — сказал я. — Уже началось! Скорее!
— Знаю, — сказала мама. — Но сначала нужно где-то припарковаться. Кажется, вот здесь есть место. Да.
Мы очутились перед белым старомодным зданием, в котором находились мастерские и спортзал. Перед ним-то, на заасфальтированной площадке, мама и поставила машину. Мы тут еще ничего толком не знали и потому, вместо того чтобы пройти коротким путем через футбольное поле, отправились к школьному двору по дороге на другой стороне. Мама бежала рысцой, волоча меня за руку. Ранец так чудесно стукался о мою спину, каждый хлопок напоминал мне, какая красота висит у меня за спиной, блестя на солнце, а это сразу напомнило про светло-синие брюки, светло-синюю куртку и темно-синие кроссовки.
Когда мы наконец взобрались наверх, толпа уже медленно потянулась в здание школы.
— Мы, кажется, опоздали к приветственной речи, — сказала мама.
— Ничего, мама, — сказал я. — Пошли.
Увидев Гейра с мамой, я побежал к ним и потянул за собой свою маму, они поздоровались, улыбнувшись друг другу, и мы вместе с толпой детей и родителей двинулись к крыльцу. У Гейра был точно такой же ранец, как у меня и как у всех других мальчиков, а у девочек они были все разные, по крайней мере, так мне показалось.
— Куда мы идем? Ты знаешь? — спросила мама у Марты, мамы Гейра.
— Нет, — засмеялась Марта. — Мы идем за их учительницей.
Я посмотрел в ту сторону, куда она кивнула. Там и правда оказалась наша фрекен. Она ждала возле лестницы и сказала, чтобы все ученики ее класса шли вниз, и мы с Гейром наперегонки скатились по ступенькам через толпу, а затем побежали в самый конец коридора. Но наша фрекен осталась перед дверью рядом с лестницей, так что мы зашли не первыми, как думали, а среди самых последних.
В класс набилось полным-полно нарядно одетых детей и родителей. В окно виднелась лужайка, а сразу за ней начинался лес. Фрекен встала за стол, установленный на небольшом помосте; на доске за ее спиной розовым мелом было выведено «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, 1-й „Б“!» в рамочке из цветов. На стене над доской висели карты и таблицы.
— Здравствуйте все! — сказала учительница. — И добро пожаловать в начальную школу Саннеса! Меня зовут Хельга Тургерсен, и я буду вашей классной руководительницей. Я очень этому рада! И у нас с вами будет много разных интересных занятий. Сегодня новички не только вы. Я тоже. Вы — мой первый класс.
Я огляделся. Взрослые все улыбались. Почти все дети вертели головами и разглядывали друг друга. Я знал тут Гейра Хокона, Трунна, Гейра, Лейфа Туре и Марианну. И того мальчика, который всегда швырялся в нас камнями из дома, где жила страшная собака. Остальных я видел в первый раз.
— А сейчас мы проведем перекличку, — сказала фрекен. — Кто-нибудь знает, что такое перекличка?
Никто не ответил.
— Вы будете вызывать нас по именам, и тот, кого назвали, будет отвечать «Я», — сказал я.
Тут все на меня посмотрели. И я заулыбался во весь рот, показав свои торчащие зубы.
— Правильно, — сказала фрекен. — Начнем с буквы «А», потому что «а» — первая буква алфавита. Его мы будем потом учить. Итак — «А»: Анна Лисбет!
— Я, — откликнулся девчачий голос, и все на него обернулись, я тоже.
Голос принадлежал худенькой девочке с черными, блестящими волосами. Она была похожа на индианку.
— Асгейр? — спросила фрекен.
— Я! — сказал длинноволосый мальчик с большими зубами.
Когда перекличка закончилась, мы расселись по партам, а родители встали у стенки. Фрекен раздала нам всем по блокфлейте и по две тетрадки — беловую и черновую, вручила каждому расписание уроков, копилку и желтую брошюрку местного сберегательного банка с желтым муравьем на обложке. Потом она рассказала, чем мы будем заниматься этой осенью, среди прочего сообщила об уроках плавания, которые будут проводиться в др