Открылась дверь, я услышал, как она снимает сперва сапожки, затем куртку, вешает ее на вешалку в углу, потом раздались шаги по ковролину в прихожей, которые затем, когда она показалась на лестнице, соединились с ее обликом.
— Ну что — купила? — спросил я.
— Да, — сказала она, — все в порядке.
— Можно посмотреть?
Она протянула мне белый пакет с надписью «Интерспорт». Я открыл его и вынул шапочку.
— Ну, мама, она же с цветочками! — сказал я. — Я же не могу надеть с цветочками! Нельзя же! Это женская шапка! Ты купила женскую!
— Но ведь красивая, правда? — спросила мама.
Я стоял и со слезами на глазах глядел на шапочку. Она была белая и украшена не просто выдавленным на резине цветочным рисунком, а приклеенными сверху цветочками из пластмассы.
— Мама, ее надо сейчас же поменять, — сказал я.
— Но как же, мой милый, магазины уже закрылись! Это невозможно.
Она смотрела на меня, положив ладонь на мою голову.
— Неужели она, по-твоему, такая ужасная?
— Я не могу в ней идти на урок плавания. Я не пойду. Я останусь дома.
— Ну что ты, Карл Уве!
Слезы уже катились у меня по щекам ручьем.
— Как же так! Ты же так радовался, что пойдешь на плавание, — сказала она. — Разве это так страшно, что на шапочке цветочки, чтобы из-за этого не пойти? К следующему разу мы купим другую. А эта будет моя. Мне как раз нужна шапочка. А цветочки, по-моему, это очень красиво.
— Ты ничего не понимаешь, — сказал я. — Это просто невозможно! Это бабская шапка! — вырвалось у меня почти криком.
— А по-моему, это уже какие-то капризы.
В этот миг хлопнула дверь папиного кабинета. Ситуации вроде этой он чуял за километры. Я мгновенно вытер глаза и убрал шапочку в пакет. Но было поздно, папа уже вышел на лестницу.
— Ну? — спросил он.
— Карлу Уве не понравилась резиновая шапочка для плавания, которую я ему купила, — сказала мама. — Поэтому он вообще отказывается идти в бассейн.
— Это еще что за глупости! — сказал папа.
Поднявшись по лестнице, он взял меня за подбородок и повернул лицом к себе:
— Ты пойдешь на этот урок с той шапочкой, которую тебе купила мама. Понятно?
— Да, — сказал я.
— И хватит лить слезы из-за ерунды! Нечего строить из себя несчастненького!
— Да, — сказал я и еще раз вытер глаза.
— Отправляйся к себе в комнату и сиди там, пока тебя не позовут ехать.
Я исполнил его приказание.
— Не понимаю, зачем вообще было снова ехать в город из-за какой-то шапочки, — услышал я из-за двери его голос, когда они уходили на кухню.
— Он так давно ждал этих занятий и так радовался, — сказала мама. — Как же иначе? Я ему обещала, а сама забыла.
Через час за мной пришла мама. Мы спустились в прихожую, я решил не разговаривать с ней и молча надел сапоги и непромокаемую куртку. В руке у меня был пакет с плавками, полотенцем и шапочкой. Выйдя на крыльцо, я увидел Гейра и Лейфа Туре, они уже дожидались, тоже с пластиковыми пакетами. На дворе уже смеркалось, моросил дождь. Волосы у них были мокрые, куртки блестели в свете горевшей на крыльце лампочки.
Они поздоровались с мамой, и мама быстрым шагом направилась к машине, мы следом за ней. Она открыла дверцу, отодвинула переднее сиденье, мы залезли на заднее.
Она вставила ключ в зажигание и завела мотор.
— У вас что — глушитель барахлит? — спросил Лейф Туре.
— Да, — сказала мама. — Машина уже старая.
Она включила задний ход и поехала вверх по склону. Щетки медленно заходили по лобовому стеклу туда и сюда. Фары осветили черный ряд елей через дорогу, и они словно шагнули нам навстречу.
— А Гейр умеет плавать, — сказал я, но вспомнил, что решил не разговаривать.
— Какой молодец! — сказала мама.
Опустила рычажок поворотника, бросила взгляд в окно направо, перед тем как выехать на дорогу, и поехала наверх к следующему перекрестку, где повторились те же действия наоборот: подняла рычажок поворотника вверх и выглянула в левое окно.
— А ты, Лейф Туре? Уже умеешь плавать? — спросила она.
Пока мы поднимались вверх по дороге к мосту, гудение мотора отдавалось от каменной стены на обочине, оставшейся от взорванной скалы. Красные огни на верхушках мачт сверкали во тьме. Кто не знает, мог бы подумать, что они висят в воздухе, подумал я.
Лейф Туре покачал головой.
— Ну разве что немножко, — сказал он.
Когда мы въехали на мост, я увидел, что моросящая тьма уже начала смазывать границу между заливом и прибрежными холмами. Одно от другого еще можно было отличить, так как тьма, покрывавшая сушу, была чуть темнее и гуще, чем та, что стояла над тихой водой, и вода чуть поблескивала. Из протянувшихся по обе стороны огней самые дальние, казалось, плавали в воздухе сами по себе, почти как звезды в звездном небе, в то время как ближние, возле которых еще возможно было различить окружающие предметы, казались привязанными к ландшафту. Там и сям вспыхивали зеленые и красные огоньки бакенов и маленьких маяков. Мы выехали на изрезанный бухточками берег, здесь с одной стороны начались домики и сады, с другой — промышленные здания, пустые, желтеющие в свете фонарей под натянутым сверху мокрым брезентом тьмы. Щетки безостановочно ерзали по лобовому стеклу, дождь усилился; Лейф Туре сказал, что Ролф раньше тоже ходил в этот бассейн. Тренером там работает пожилая женщина, лет сорока, Ролф рассказывал, что она очень строгая. Однако мало ли чего наговорит Ролф! При малейшей возможности посмеяться над Лейфом или другими ребятами он вешал нам лапшу на уши. Я сказал, что у меня пока еще нет очков для подводного плавания. Лейф показал свои. У него были очки «Спидо» с синими стеклами и белой тесемкой.
— А шапочка есть? — спросил Лейф Туре.
— Папина. Малость великовата! — со смехом сказал Гейр.
— У твоего папы есть купальная шапка? У моего-то нету. А у твоего есть? — спросил Лейф Туре, обращаясь ко мне.
— Кажется, нет. Который час, мама? Мы не опоздаем?
Мама приподняла левую руку и посмотрела на часы:
— Без двадцати пяти шесть, так что времени у нас с запасом.
— Почему в шапках плавают только тетки и дети? — продолжал свое Лейф Туре.
— А вот и нет, — сказал я. — Пловцы на соревнованиях тоже.
— Мне купят белую с норвежским флагом, когда у папы будут деньги, — сказал Гейр. — Папа сегодня обещал. И еще сказал, что когда я научусь как следует плавать, то смогу записаться в клуб спортивного плавания. Тот, что в городе.
— Мы же вроде собирались с тобой пойти в футбол? — сказал я.
— Ну да. Можно сразу и туда и туда, — сказал Гейр.
Мама посигналила поворотником, свернула с шоссе на грунтовую дорогу, которая вела в гору к школе с темными окнами, и остановилась перед ней.
— Наверное, это вон там, — сказала она, махнув в сторону приземистого здания рядом.
— Да, там, — сказал Лейф Туре. — Вон идут Трунн и Гейр Хокон.
— Ну, так я приеду за вами через часок, — сказала мама. — Счастливо!
Мы выбрались из машины со своими пакетами и побежали ко входу, а мамин зеленый «жук» развернулся и уехал по той же дороге, по которой мы только что проезжали.
Раздевалка встретила нас холодом, пол был зеленоватый, стены белые, с потолка лился резкий свет. Вдоль трех стен тянулись деревянные скамейки, над ними — ряд крючков. Пятеро мальчиков были уже на месте, они болтали и хохотали, пока мы раздевались. Один поздоровался с нами.
— Вода в бассейне холодная, — сообщил Сверре.
— Ледяная, — сказал Гейр Б.
— Вы что — заходили и проверяли? — спросил Лейф Туре.
— А как же! — сказал Сверре.
Я сел на скамейку, стянул через голову свитер. Встал и снял брюки. Слабый запах хлорки наполнил меня радостью. Хлорка — это здорово, бассейн — здорово, купаться — здорово!
Гейр Б., Сверре и Даг Магне пошли голые в душевую. Следом за ними Трунн и Гейр Хокон. Нам было строго наказано, прежде чем заходить в бассейн, принять душ. Я видел, как они сначала встали перед душем и, вытянув руку, крутили кран, а другой рукой осторожно, как если бы перед ними был дикий зверь, проверяли, какая течет вода. Дождавшись, когда потечет теплая, они становились под душ, все — спиной к стене. Волосы у всех налипли на лоб. Я снял с себя трусы, сложил вещи горкой на скамью и подождал, когда разденутся Гейр и Лейф Туре. Дверь отворилась, и вошли еще четыре мальчика, среди них и Юнн. Казалось, как-то неуютно стоять голым, когда рядом в одежде с улицы входят другие, причем те, кого я не очень любил, поэтому я поскорее достал из пакета мыло и полотенце и пошел в душевую, в самый дальний угол, где был свободный душ, один из трех незанятых. Я был рад, что следом вошли Гейр и Лейф Туре.
Ах, до чего же приятно было стоять под теплым душем в помещении, медленно заполнявшемся паром! Я с удовольствием так и стоял бы тут, не выходя. Но я помнил про свою кожу, она имела неприятное свойство ужасно краснеть от горячего душа, в особенности на попе, уже через десять минут, так что зад у меня делался как у павиана. На это невозможно было не обратить внимание и не высказаться по этому поводу, так что я уже через две-три минуты, проверив, какого цвета у меня попа, выключил воду, вытерся и вернулся в раздевалку, чтобы надеть плавки. Дело в том, что зад у меня не только краснел, но еще и заметно оттопыривался. Папа так и говорил, что у меня булки торчком. Так оно и было, и приходилось очень следить, чтобы никто не обратил на это внимания. Иначе пиши пропало.
Я немного посидел на скамейке, согнувшись и уперев руки в колени, глядя, как другие выходят из душа, все, как один, большеголовые, с потемневшими от воды волосами и бледнокожие. Еще недавно у всех на теле была четко видна граница между загаром и той частью, которая была прикрыта трусами и майкой, но теперь она стала едва заметна. Все мальчики были худые, в нашем классе не было ни одного толстяка, даже Вемунн, про которого в классе говорили «толстый», был лишь немного полнее других, да щеки у него были круглые. Ну должен же кто-то быть толстым. Кожа у меня на плечах покрылась от холода пупырышками, я потер их быстрыми движениями. Попытался вызвать в себе чувство, которым наполнил меня запах хлорки, но оно не хотело возвращаться, как будто израсходовалось или скрылось под новыми впечатлениями.