— Может, поищем бутылки? — предложил я.
— Ага, давайте, — сказал Гейр.
— А куда идти? Где бывают бутылки? — спросила Анна Лисбет.
— На обочине шоссе, — сказал Гейр. — И еще в лесу у детской площадки. Возле бараков. Иногда на мысу. Но не осенью, конечно.
— На автобусной остановке, — сказал я. — И под мостом.
— Один раз мы набрали их целый мешок, — сказал Гейр. — В канаве возле магазина. Насдавали на четыре кроны!
Сульвей и Анна Лисбет посмотрели на него с уважением. Но ведь это я предложил искать бутылки! Это я придумал, а не Гейр!
Мы сами не заметили, как уже спускались с горы. Небо было серое, как сухой цемент. Ни ветерка в кронах деревьев, притихших, словно затаившись. Кроме сосен, конечно, эти стояли как всегда — открыто и вольно, устремленные к небу. Они как бы взяли паузу. А ели словно погрузились в себя, в собственный сумрак. Лиственные деревья, тонкие, с хрупкими веточками, словно насторожились и боязливо замерли. А старым дубам, росшим по ту сторону дороги, к которой мы спускались, тем ничего не было страшно, только одиноко. Но они не боялись одиночества, они столько лет тут уже простояли, а сколько еще оставалось впереди.
— Там под дорогой проходит труба, — сказала Анна Лисбет, показывая на спускающийся к дороге откос. Откос был покрыт черной, только что вскопанной землей, на ней еще не выросло ни одного цветка.
Мы спустились туда. Действительно, под дорогой пролегала труба, сделанная из бетона, диаметром, наверное, чуть больше чем пятьдесят сантиметров.
— Вы когда-нибудь лазили через нее? — спросил я.
Они замотали головами.
— Давайте попробуем? — сказал Гейр.
Он стоял, нагнувшись над трубой, положив руку на верхний край, и заглядывал внутрь.
— А если мы там застрянем? — сказала Сульвей.
— Мы с ним слазаем, — сказал я. — А вы постойте с другой стороны и ждите, когда мы покажемся.
— А вам не страшно? — спросила Анна Лисбет.
— Чего тут страшного! — сказал Гейр и взглянул на меня. — Ну, кто первый?
— Давай ты, — сказал я.
— Окей, — сказал он, нагнулся и просунулся по пояс в трубу.
Я понял, что там слишком тесно, чтобы проползти на четвереньках, но по-пластунски, пожалуй, можно. Извиваясь, Гейр заполз в трубу и через несколько секунд в ней исчез. Я взглянул на Анну Лисбет, наклонился и сунулся головой в трубу. В ноздри шибанул затхлый запах. Упершись локтями в стенки, я как гусеница заполз в трубу всем телом. Оказавшись внутри, я выпрямился, насколько возможно, приподнялся и, упираясь в нее локтями, коленками и ступнями, начал продвигаться в темноте. На первых метрах я еще видел Гейра как ползущую впереди тень, но затем он скрылся в сгустившейся тьме.
— Ты тут? — крикнул я.
— Да, — откликнулся он.
— Тебе страшно?
— Немножко. А тебе?
— Да, немножко.
Вдруг все затряслось. Должно быть, по дороге проехала машина, наверное грузовик. А вдруг труба проломится? Или вдруг она дальше сузится и мы застрянем?
В кончиках пальцев рук и ног завибрировала приближающаяся паника. Это чувство было мне уже знакомо, оно появлялось, когда, карабкаясь по скале, вдруг чувствуешь, что не можешь пошевелиться. Тогда я замирал в неподвижности, не в силах сдвинуться вверх или вниз, прекрасно осознавая, что шевелиться надо и только мои движения могут вывести меня из такого положения. Но двинуться я не мог. Надо, а я не могу, надо, а я не могу, надо, а никак.
— Ты все еще боишься? — спросил я.
— Немножко. Ты слышал машину? Вот еще одна.
Вокруг снова почувствовалось легкое сотрясение.
Я остановился и замер. В трубе то и дело попадались лужи, вода начала затекать под непромокаемые штаны.
— Я вижу свет! — крикнул Гейр.
Я вспомнил, какая ужасная тяжесть давит на трубу сверху. Что толщина трубы — всего несколько сантиметров. Сердце так и забилось. И вдруг мне захотелось выпрямиться. Это желание неудержимо росло, но упиралось в невозможность, бетонная стена стискивала меня, как чехол. Я не мог шевельнуться.
Иногда Ингве садился на меня верхом, когда я лежал в постели под одеялом, притиснув так, что я не мог пошевелиться. Одеяло стягивало мне грудь, мои руки он зажимал в своих, ноги были зажаты под его телом и туго натянутым одеялом. Он делал так, потому что знал — хуже для меня ничего быть не может. Потому что знал — после нескольких минут обездвиженности я впаду в панику. Я изо всех сил попытаюсь высвободиться, а когда это не получится, потому что он держал меня, не давая пошевелиться, начну орать что есть мочи. Я орал и орал как одержимый, да я и превращался в одержимого — одержимого страхом; я не мог освободиться, я был крепко стиснут со всех сторон, и орал, пока хватало дыхания.
Сейчас сердце у меня сжималось от того же самого чувства.
Я не мог пошевелиться.
Панический страх усиливался.
Я понимал, что нельзя думать о том, что я не могу подняться и выпрямиться, — надо просто терпеливо ползти дальше, и это единственное спасение. Но я не мог. Единственное, о чем я мог думать, — это о том, что я не могу пошевелиться.
— Гейр! — позвал я.
— Я почти уже выполз! — крикнул он в ответ. — Как ты там?
— Я застрял.
Несколько секунд стояла тишина.
Затем Гейр крикнул:
— Я могу вернуться и помочь тебе. Сперва только надо вылезти и повернуть обратно.
Я уже вдыхал панику, как воздух, потому что она вышла из меня и оказалась вокруг. Я переместил локти и подтянул за ними коленки. Материя стеганой куртки терлась о верх цементной трубы. Всего несколько сантиметров отделяли меня от нависшей глыбы земли и камней. Я остановился. Ноги и руки обмякли. Я лег плашмя на дно.
Что теперь подумают обо мне Анна Лисбет и Сульвей?
Нет! Нет!
Но тут паника снова усилилась. Я не могу сдвинуться с места. Я зажат. Я не могу сдвинуться. Меня зажало! Я не могу сдвинуться с места!
Где-то впереди показалось какое-то движение. Скребущая по цементу материя. Я услышал громкое дыхание Гейра, его невозможно было не узнать. Он любил дышать ртом.
И тут я увидел его, в темноте забелело его лицо.
— Сильно застрял? — спросил он.
— Нет, — сказал я.
Он схватился рукой за мой рукав и потянул меня к себе. Я приподнял спину и передвинул сначала один локоть, потом другой, одну коленку, потом другую. Гейр стал отползать назад, не отпуская мой рукав, и хотя не он тащил меня вперед, а я полз сам, ощущение было такое, что это он меня вытаскивает, а его белеющее впереди лицо, сейчас по-лисьи заострившееся и необыкновенно сосредоточенное, помогло мне не думать о темной трубе и о том, что я не могу сдвинуться, и я поэтому двигался, шаг за шагом преодолевая мокрую бетонную поверхность, впереди становилось все светлей и светлей, пока наконец Гейр не вылез из нее ногами вперед, выполз наружу, и я высунул голову на белый свет.
Анна Лисбет и Сульвей стояли возле самого отверстия и смотрели на меня.
— Ты что — застрял? — спросила Анна Лисбет.
— Да, — сказал я. — Немножко. Но Гейр помог.
Гейр потер ладони, отряхивая налипшую грязь, затем отряхнул штаны. Я встал и расправил спину. Под серым небом раскинулся бескрайний простор. Все предметы вырисовывались пронзительно четко.
— Пойдем к «Малым Гавайям»? — предложил Гейр.
— А что! Пошли!
Было чудесно бежать по лесной подстилке. Поверхность воды в маленьком озерце отливала чернотой. Деревья на двух крошечных островках застыли в неподвижности. Мы по двое перескочили каждый на свой островок. Мы с Анной Лисбет на один, Сульвей и Гейр на другой.
Губы у Анны Лисбет были такие подвижные, они так легко расплывались в улыбке, иногда даже сами по себе, когда глаза не принимали в этом участия. Судя по всему, ее губы отзывались на каждое движение мысли. Что-то приходило ей в голову, и тотчас алое и нежное приоткрывалось, обнажая твердую белизну зубов, порой это сопровождалось возгласом или радостным блеском глаз, иной раз независимо ни от чего.
— Вы будете моряки, — сказала она внезапно. — И вот вы возвращаетесь к нам из плавания. Мы давно не видались. Будем в это играть?
Я кивнул. Гейр тоже кивнул.
Обе девочки перескочили на берег озерца и отошли в лес под деревья.
— Можете приходить! — крикнула Анна Лисбет.
Мы пришвартовались, затем сошли на берег и пошли им навстречу. Но им не дождаться было, пока мы там возимся. Анна Лисбет нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и вдруг бегом пустилась навстречу. Подбежав прямо ко мне, она заключила меня в объятия и крепко прижалась, щекой касаясь моей щеки.
— Как же я соскучилась по тебе! — воскликнула она. — Ах, дорогой муженек!
Затем отступила на шаг:
— Еще раз!
Я отбежал к озерцу, перескочил на островок, дождался, когда Гейр окажется на другом, и мы повторили все снова с тем различием, что на этот раз возвращались бегом.
Снова она меня обняла.
Сердце у меня колотилось, потому что я не просто стоял в глубине леса под таким далеким небосводом, но и погрузился в глубины самого себя и оттуда глядел на распахнувшееся мне светлые сияющие высоты.
От ее волос пахло яблоком.
Сквозь материю толстой стеганой куртки я ощущал ее тело. Щека, прижавшаяся к моей, горела огнем.
Мы трижды сыграли в эту игру. Затем побрели дальше в лес. Уже через несколько метров начался спуск, а поскольку на склоне росли главным образом лиственные деревья, подножие горы было завалено красными, желтыми и бурыми листьями, которые расстилались ковром между стен, образованных древесными стволами. Где-то журчал ручей, рощица сузилась вокруг тропинки, круто спускавшейся к проезжей дороге, которую мы не видели, пока не приблизились к ней на расстояние в несколько метров.
По ту сторону за полого спускавшимся полем открывался пролив, глинисто-серый, а раскинувшееся над ним небо казалось чуть светлее.
По дороге мчались машины, так что мы, идя вдоль нее, прижимались к кювету. Бутылки, которые мы находили здесь раньше, всегда были новенькие и блестящие, те же, что попадались в лесу, иногда были облеплены сухой травой и листьями, а иногда в них оказывалось полно мелких лесных тварей, поднять такую бутылку было все равно что взять в руки ком земли.