— Небось, у него он совсем здоровенный!
— Или совсем малюсенький, — сказал я тоже громко, и мы, хлопнув дверью, вышли в раздевалку и побежали к своим местам. Сидя на скамейке, мы сначала посмеялись, гадая вслух, слышал он наши слова или нет, пока царивший здесь покой не передался и нам, и мы неторопливыми движениями насытившегося человека начали собирать вещи и одеваться. Единственными звуками, нарушавшими тишину, тут были шаги по линолеуму, шуршание натягиваемых на ноги брюк и просовываемых в рукава рук, хлопанье шкафчиков да изредка вздох распарившегося в душевой человека.
Достав из шкафчика рюкзак, я сложил в него купальные принадлежности. Сначала очки для плавания, их я немного подержал в руках, чтобы еще раз полюбоваться. Они были новым приобретением, и, глядя на них, я каждый раз испытывал удовольствие, что у меня есть такая вещь. Затем плавки, купальную шапочку, полотенце и, наконец, мыльницу. Своими плавными, округлыми очертаниями, зеленоватым цветом и легким запахом парфюма она принадлежала к особой сфере, отдельной от прочих купальных принадлежностей, связанной с мамой и ее частью вещей в шкафу: сережками, кольцами, флакончиками, пряжками, брошками, шарфиками и косынками. Мама, кажется, не подозревала о существовании такой сферы, иначе не купила бы мне тогда женскую купальную шапочку. Ведь женскаяя купальная шапочка относилась к той же сфере. Уж что-что, а это известно всем: каждая сфера абсолютно несоединима ни с какой другой.
Гейр рядом со мной уже почти собрался. Я встал, натянул трусы, отыскал шерстяные рейтузы, просунул в них одну ногу, затем другую. Затем подтянул их до пояса и только тогда стал смотреть в куче одежды, где там носки. Нашел только один и еще раз перерыл всю кучу в поисках второго.
Его не было.
Я сунулся в шкафчик.
Пусто.
О нет!
Нет! Нет! Нет!
В дикой спешке я еще раз перерыл все вещи, раскидал их в безумной надежде, что вот сейчас из этой кучи выпадет носок и я увижу его перед собой на полу.
Но этого не случилось.
— Что там у тебя? — спросил Гейр.
Уже полностью одетый, он ждал меня, сидя на скамейке напротив.
— Не могу отыскать второй носок, — сказал я. — Ты его нигде не видишь?
Гейр нагнулся и заглянул под скамейку:
— Там его нет.
О нет!
— Должен же он где-то быть! — воскликнул я. — Поможешь мне найти? Помоги, пожалуйста!
Я заметил, что голос у меня немного дрожит. Гейр если и заметил, то не подал вида. Нагнувшись, он заглянул под все скамейки, а я направился к душевой, проверить там, не потерял ли я его по дороге, затащив нечаянно с полотенцем. Или, может, я сам не заметил, как нечаянно убрал его в рюкзак вместе с остальными вещами?
Я снова выбежал в раздевалку, вытряхнул содержимое рюкзака на пол.
Пустой номер! Носка нет как нет.
— Ну что — не нашелся? — спросил я Гейра.
— Нет, — сказал Гейр. — Нам уже пора, Карл Уве. Скоро придет автобус.
— Сначала мне надо найти носок.
— Его же тут нет. Мы уже везде посмотрели. Может, плюнешь? Давай пошли!
Я ничего не ответил. Еще раз перетряхнул всю одежду, сел на корточки и посмотрел под скамейками, еще раз зашел в душевую.
— Ну, теперь уж точно пора, — сказал Гейр. Он показал на часы: — Знаешь, как мне попадет, если я пропущу автобус!
— Может, поищешь, пока я буду одеваться? — спросил я.
Он кивнул и без особого энтузиазма походил по раздевалке, глядя на пол. Я надел майку и свитер.
А может, на самой верхней полке?
Я встал на скамейку ногами и заглянул внутрь.
Пусто.
Я надел брюки и непромокаемые штаны, застегнул куртку на молнию и присел на корточки, чтобы завязать шнурки.
— Все, давай иди, — сказал Гейр.
— Иду, — сказал я. — Подожди меня на улице.
Когда он ушел, я снова кинулся в душевую, заглянул в урну для мусора, пошарил рукой по подоконнику, даже открыл дверь в зал бассейна.
Ничего!
Гейр ждал меня на краю тротуара. Как только я вышел, он, не дожидаясь меня, бегом пустился вниз по склону.
— Подожди меня! — крикнул я ему.
Но он и не подумал останавливаться, даже не обернулся, и я побежал за ним следом. Ухнул во тьму под деревьями, выскочил на свет у дороги внизу. При каждом шаге голая нога терлась о шершавую подкладку сапога. Я потерял носок, твердил мне внутренний голос. Я потерял носок. Потерял носок. Одновременно в голове что-то затикало. Иногда это случалось у меня, когда я быстро бежал, слева в виске, где-то там начинался этот звук: тик-тик-тик. Но хотя это меня и тревожило, потому что было похоже, как будто там внутри разболталась какая-то деталь, а вернее, как будто что-то обо что-то постукивало, я не мог никому об этом сказать, потому что любой на это ответит: «Ну точно! У тебя там шарики за ролики зашли!»
Тик-тик-тик!
Тик-тик-тик!
Я так и бежал за Гейром всю дорогу до магазина, где продавались конфеты и куда мы всегда заходили после бассейна, это было для нас главным удовольствием во время таких поездок. Гейр встретил меня перед входом, от нетерпения он топтался на месте. Я подбежал к нему. Снегоуборочные машины нагребли такие сугробы, что мы стояли на полметра выше обычного, и с такой новой точки магазин предстал перед нами в непривычном виде, как будто это подвал. Эта подвальность изменила все остальное. Одного беглого взгляда хватило, чтобы его полки сделались просто «полками», а товары — «товарами», расставленными в самой обычной комнате самого обычного дома; одним словом, чтобы магазин сделался «магазином», мысленно я это не сформулировал, это выразилось только в некоем ощущении, которое, едва мелькнув, тут же улетучилось.
Гейр открыл дверь и вошел в магазин.
Я — за ним.
— У нас совсем мало времени? — спросил я.
— Да, — сказал он. — Автобус отходит через одиннадцать минут.
Продавщица в служебном помещении отложила газету, вышла к прилавку и встала за ним с безразличным и, пожалуй, несколько презрительным выражением лица. Она была старая и безобразная, с большой волосатой бородавкой на подбородке.
Одна из стен была вся целиком занята курительными трубками и ершиками для трубок, папиросной бумагой, машинками для набивания сигарет, пачками табака и сигарет, табакерками всех форм и расцветок, каждую украшали надписи, выполненные разными шрифтами, и маленькие стилизованные картинки, изображавшие собак, лис, лошадей, парусники, гоночные автомобили, улыбающихся негров, дымящих моряков, небрежно возлежащих женщин. Полка с конфетами, в которую мы сейчас впились глазами, занимала другую стену. В отличие от табачных товаров конфеты были без оберток: шоколадные, леденцы и жевательные конфеты были выставлены в прозрачной пластиковой упаковке и сами за себя говорили без посредства каких-то картинок: что, дескать, видишь, из того и выбирай. Черные были солоноватые или со вкусом лакрицы, желтые — лимонные, оранжевые — апельсиновые, красные — земляничные, а коричневые — шоколадные. Маленькие квадратные шоколадки в твердой оболочке, называвшиеся «рекрутами», были с карамельной начинкой, как и обещала их форма, шоколадки в виде сердечек — с мягкой желейной начинкой с абрикосовым вкусом, что также было вполне ожидаемо. Цветовой код соблюдался и в леденцах, и жвачках, но попадались и исключения, в которых мы научились разбираться за эти вечера. У некоторых черных леденцов вкус был темно-зеленый, в то время как у темно-зеленых леденцов вкус иногда оказывался как у пастилок от простуды и отдавал эвкалиптом — то есть был посветлее, а не конфетно-зеленый, как можно подумать, судя по их цвету. А еще были черные леденцы с анисовым вкусом «Датского короля», то есть коричневато-оранжевым. Как ни странно, но никогда не случалось так, чтобы у коричневато-оранжевых конфет «Датского короля» вкус, наоборот, был черный, не водилось также и эвкалиптово-зеленых леденцов со вкусом темно-зеленых или черных конфет.
— Ну, каких тебе? — спросила продавщица.
Гейр уже положил на прилавок деньги, которые собирался потратить, и наклонился вперед, чтобы получше разглядеть ассортимент конфет, он явно растерялся оттого, что времени оставалось так мало.
— Э-э-э, — начал он.
— Давай скорее, — поторопил я.
И тут он выпалил:
— Три вот этих, три этих и три этих, и еще четыре этих, и одну этих, и одну этих, — сказал он, тыкая пальцем в различные упаковки.
— Три — тех? — сказала продавщица и, открыв пустой бумажный пакет, повернулась к витрине.
— Зеленые леденцы. А вообще лучше четыре. И три красно-белых. И пять «пустышек».
Когда мы вышли с пакетиками, до отправления автобуса оставалось всего четыре минуты. Как раз успеем, успокаивали мы друг друга, сбегая по лестнице вниз. Ступеньки были скользкие от утоптанного снега, так что приходилось держаться за перила, а это не позволяло бежать быстро. Под нами простирался город: белые улицы, казавшиеся желтыми в свете уличных фонарей, и автобусная станция, где по белому снегу то и дело плавно, как сани, подъезжали и отъезжали автобусы, высилась черепичная крыша церкви и торчал ее зеленый шпиль. Надо всем этим вздымался черный небосвод, усеянный мерцающими звездами. Когда оставалось каких-то десять-пятнадцать ступенек, Гейр отпустил перила и рванул вперед. Через несколько шагов он стал терять равновесие. У него оставался только один шанс удержаться на ногах: если он будет бежать дальше не останавливаясь и не сбавляя скорости. И он мчался вперед сломя голову. Затем поменял тактику и попытался скользить, но тело еще не потеряло набранной скорости, он упал ничком в сугроб на краю тротуара. Все произошло так быстро, что я засмеялся только тогда, когда он уже упал.
— Ха-ха-ха!
Он не двигался.
Вдруг он серьезно ушибся?
Я как можно скорее прошел остаток пути и остановился над ним. Он быстро дышал, короткими вдохами, похожими на всхлипы. Затем у него вдруг вырвался долгий глухой вздох.
— Дьявол! — проговорил он шепотом и схватился за грудь. — Дьявол, дьявол, дьявол!