ась у «Фины», он обзавелся мопедом и сейчас стоял, прислонившись к нему.
Я поднялся на трибуну и сел.
Через полчаса подошла Хильда и села рядом.
— У меня плохие новости, Карл Уве, — сказала она. — Лена решила с этим покончить.
— Да, — сказал я и отвернулся, чтобы она не увидела покатившихся у меня по щекам слез. Но она все же их разглядела, потому что вскочила, точно обжегшись.
— Ты плачешь? — спросила она.
— Нет, — сказал я.
— Ты любишь ее по-настоящему? — сказала она с удивлением в голосе.
Я ничего не ответил.
— Ну что ты, Карл Уве! — сказала она.
Я отер рукой слезы, шмыгнул носом, издав громкий, протяжный, дрожащий вздох.
— Она все еще стоит там, у входа? — спросил я.
Хильда кивнула.
— Проводить тебя отсюда?
— Нет, нет! Иди, не жди меня.
Едва она скрылась за дверью в конце трибуны, как я поднялся, закинул сумку за плечи и вышел. Еще раз отерев слезы, я торопливо прошел по коридору, вышел в вестибюль, открыл дверь. Они по-прежнему стояли на том же месте.
Пригнув голову, я прошел мимо.
— Карл Уве? — окликнула она меня.
Я не ответил и, как только они скрылись из глаз, пустился бегом.
Лена стала встречаться с Видаром, я несколько месяцев проходил как прибитый, но тут настала весна и все развеяла своим могучим натиском. Восьмиклассники и девятиклассники на неделю уехали в лагерь, в школе остались одни только семиклассники, среди нас в это время распространилась своего рода мания: мы нападали на девочек, один подбегал сзади и задирал ей свитер, другой в это время спереди трогал ее руками за обнаженную грудь, девочки вырывались и кричали, но никогда не повышали голос настолько, чтобы услышали учителя. Мы проделывали это в коридорах, на школьном дворе, на пустырях по дороге в школу. Пошли слухи, что Мини, Эйстен и еще несколько ребят, тех, что ошиваются у «Фины», поимели Хьерсти, схватили, стащили с нее трусы и засунули ей внутрь палец, мы с Ларсом тогда отправились к ней домой в надежде, что, может, и нам повезет, но когда мы позвонили, открывать вышел ее отец, а когда Хьерсти спустилась вниз и мы спросили, можно ли нам войти, с ее губ слетело однозначное «нет»: ишь, мол, чего захотели? Даже не мечтайте!
Но в ее глазах проглядывало еще больше наглости, чем в наших, она прекрасно понимала, чего мы от нее хотим. Несколько недель спустя мы встретились с ней на судостроительной ярмарке в Хове, где мы с Ларсом стояли за прилавком в ларьке «Траумы», продавая лотерейные билеты, среди которых был и выигрышный. Мы его припрятали, а когда пришла смена, забрали с собой; мы походили по ярмарке, поглазели на людей и на лодки, ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы не вызвать подозрения, так как задумали нешуточное мошенничество. Наконец мы подошли к ларьку, купили по лотерейному билету, вскрыли их, и, пока я показывал свой, спрашивая выиграл ли он или нет, Ларс подменил купленный билет выигрышным. За прилавком стояли Кристиан и Юнн и не поверили Ларсу, когда он протянул им выигрышный билет. Они заявили, что билет — старый. Мы стали спорить и так упорно стояли на своем, что в конце концов они уступили и предложили выдать нам половину выигрыша. Мы согласились и унесли под мышкой громадную коробку шоколадных конфет, от удачной проделки нас разбирал смех пополам со страхом. И тут, едва отойдя от ларька, мы столкнулись с Хьерсти.
— Пойдешь с нами? — спросил Ларс.
— Отчего не пойти, — сказала Хьерсти.
Ее слова странно отозвались в моем теле.
Мы пошли через лес и спустились на скалистый пляж, там мы уселись и принялись есть шоколад.
На ней были красные брюки и синяя стеганая куртка, и она ничего не сказала, когда я осторожно погладил ее по бедру. Промолчала и тогда, когда я провел рукой по внутренней стороне ляжки. Ларс сделал то же самое с другого бока.
— Я знаю, чего вы хотите, — сказала она. — Но этого вы не получите.
— Ничего мы не хотим, — сказал я, глотая слюну. В горле у меня все пересохло от похоти.
— Ничего, — повторил Ларс.
Я погладил ей пах и задержал на нем ладонь, готовый криком кричать от счастья и чувства неудовлетворенности. Ларс осторожно подобрался рукой к молнии на ее куртке и потянул ее вниз, засунул руку под свитер. Я сделал то же самое. Ее кожа была белая и теплая, и я ощутил под рукой ее груди. Соски стояли торчком, груди были крепкие. Я снова стал гладить ее по ляжке, снова дотронулся ладонью до паха, но потом, сглатывая и сглатывая, я опрометчиво дернул молнию на брюках.
— Нет, — сказала она. — Это еще что такое!
— Я ничего, — сказал я.
Она поднялась, одернула свитер.
— Есть там еще шоколадки? — спросила она.
— Ну да, конечно, — сказал Ларс.
Мы еще посидели, доедая шоколад и глядя на море, как будто ничего между нами не случилось. Волны набегали, разбиваясь о скалы, на секунду поднявшись над ними снежным сугробом. Пролетали, паря на трепещущих крыльях, чайки. Опустошив коробку, мы встали и пошли через лес назад на ярмарку. Хьерсти сказала: «Пока, увидимся еще как-нибудь потом!» — а мы решили отправиться домой. Но для этого нам надо было сначала зайти в ларек, где остались наши велосипеды. Там был Эйвинн, наш тренер, и встретил он нас неласково. Мы все отрицали. Он сказал, что не может ничего доказать, но знает, что мы сделали. С чего бы иначе мы согласились на половинный выигрыш? Мы твердили, что ничего такого не было. Он сказал, что мы его разочаровали и чтобы мы убирались — сегодня он не желает нас больше видеть, и мы поехали домой.
В понедельник до начала уроков Ларс задрал у Сив свитер, а я обеими руками прижал ее груди. Она взвизгнула и сказала, чтобы мы не ребячились, а в следующую секунду спокойно пошла дальше.
Первым уроком был норвежский, и нам задали пойти в библиотеку, взять там книжку, прочесть ее за неделю и написать о ней сочинение. Я сказал, что прочел все книги в библиотеке. Коллоен мне не поверил. Но я сказал правду. Каждую книжку, которую он брал в руки и спрашивал, о чем в ней написано, я мог пересказать. В конце концов он разрешил мне написать о какой-нибудь другой книге. В результате мне стало нечего делать на этом уроке. Я нашел книжку по истории и сел читать, устроившись за партой у окна. Погода была пасмурная, но теплая. На школьном дворе никого не было. Я стал листать книжку и смотреть картинки.
И вдруг увидел картинку с голой женщиной. Она была такая худая, что выпирали кости таза. На ней можно было пересчитать все ребра. Внизу живота — клок черных волос. За спиной у нее тянулись рядами нары, на них можно было различить лежащих там женщин.
Меня пробрал холод.
Не оттого что она такая худая, а оттого что в ней вообще не было ничего привлекательного, несмотря на то, что она стояла обнаженная, и оттого что на следующей картинке была гора трупов, лежащих на краю глубокой ямы, в которой тоже лежали трупы. Вот это я увидел: ноги были просто ноги, руки — просто руки, носы — просто носы, рты — просто рты. Нечто такое, что выросло на теле, а теперь валялось брошенное на земле. Когда я встал из-за парты, меня мутило и в голове все путалось. Поскольку делать мне было нечего, я вышел во двор и сел у стены. Сквозь туманную пелену пригревало солнце. Среди каменных стен и асфальта, в расселинах торчавшей посреди двора скалы склонялись под слабым ветерком высокие стебли проросшей из них травы. Ощущение тошноты не проходило, оно прилепилось ко всему, что было у меня перед глазами, стало частью всего, на что бы я ни смотрел: зеленой травы, пожелтевших деревьев, обнаженных грудей Сив, толстых ляжек Хьерсти, тощей как скелет женщины из книжки.
Я встал и пошел обратно в здание школы, подозвал Гейра, тот подошел и поглядел на меня вопросительно.
— Мне там попалась картинка с голой женщиной, — сказал я. — Хочешь посмотреть?
— Конечно, хочу! — сказал он. И я раскрыл перед ним книжку, показал тощую как скелет женщину.
— Вот она, — сказал я.
— Фу, черт! — сказал Гейр. — Брр!
— А что такого? — спросил я. — Она же голая?
— Фу, — сказал Гейр. — Она же как мертвая!
Именно так оно и было. Она выглядела как оживший мертвец. Или как ходячая смерть.
В следующие выходные мы с мамой навестили папу. Странно казалось видеть его в другой квартире. Она находилась в многоэтажном доме высоко на горе, вся белая, вся залитая солнцем, и там было так мало мебели, что она казалась нежилой.
Что ему тут делать?
Он свозил нас к дедушке и бабушке, мы у них пообедали, и он отвез нас домой. Когда мы к нему переедем, никто точно сказать не мог, столько всего предстояло еще сделать до этого: продать дом, потом купить новый, маме подыскать работу, нас перевести в новую школу, так что я об этом пока не задумывался. Но я был не прочь уехать из нашего поселка и переменить школу. Здесь, как мне казалось, я проиграл по всем статьям, и уже ничего не исправить. Я совершал одну ошибку за другой. Раз, например, после физкультуры, ко мне подошла Хьерсти.
— Знаешь что, Карл Уве? — начала она.
— Нет, — ответил я с нехорошим предчувствием, уловив в ее лице насмешку.
— Мы тут разговаривали о тебе в раздевалке, и оказалось, что ты не нравишься никому из девочек.
Я ничего не сказал, а только смотрел на нее, чувствуя, как во мне закипает злость.
— Ты слышал? — продолжала она. — Никому из девочек в классе ты не нравишься.
Я изо всей силы ударил ее ладонью по щеке. Резкое движение и последовавший за ним хлопок, от которого у нее покраснела щека, заставили всех обернуться.
— Ах ты, гадина! — закричала она и ударила меня кулаком в зубы.
Я схватил ее за волосы и дернул. Она ударила меня в живот, пнула по ноге и тоже схватила за волосы, последовал вихрь ударов, пинков, таскания за волосы, и тут я, жалкий, несчастный слюнтяй, не выдержал, пустил слезу и, как дурак, громко разрыдался; вокруг нас в мгновение ока собралась толпа, из нее послышались голоса «Он разревелся!». Я слышал это. Но не мог с собой ничего поделать и вдруг почувствовал, как чья-то сильная рука схватила меня за шиворот. Это был Коллоен, другой рукой он так же держал Хьерсти, вопрошая: «Это что еще за безобразие? Ишь что вздумали — драться!» Я сказал, что это только так, я не хотел ничего плохого. Хьерсти тоже сказала, что это просто так, нечаянно, и мы были водворены в класс железной учительской рукой; я — в роли окончательно осрамившегося, так как нарушил не только неписаное правило, что реветь нельзя ни при каких обстоятельствах, но еще и подрался с девчонкой, она — в роли победительницы, так как без слез храбро приняла бой и дала сдачи.