Это уже всерьез.
У Юхи очень смутное представление о том, как выглядят эти танцы в обнимку, но он полагает, что сначала надо танцевать, как обычно, а потом броситься на девчонку и обнять ее. Однако точно он не знает. Придется импровизировать.
На вечеринках все такое делают по-настоящему: обнимаются и целуются, сидя под столом.
Почему целуются именно под столом, Юха толком не понимает, но так все делают.
Юха никогда никого не обнимал, и есть только одна девочка, которую ему хочется обнять.
Ли.
Маленькая кореянка-приемыш, похожая на мальчика, мягкая и добрая, совсем не такая, как остальные девчонки.
Вот уже целый год он обожает ее.
Но подойти к ней можно только на вечеринке, где все будут вместе. Йенни права. И быть уверенным, что тебя пригласят, можно только в том случае, если устроишь вечеринку ты сам.
Потому что на вечеринку — в отличие от прежних детских праздников — приглашают не весь класс, а только избранных, тех, что всегда были избранными.
Десять, двенадцать, четырнадцать человек, не более. Желательно, чтобы остальные ничего не знали. Надо, конечно, дать им понять, что готовится нечто интересное и что их не зовут, но больше они ничего знать не должны — пока все уже не будет позади, разумеется.
Некоторых всегда приглашают. Например, Леннарта, и Стефана, и Пию, и Эву-Лену, а других — никогда.
Юху пока еще ни разу не приглашали. Он не знает почему.
Что на вечеринку не приглашают Томаса Карска или Софи Буден, это понятно. Кто бы стал танцевать с такой каланчой, как Софи Буден? А Томас Карск в играх с поцелуями — девочкам же будет ужас как противно!
Но то, что его самого не приглашают, это ему непонятно. Он ведь такой веселый, смешит всех.
Хотя все ясно. Он же такой некрасивый. Юха понимает, что он некрасивый.
Он полагает, что причина в этом. Девочкам, наверное, было бы противно, если бы его брали в игры с поцелуями.
Ритва в бигуди сидит перед телевизором. Она смотрит урок английского для начинающих. Она сосредоточенно наклоняется к экрану.
— Please say after me: I don’t know… — говорит ведущий.
— I don’t know, — напряженно отвечает Ритва.
— I don’t know, — снова произносит ведущий.
— I don’t know, — повторяет Ритва.
— Good! — говорит ведущий, и Ритва немного расслабляется, откидывается на спинку кресла и делает глоток пива.
Юха трогает ее за плечо, привлекая внимание. Ритва раздраженно отмахивается.
— Peter says, «I don’t know!» He doesn’t know… — говорит ведущий.
— Можно мне устроить вечеринку? — спрашивает Юха.
Ритва делает вид, что не слышит. Скоро уже ее очередь.
— Please say after me, — говорит ведущий. — He doesn’t know…
— Мама, ответь! Можно?
Юха дергает ее. Ритва резко отмахивается.
— He doesn’t know… — терпеливо повторяет ведущий.
— He doesn’t know, he doesn’t know! — злобно кричит Ритва. — Тихо ты! Спроси папу.
— Good! — говорит ведущий.
— Vittu, я из-за тебя чуть не пропустила! — шипит Ритва, зажигая сигарету и резко выдыхая дым.
— Tina says, «I don’t know!» Please say after me: she doesn’t know… — говорит ведущий.
— Можно скинуться со Стефаном, будет дешевле. Ему родители разрешают.
— She doesn’t know… — снова говорит ведущий.
— Мама, пожалуйста! — просит Юха.
— Good! — говорит ведущий.
— Anna mun kaikki kestää! — орет Ритва. — Смотри, что ты наделал. Я из-за тебя пропустила. She doesn’t know, she doesn’t know, she doesn’t know… Anna mun kaikki kestää! Ну устраивай свою вечеринку!
— Good!
Я вас не помню.
Вы неясные, как силуэты на экране, когда светлым днем смотришь телевизор и в экране отражается вся гостиная.
Да, вы как дублированные чешские кукольные мультфильмы, которые показывали по телевизору в «Половине пятого».
Иногда вы мне снитесь. Вы как привидения, как призраки. Вы внезапно возникаете во сне, и я думаю: почему же я так и не узнал толком этих мальчиков и девочек? Как мы умудрились так и не сблизиться, имея общее детство?
Вы ничего не знаете обо мне. Я ничего не знаю о вас.
Я полагаю, что это нужно рассматривать как неудачу. Тебе, наверное, интересно, почему я начал писать, столько-то лет спустя. Я и сам толком не знаю. Мне хорошо, я просто супер, я счастлив, я и вправду счастлив.
Но ты мне снился, и я иногда, случается, думаю, куда же все делось.
Ну ты знаешь, все это.
Я оглядываюсь по сторонам, как будто только что проснулся и не знаю, где я. Я здесь живу? Кто это там в зеркале? Это я?
А у тебя порой не возникает такого чувства?
С тех пор как мы закончили школу, я не встречал никого из класса.
Иногда я представляю себе, что вы все по-прежнему там, в Сэвбюхольме, что вам все еще по двенадцать лет и вы разъезжаете на великах с поднятым до предела седлом и болтаетесь у станции и автозаправки.
Что только я один уехал.
Эти сэвбюхольмские дети. Они как привидения.
Я их не помню. Я не помню Стефана, не помню Леннарта, не помню Эву-Лену, не помню Пию, не помню Ли, не помню Симона, не помню Ругера, не помню Эрика, не помню Софи, не помню. Йенни.
И тебя не помню.
Эрик-Ухмылка. Так они его называют.
Эрик, настолько убогий, что ему приходится придуриваться, чтобы нравиться одноклассникам.
Однажды он принес в школу презерватив и попытался натянуть его на голову, пока учительница ходила по делам в лаборантскую.
В другой раз он надел на голову трусы и упрямо сидел, не снимая их, даже когда вернулась учительница. А потом не выдержал и стал истерически хихикать над собственной выходкой.
Как бы подсказывая остальным, что надо делать.
Но, кроме него, никто не захихикал. Все только смущенно елозили на своих местах. А когда учительница прикрикнула на него, он заплакал. Он понимал, что ни на кого не произвел впечатления.
Он знает, что все его презирают. И все же не может остановиться. Как будто ему приятно. И эта его ухмылка — он чуть ли слюни не пускает — только и ждет чужих насмешек. Ему всего-то двенадцатый год, а у него уже не осталось ни капельки достоинства. Как будто он все время падает и падает вниз и ничего не может с этим поделать.
Как будто он беспрерывно тонет.
Эрик — идиот. Он преподнес Пие на день рождения пять монет по одной кроне, приклеенных к бумаге. С ДНЕМ ДВЕНАДЦАТИЛЕТИЯ! — написал он цветными карандашами: буква лиловая, буква зеленая. И подписался: ЭРИК. Сначала Пия не поняла, о каком Эрике идет речь, но когда до нее дошло, что это Эрик-Ухмылка, она рассвирепела.
В понедельник Пия заметила, что Эрик постоянно оборачивается и смотрит на нее, как собака, которая чего-то ждет. Он что, и вправду думает, что она собирается его поблагодарить? Старшая сестра весь день рождения дразнила ее «тили-тили-тестом», а отец захотел пригласить Эрика домой, чтобы познакомиться с молодым человеком.
Идиот! Вот он кто.
В большую перемену она подошла к нему и плюнула прямо в лицо. Дело было сделано.
И несмотря на это, он продолжал ухаживать за ней.
Он дарил ей мороженое, сладости, сигареты, дешевенькие кольца и браслеты. Она втаптывала сладости в землю, мороженое бросала ему вслед, ломала браслеты, выбрасывала кольца.
Сигареты она, однако, принимала без возражений.
А как она его поливает, как высмеивает! Это ведь она стоит во главе всей травли, она устраивает гонения, настраивает против него весь класс.
Эрик-Ухмылка. У Эрика губы, как у негра. Эрик шепелявый и хромой.
И все-таки он не сдается и ухаживает еще настойчивее. Куда бы Пия ни шла, он на расстоянии следует за ней. Он ее тень, ее собака.
Порой, когда никто не видит, она подзывает его, чтобы расцарапать его, пнуть.
И это он тоже принимает, умоляя и ухмыляясь.
Она ненавидит его. Он ищет ее — ее ненависти, ее издевательств. Она дает, он берет.
Он кривляется ради нее, гримасничает и бросает в нее всякое барахло — чтобы привлечь внимание.
Когда она начинает требовать у него деньги, он отдает ей все, что у него есть, и обещает достать еще. Он крадет деньги у матери из кошелька. Чтобы отдать Пие.
Он дает, она берет. И это их связывает.
Она на самом деле ненавидит его. Иногда, вернувшись домой из школы, она чувствует такую ненависть, что ей приходится закрываться в своей комнате и плакать.
Она плачет из-за того, что не может ничего поделать с этой возникшей между ними связью, пусть она даже и сводится к его постылой любви и ее отвращению. Ей противно, что ему удалось выделиться. Все в классе замечают, как он юлит и подлизывается к ней. И ей отвратительно быть одного возраста с ним, потому что он ребенок, жалкий сопляк, а Пия торопится вырасти.
Почему он выбрал ее? Почему он не сдается?
Ей нужно каким-то образом прекратить все это.
И вот однажды Эрик приходит в школу расфуфыренный. Именно такой, каким он и должен быть, когда его наряжают богатые родители: пиджак с широкими лацканами, габардиновые брюки и галстук.
Эрик и его знатные родители-пердуны живут в большой вилле с бассейном, вместе с мерзкой лысой собакой, похожей на крысу, которая вечно дрожит и которую так и хочется пнуть.
На первом уроке Эрику не сидится на месте. Он беспрестанно оборачивается и ищет глазами Пию.
Он загадочно улыбается ей и кивает, показывая на свой портфель, как бы сообщая, что там спрятано сокровище.
На перемене он разыскивает Пию, которая вместе с Эвой-Леной топчется в грязи за спортзалом и тайком курит. У него с собой портфель. Он изо всех сил старается не замарать брюки глиной. Пижон!
— Иди сюда! — машет он Пие рукой.
Да что он себе позволяет?
— Если тебе чего-то надо, сам иди! — огрызается Пия.