и читает ее вечернюю молитву: «Ангел вкруг нашего дома идет, две золотые свечи он несет…»
Раненый ангел. Разгневанный ангел. Юхе впору винить самого себя. Нельзя вызывать того, над кем не имеешь власти, потому что тебе потом держать ответ.
Засыпая, Юха раз за разом пытается внушить себе, что ангел точно добрый, но Юха не знает, добра или зла желает ему ангел. Но что есть и добрые, и злые ангелы — это ему известно.
Злые — это падшие. Те, что пали.
Разве это справедливо? Ведь все падает.
Рано или поздно падет все.
Утро. Я встаю, завариваю травяной чай, сажусь за рабочий стол и пишу.
Примеряю гримасы, заучиваю импровизации.
Новый материал, новые шутки. Сплошная охота, ни минуты покоя.
Что мне удалось в жизни?
Я работаю, работаю, работаю.
Чего я хочу достичь? Что меня пригласят в передачу «Наш визит развеселит»?
Пью травяной чай, чтобы умилостивить Бога.
Делаю зарядку, чтобы не разжиреть и не одряхлеть.
Бросил курить, чтобы не умереть.
Работаю, работаю, работаю.
В детстве я мечтал выступать. Помнишь мои сценки? Я писал еще и песни. Но их я не пел.
Почти все песни были о Боге и смерти, и с таким уж точно нельзя было заявиться на Веселый час.
В детстве я много думал о Боге и смерти.
Но так и не умер. Я прожил ужасно, ужасно долго.
Были в моей жизни «Наследники»[5], «Онедин-линия», «В половине седьмого»[6], Лассе Виддинг, Леннарт Сван и божественно красивая Карин Фальк[7]. (Я был влюблен в Карин Фальк.)
Школьный оркестр по вечерам в среду и футбольные тренировки по вторникам и четвергам.
Были в жизни моей и манная каша, и рыбные палочки, и «бедный рыцарь»[8], и оладьи, и кровяной пудинг, и спагетти с колбасой. По воскресеньям мы ели карельские пирожки с маслом и яйцом и курицу под сливочным соусом, а мороженое на десерт измеряли линейкой, чтобы всем досталось поровну.
Дни были разноцветными бусинами, которые нанизывались на нитку, и бусы должны были получиться безумно длинными, их должно было хватить, чтобы несколько раз обернуть вокруг Земли, и бусины не должны были закончиться никогда.
Одно из самых моих ярких детских воспоминаний: я в школе. Перемена. Я прижимаюсь носом к окну. Сквозь стекло я вижу, как другие дети играют внизу на школьном дворе. Я почти не слышу, что они кричат друг другу, они будто в другом мире. Я дышу на стекло и, когда оно запотевает, снова и снова пишу свое имя: Юха Линдстрём, Юха Линдстрём.
Пытаюсь понять, что это я.
Мне нет дела ни до них там, внизу, ни до того, что они не берут меня к себе.
Потому что я внезапно поворачиваюсь лицом к коридору и сотворяю театр: вот сцена, вот зал, вот публика, а вот я!
Одно могу сказать о себе: я держал в руке свои мечты.
Они были голенькие, дрожащие, как только что вылупившиеся цыплята, совсем не такие, как я думал.
Новые мечты рождались все время. Тоска раз за разом уходит прочь, дразнит меня. Не время заканчивать, время продолжать.
Вот я и продолжаю.
Работаю, работаю, работаю. Пью свой травяной чай, делаю гимнастику для рук, бросаю курить.
По утрам просыпаюсь с любопытством. Теперь уже взрослый.
Все еще нанизываю бусины на нитку.
Бусы уже длинные, но должны стать еще длиннее.
Безумно длинными должны стать эти бусы, их должно хватить, чтобы обернуть несколько раз вокруг Земли.
В детстве я обнаружил, что умею колдовать. Я мог воплотить в жизнь все, о чем мечтал. Все, что я воображал, становилось действительностью.
И годы шли, и вот теперь я здесь.
В гримерке, в ожидании выхода на сцену я хожу туда-сюда, как несчастный зверь взаперти. Время от времени стучу в стены и кричу. Скоро зверя выпустят. Его выпустят совсем скоро.
В театре аншлаг, так и должно быть.
Слышу, как гудит зал.
Микрофон, больше ничего. Большая и пустая сцена ждет меня. Освещение ждет меня. Прожектор ждет меня.
Меня.
За мной приходят. Пора начинать. Гаснет свет в зале, затихает публика. Я спокойно выхожу на сцену, оставляю в стороне свой реквизит, подхожу к микрофону, вдыхаю — я готовился к этому мгновению месяцы и годы, мучился страхом и тоской, я стою здесь и больше ничего не умею, — и вот я взрываюсь!
Вселенная взрывается.
Пора лететь на Луну и возвращаться.
Я беспокойно сплю ночью. Меня тошнит, и у меня болит живот. Я униженно молю Бога, прошу его простить мою гордыню, но я не знаю, можно ли простить такую гордыню.
Чего я требую?
Всей силы, что есть на земле и в небе.
Всего.
Утро — лучшее время суток, считает Юха.
Его маме это неприятно. Она не понимает, что она сделала не так, воспитывая сына.
Юха всегда встает в пять-шесть утра. Тогда можно босиком красться по линолеуму, а линолеум такой прохладный. В гостиной у них паркет, и летом по утрам, когда он просыпается, какая-то часть лакированного дерева уже нагрета солнцем, и на этом теплом островке можно свернуться калачиком и снова заснуть.
А лучше всего то, что по утрам тихо-тихо. Лампы на потолке еще не качаются, мебель еще не трясется, радио не орет, младшая сестренка еще не требует внимания к себе, мама с папой еще не принялись кричать, вздыхать, кряхтеть, ругаться, жаловаться, громя день вдребезги.
Когда мама Юхи приходит на кухню, на часах семь утра. Юха проснулся два часа назад.
— Доброе утро, — говорит Юха.
— Anna mun kaikki kestää! — шипит мама.
По-фински это означает «Дай мне сил выстоять!».
Мама Юхи из Финляндии.
По утрам ей всегда хочется умереть.
Не глядя на Юху, она проходит мимо и включает кофеварку. Кофеварка начинает пыхтеть. Облокотившись на кухонный стол, мама думает, зачем же она вообще живет на свете.
Кислый запах кухонной тряпки ударяет в нос так, что в желудке что-то сжимается. Мама опирается на кухонный стол и крепко зажмуривается.
Жирная-жирная кухонная тряпка.
Липкая-липкая плита.
Она чувствует что-то холодное и липкое под подошвой, это оказывается спагетти от вчерашнего ужина.
«Anna mun kaikki kestää», — бормочет она, на этот раз и вовсе обреченно, вытирая спагетти куском фольги.
Юха хрустит хлопьями и читает «Фантомаса».
Кофе готов. Ритва набирает обороты. Она достает из холодильника икру, масло, повидло, сыр. Крышку прочь, на стол. Быстро. Ножи и сырорезка — на стол, стаканы и чашки — на стол. Коробка с хрустящими хлебцами с грохотом приземляется туда же, буханку хлеба она несколько раз ударяет о стол, чтобы оценить его свежесть.
— Завтрак готов! — кричит она, стараясь переорать радио.
По радио один анекдот сменяется другим.
Передача называется «Комик-смена».
Входит папа Юхи в трусах. Его зовут Бенгт.
Полмошонки свешивается наружу.
Юхина мама вздыхает и смотрит в окно, чтобы этого не видеть. Кажется, что она мечтает.
О чем же она мечтает?
Об утре, об одном-единственном утре без волосатого яйца на завтрак.
По крайней мере, так кажется Юхе. Он сосредоточивается на «Фантомасе», чтобы не видеть мерзкого волосатого папиного яйца.
Никто ничего не говорит.
Юхин папа читает газету.
Юхина мама смотрит в окно.
Юхин папа чешет грудь.
Юхина мама массирует ступни.
Марианна — младшая сестра Юхи. Ей шесть лет. Сначала она слизывает с бутерброда даем, потом — масло, потом просит новый бутерброд.
Ритва тут же намазывает ей новый.
— Какого черта! — шипит Бенгт. — Ты дашь ей еще один, когда она и первый не съела?
И родители начинают браниться, а Юха читает «Фантомаса», а Марианна с довольным видом слизывает джем с нового бутерброда.
Бенгт кричит, что все, чего он хочет, — это спокойно почитать утреннюю газету. Ритва кричит, что пусть он делает что хочет, только запихнет свое отвратительное волосатое яйцо обратно в трусы. Бенгт орет, что Ритва, черт возьми, совсем ненормальная. Ритва вопит: «Кто бы говорил! Кто бы говорил!»
И так все продолжается. Они хранят семью ради детей.
Ведь детям нужна надежность, которую могут дать только мама с папой.
Марианна достает выпуск «Фантомаса» из коробки.
Юха тут же отнимает у нее журнал.
— Это я его читал! — кричит он.
— Мама, скажи ему! — пищит Марианна.
Да, по утрам в семье Линдстрём шумят много. По радио один анекдот сменяет другой. Передача называется «Комик-смена». И никого она не веселит.
В половине восьмого звонят в дверь. Это Йенни, одноклассница Юхи.
Ритва и Бенгт продолжают ругаться.
— Так и будешь орать, хоть и пришла подруга Юхи?! — надрывается Ритва.
— А что эта девчонка, черт побери, делает здесь спозаранку?! — вопит Бенгт.
— Anna mun kaikki kestää! — кричит Ритва. — Ты прекрасно знаешь, что она приходит каждое утро, чтобы вместе с Юхой идти в школу!
— И что, она не может подождать на улице? — шипит Бенгт.
— Ну да, может, — шипит Ритва в ответ. — Нашим детям, значит, и дружить теперь ни с кем нельзя, вот хорошо-то!
— Чего? — кричит Бенгт.
— Хорошо! — кричит Ритва. — Вот хорошо!
Она поворачивается к Йенни:
— Не обращай на него внимания! Не обращай на него внимания! Хочешь бутерброд?
И, не дожидаясь ответа, Ритва принимается намазывать Йенни бутерброд.
— Ты, кстати, не можешь забрать Марианну из продленки?
— Не-а, — отвечает Бенгт, — сама забирай.