Мамина улыбка превращается в гримасу.
Во что ей обошелся праздник? Еда, лимонад, пластинка, серпантин, шарики, колпачки, пригласительные открытки, недели планирования и ожидания.
Она выключает проигрыватель. На пластинке остается царапина. Единственное, чего ей хочется, — это заплакать.
Как только пластинка останавливается, дети разворачиваются. Они в упор смотрят на нее. Они чудовища. Она бесконечно устала.
— Спасибо, — выдавливает она из себя, — что вы пришли. Все, чтобы поздравить Томаса. Теперь пусть кто хочет, остается смотреть фильм, а остальные могут идти.
И пока она пристраивает проектор и развешивает полотно, все дети уходят.
Никто не благодарит за праздник. Никто не прощается. Они просто уходят. Все, кроме Юхи и Йенни. Мама Томаса устало поднимает голову.
— Очень мило, что вы решили остаться, Юха и Йенни, но вы тоже можете идти, спасибо за доброту.
И она сидит, поникнув, посреди комнаты, у проектора. Волосы, прежде собранные в тугой пучок, упали на лицо. Краска потекла. Повсюду некрасиво разбросаны шарики и одноразовые тарелки.
В это мгновение она все понимает.
Томас подходит к ней. Последнее, что видят Юха и Йенни, прежде чем осторожно закрыть за собой дверь, — это Томас, обнимающий мать и утешающий ее, как ребенка.
— Не надо плакать, мама, — шепчет он, — не надо.
Сам он не плачет, но его трясет.
В постоянной гонке за новыми шутками я понемногу, часть за частью, поглощаю собственную жизнь, выворачивая и перетряхивая каждое крошечное воспоминание, пытаясь найти там хоть что-нибудь, над чем можно посмеяться, что можно осмеять.
Школа, армия, бабушкины похороны. Не обижали ли меня в школе, не писался ли я в детстве? На любую тему можно пошутить, все можно исказить в зеркале смеха.
Нет ничего недозволенного или слишком личного. Разве ты не понимаешь? Я готов пожертвовать всем ради нескольких удачных одностиший! Да уж, куда тебе понять. Нет ничего! Ничего, над чем я не могу пошутить.
И я делаю это по одной причине. Чтобы меня любили. Это, наверное, звучит пошло, но это так. Смешить — единственное, что я умею, только этот товар я могу предложить взамен, приобретая любовь. Пафосно, правда? Почему ты не отвечаешь, Томас, почему ты не отвечаешь?
Ты думаешь, что это просто? Ты думаешь, просто быть комиком? Молодец, куриная башка! Ты и не представляешь, как нужно сосредоточиваться, как нужно готовиться! Конечно, выглядеть все должно так, как будто я просто стою и треплюсь, но ты бы только знал, сколько часов тренировок и репетиций за этими двадцатью минутами выступления. Черт, ты ничего не понимаешь!
Вот в этом-то и дело: ты ничего из себя не представлял. Ты не умел даже смешить!
Поразительно красивый понедельник в начале мая. Только что распустились почки на березах. Сэвбюхольм вспыхнул свежим и сильным фейерверком светло-зеленой листвы. Все заново рожденное. У Ритвы весенняя аллергия.
На прошедших выходных Бенгт и Юха сажали анютины глазки. Желтые, фиолетовые и бордово-красные. Цвета выбирал Юха. В соседских дворах выдергивали одуванчики и жгли листву.
В такой красивый будний день не должно было произойти ничего плохого. Всем детям полагается играть в футбол или прыгать через скакалку, и всем следует играть вместе и на равных.
6 «Е» класс сидит за партами и ждет, когда появится учительница.
Юхе пришла в голову блестящая мысль, как всех рассмешить. Он запихает ручки и резинки в нос и уши, чтобы развеселить одноклассников. Вообще-то, на Юхин вкус, это слишком дешевый трюк, такая дурь под стать Эрику, но voi vittu, как говорит Ритва, чего не сделаешь?
По ручке в каждой ноздре, по резинке в каждом ухе. Он оборачивается, чтобы все его видели. Ничего не попишешь, с ручками в носу он чувствует себя по-дурацки, но, опять-таки, чего только не сделаешь! Он с досадой замечает, что не может перестать улыбаться — сперва выжидающе, потом умоляюще. Юха чувствует, что он и в самом деле как Эрик Это нехорошо. Надо бы бросить эту выходку, но теперь уже слишком поздно.
Никто, разумеется, не смеется.
Наоборот. Пия и Леннарт стонут. И Юха понимает, что шутка не прошла. Если бы Пия и Леннарт решили засмеяться, то засмеялся бы весь класс. Такая у них власть. Но если ни один из них не одобряет его выходку, то ничто уже не остановит падения.
— Зырьте все! — кричит Юха, словно нарочно приближая свое фиаско.
— Ты что, думаешь, это смешно или как? — кривится Эва-Лена.
— Господи, какой ты ребенок! — вздыхает Ли.
— Причем гадкий! — добавляет Пия.
Юха взглядом ищет Йенни. Она ведь обычно поддерживает его, что бы он ни затеял. Но Йенни краснеет и смотрит в парту.
От ручек чешется в носу. Ему хочется чихнуть. Он думает, сколько соплей уже, должно быть, набралось на ручках. А что, если они уже совсем липкие? Это ему боком выйдет. Сопливые ручки — это даже хуже, чем Эриков презерватив на голове!
Юха сгорает от унижения. Он их всех ненавидит. Он все сидит с ручками в носу и резинками в ушах, как идиот, и всех их ненавидит.
И вдруг через все презрительные ухмылки прорезается чей-то смех. Все оборачиваются, чтобы посмотреть, кто смеется.
Смеется Томас.
Он сидит на своем месте, один, за последней партой, и смеется — это больше похоже на ржание лошади.
Он знает, что выставляет себя на посмешище, и хочет прекратить, но как ни старается, у него ничего не выходит.
Он зажимает рот руками, выпучивает глаза, но смех просто хлещет через край, как рвотные массы из утробы.
Никто в классе никогда не слышал ничего подобного. В этом смехе нет ни капли радости или счастья. Как будто Томас просто отдан смеху на растерзание, словно одержим им, как дьяволом. Он смеется, и его смех как крик замученного животного.
— В этом классе только Томас любит финнов, — фыркает Леннарт.
— Юха и Томпа — вот уж точно самая гадкая парочка в мире! — вопит Стефан.
— Ну что это за жизнь? — скрипит учительница, возвращаясь в класс. — Значит, только повернешься к вам спиной, как вы тут же… прямо сладу с вами нет, ни в чем нельзя на вас положиться!
Юха спешно вынимает ручки и резинки из носа и ушей. Томас все еще хихикает.
— Если тебе смешно, Томас, то скажи вслух, что тебя так развеселило, чтобы весь класс услышал! — заученно произносит учительница, но Томас не затыкается.
Горя желанием наябедничать, Эва-Лена тянет руку.
— Да, Эва-Лена?
— Это Юха, он запихал в нос ручки.
— Вот как, — хмурит брови учительница, сурово глядя на Юху, — такой гадости даже от него трудно было ожидать.
На большой перемене Юха направляется через весь двор к туалету для мальчиков, который находится в том же здании, что и спортзал. Он хочет уйти подальше от всех.
Томас идет за ним.
— Погоди! — задыхаясь, кричит ему Томас. — Погоди, я не нарочно засмеялся!
Юха не обращает на него внимания. Он заходит в туалет, захлопывает за собой дверь. Стены и глубокие оконные ниши выложены кафелем. Остро пахнет мочой.
Здесь не одно поколение мальчиков тайком делало первую затяжку, мочилось в раковину, выцарапывало на стенах сальности, пряталось, прогуливая уроки, или искало убежища.
Юха забирается на окно, чтобы всласть позлиться.
Томас заходит в туалет. Юха притворяется, что не замечает его.
Томас не знает, что сказать. Он знает, что он хочет сказать, он хочет сказать, что они вместе, он и Юха, но такого он сказать не может…
— Кем ты будешь, когда вырастешь? — пробует он.
Юха не отвечает. Томас продолжает:
— А я буду изобретателем!
— Anna mun kaikki kestää! — вздыхает Юха, совсем как Ритва, и недоверчиво смотрит на Томаса. — Ты что, изобрел что-то?
— Только вот это.
Томас показывает маленький металлический предмет.
Юха внимательно его рассматривает и серьезно кивает.
— Здорово, только что с ней делают?
— Ничего. Но если повернуть руль, то она говорит «щелк».
— Хорошая штуковина, «щелк» говорит, — слегка смягчается Юха, возвращает изобретение, и настроение у него становится немного лучше.
Томас все-таки хороший.
— Как ты ее изобрел?
— Вообще-то я ее не то чтобы изобрел, а нашел, — признается Томас, краснея, — на улице.
— Да ну.
— Но она все-таки говорит «щелк». На, бери!
Он хочет отдать штуковину Юхе.
Юха спрыгивает с подоконника и кладет руку на плечо Томасу.
— Спасибо, но я не могу ее взять, — говорит он и идет к двери. — Увидимся.
Он кивает Томасу. Томас кивает в ответ и остается в туалете.
У флагштока Эрик, Рой, Стефан и Леннарт играют в «ниггер». Юха подходит к ним.
— Можно с вами?
— А где твой Томас? — поддразнивает Стефан.
— Откуда мне знать, — отвечает Юха как можно небрежнее, — что он мне, друг, что ли?
Но именно в этот момент Томас выходит из туалета. И как дурак спешит к Юхе. Юха в бешенстве оборачивается и кричит ему:
— Катись отсюда, чертов урод, ненавижу тебя!
И, видя, что Томас не уходит сразу, Юха подбирает с земли гравий и бросает в него.
— Катись к черту! Что, не понял?
Томас в ужасе пятится. Камни попадают ему в лицо. Он визжит и пытается увернуться, падает, сворачивается на асфальте.
Йенни пытается вмешаться. Она кричит Юхе. Она кричит, чтобы он перестал.
Но Юха бросает и в нее. Он кричит:
— Чертова сука, чертова сука, отойди! Вы все портите!
— Вот слабак, камнями кидается! — кричит Леннарт.
Юха в отчаянии набирает еще камней и бросает в Леннарта. Он бросает во всех. Один камень попадает Йенни в глаз, она падает. У Леннарта на лбу кровь.
— Ненавижу вас! Ненавижу вас! Ненавижу вас! — кричит Юха.
Он знает, что он пропал. Тот, кто кидается камнями, — пропал.
Юха — канатоходец, старающийся удержать равновесие, но когда ноги наконец устают и мышцы немеют, он оступается, теряет равновесие и падает.