Школьный двор выметен. Гравий выровнен. Площадка для «ниггера» пустует. На вершине флагштока развевается шведский флаг. Здесь были пятна крови, но их смыло дождем.
Самая последняя парта пуста.
Парта Томаса.
— Ну приходи, училка чертова! — елозит Пия. — Если у меня не будет пятерки по истории, я ее убью!
До этого им ставили оценки всего один раз, в третьем классе начальной школы, теперь же они будут получать их каждый семестр.
— Если у меня не будет пятерок по всем предметам, я убью директора, — парирует Эва-Лена, — но за пятерки в нашем классе отвечает Йенни.
Йенни оборачивается.
— Да уж, по некоторым я точно скучать не буду! — злобно произносит Пия, глядя Йенни прямо в глаза.
— А где, кстати, Томас? — интересуется Стефан.
— Ой, вот уж до кого дела нет! — кривится Пия.
Как только в класс входит учительница с пачкой коричневых конвертов в руках, все затихают.
Она икает, вынуждая себя приветливо глядеть на класс.
— Ну вот. Вот все и закончилось, — говорит она, пытаясь улыбнуться, и подносит ко рту кулак, заглушая отрыжку.
Вообще-то ей хочется крикнуть, что ничего не закончилось, что всего через несколько месяцев все начнется по новой, с новыми противными детьми, а те, кто должен отправить ее на нужное место, так и не придут.
Но она не кричит, у нее болит горло и кружится голова, и все ее покинули. Она кисло улыбается.
— В следующем году вам придется ездить в гимназию на автобусе, — продолжает учительница и снова икает, — и я хочу, чтоб вы знали: там у вас уже не получится выкидывать номера, которые многие из вас позволяли себе здесь. Я не хочу называть имен в такой торжественный день, но я должна сказать, что как (икает) Леннарту, так и (икает) Юхе придется быть поаккуратнее. Так что я вас предупредила.
Снова икает.
— Извините, не знаю, что это сегодня со мной.
Она стучит себя кулаком по груди.
— А в остальном мне было очень приятно быть вашим классным руководителем, и я хочу пожелать вам удачи…
Стук в дверь. Дверь открывается, и в класс входит мама Томаса. Учительница теряется. Икает. У мамы Томаса, одетой в черное, отчаянно-сосредоточенный вид, она ломает руки, обессилевшая от бессонницы.
— Он что, отправил мамашу за оценками? — шепчет Леннарт.
— Заткнись, свинья! — цедит сквозь зубы Пия.
Мама Томаса коротко, но приветливо кивает классу.
— Прежде всего я, естественно, хочу поздравить вас с окончанием средней школы, — медленно и мягко начинает она, — и попросить прощения, что мешаю…
У нее тонкий и очень усталый голос.
— Но я подумала, что вы, может быть, хотите узнать…
Она закрывает глаза, собирается с силами, делает глубокий вдох и продолжает:
— Потому что я знаю, как много вы все значили для Томаса и как он вас любил… Я не хотела омрачать такой выдающийся день, но я подумала, что, может быть, вы все-таки хотели бы узнать… что Томас… что Томас…
Ей не удается выговорить последнее слово. Она пытается подавить плач. Дети никогда в жизни не переживали более безмолвного мгновения, чем это. Куда деться от грозного Божьего лика? Они смотрят в парты. Как укрыть свою наготу? Стефан откашливается. У него в горле застряло что-то такое, от чего он не может избавиться. Йенни трудно дышать. Учительница икает. Юха смотрит прямо перед собой, ничего не видя. На класс, как секира, опустилась тень.
И мама Томаса выпрямляется и смотрит им в глаза.
Один-единственный раз.
И уходит.
Томас не смог больше ждать. Он больше не захотел тосковать. Теперь ему больше никогда не будет страшно.
Что все будут помнить, так это то, что в вечер окончания школы разбушевался шторм.
Все помпезные домашние празднования, которые Сэвбюхольм устроил в честь своих умников и умниц, пришлось перенести из садов в дома, сэвбюхольмцы причитали, вот ведь несчастье — подумать только, сколько труда было вложено в приготовления.
На горизонте бушует шторм.
Пусть разразится настоящий оркан.
Юха, Йенни и Томас играют на детской площадке в Сэвбюхольме.
Томас качается на качелях. Все выше и выше, Томасу страшно, потому что он раскачивается быстро, но скоро он спрыгнет — на этот раз он пообещал себе, что решится.
Юха и Йенни кричат ему:
— Прыгай, Томас! Прыгай, Томас, прыгай!
Пока дети тихонько решают примеры в тетрадках, учительница сидит за кафедрой и заполняет тест на тип личности.
Он должен показать, кем ей следовало бы стать.
Кем ей следовало стать.
Если бы все не было…
У нее есть талант. У нее есть дар. Она чувствует такие нерастраченные силы.
Один глаз у нее красный. Она снова налетела на дверь. По крайней мере, так она утверждает.
Дети ей не верят. Пусть утверждает что угодно — но ходят слухи, что ее бьет муж.
В ее мире существует масса дверей, на которые постоянно налетаешь, и от этого каждый раз краснеет глаз.
Учительница складывает набранные баллы и констатирует, что она, как и следовало ожидать, художественная натура.
Она смотрит на часы и видит, что уже пора заканчивать урок.
— Ну что ж, — со вздохом говорит она, — закроем тетради и начнем Веселый час. Сегодня я хотела почитать книгу, если, конечно, никто…
Юха с готовностью тянет руку:
— Я приготовил рассказ!
— Очень интересную книгу, — продолжает она, не обращая внимания на Юху, — детектив, он называется «Десять негритят», а написала его…
— У меня есть рассказ! — снова перебивает ее Юха.
— Агата Кристи его написала, — уже не говорит, а скрежещет сквозь зубы учительница, все больше краснея, — и он ужасно интересный, и все там умирают…
— Пожалуйста, ну пожалуйста, я приготовил…
— А УБИВАЛ ВСЕХ СУДЬЯ! СЛЫШАЛИ? СУДЬЯ! А ТЕПЕРЬ ЮХА РАССКАЖЕТ СВОЮ ИСТОРИЮ, А Я ПОЙДУ В ЛАБОРАНТСКУЮ И НАДЕРУСЬ В СТЕЛЬКУ!
И, поправив прическу жестом, полным достоинства, она удаляется из класса.
Юха выходит вперед. Он волнуется.
— Я… Я расскажу…
— Финский придурок! — цедит сквозь зубы Леннарт.
Класс в восторге. Юха смеется. Фальшиво, но смеется.
— Ха-ха-ха! Вот именно! Я расскажу вам историю про финского придурка. Придурковатого финна!
И он снова смеется и начинает говорить, передразнивая финский акцент своей мамы.
— Пекка пыл на шестом этаже в тевятиэтажке, и втрук начался пошар, и коп а огонь допрался до него, мы стали кричать: «Прыкай, Пекка, прыкай, Пекка, не бойся, мы натянули тебе спасательное полотно!» Но Пекка прыкнуть побоялся, Пекка побежал на сетьмой этаж, и когта огонь до него топрался, мы стали кричать: «Прыкай, Пекка, прыкай, Пекка, не бойся, мы натянули тебе спасательное полотно!» Но Пекка прыгать не стал, Пекка побежал на восьмой этаж, и когда огонь и туда топрался, мы стали кричать: «Прыкай, Пекка, прыкай, Пекка, не бойся, мы натянули тебе спасательное полотно! Прыкай, Пекка!»
Пятнадцатого июня, когда Юхе исполнится пятнадцать лет, он сядет на поезд на сэвбюхольмской станции, чтобы уехать из Сэвбюхольма и больше никогда туда не возвращаться. С собой у него только рюкзак с зубной щеткой и сменной одеждой на два дня, радиоприемником и книгой «Best Jokes for Every Occasion».
Томас раскачивается. Юха и Йенни поют:
Улетай, Синяя птица,
Улетай куда глаза глядят,
Улетай, Синяя птица,
Здесь тебе оставаться нельзя…
Томас взлетает все выше. Он готовится прыгнуть, собирается с духом, примеряется, примеряется…
— Но Пекка прыкать побоялся, Пекка побежал на тевятый этаж, и когда огонь и туда топрался, мы стали кричать: «Прыкай, Пекка, прыкай, Пекка, не бойся, мы натянули тебе спасательное полотно! Прыкай, Пекка!» — и Пекка прыгнул…
…и прыгает!
— …и вот мы оборжались-то — не было там никакого полотна!
Юха закончил. В классе тихо, как в склепе. Леденяще тихо. Юха смотрит на своих одноклассников и знает, что он пропал.
И тогда Томас вдруг начинает смеяться.
Не может остановиться. Не может прекратить. Безумно визгливый, истеричный, искаженный смех.
Как ржание лошади, которую ведут на бойню.
По Сэвбюхольму идет ангел. Не видно ни души. Как будто все умерли.
Исчезли все звуки. Как сгинули. Ветер трогает белое одеяние ангела. Крылья сложены на спине.
Он уходит. Прочь из Сэвбюхольма. Он бредет по открытому полю между старым и новым шоссе. В высокой траве.
Я бегу, стараясь его догнать, приближаюсь — и догоняю. Ангел поворачивает ко мне голову, чтобы даровать мне мир. Я впервые вижу его лицо.
У ангела нет лица.
Ни глаз, ни носа, ни губ. Только ровное ничто.
Как невылепленная глина.
В глине — дыра, рот этого существа. Рот открывается, и существо смеется. Это твой смех раздается из уст ангела, Томас, твой визгливый истеричный смех, который ты не мог удержать.
Помнишь учительницу, которая один раз замещала нашу и рассказывала, как она приучила свою дочь не плакать, а смеяться, когда происходит что-то печальное? И только застав свою дочь хохочущей над их насмерть сбитой собакой, она поняли, что где-то ошиблась.
Это твой смех и смех публики. Они перетекают один в другой. Не могу сказать, где чей.
Я стою на сцене, один в свете прожектора. Представление окончено. Моя рубашка мокрая от пота. Волосы липнут к голове. Я отдал все.
Я говорю: я Юха Линдстрём, и я хочу, чтобы вы меня любили!
И вы смеетесь.
Я говорю: обнимите меня и скажите, что я хороший!
И вы смеетесь.
Сэвбюхольм по-прежнему там, где и был, в десяти с лишним километрах от города.
Ничуть не изменившийся, не способный меняться, такой же замкнутый, как и прежде. Он давно уже стер все воспоминания