Во время отпуска они жили у него в Хультсбруке. Зимой он переезжал к ней. У них были и свои минуты счастья. Ракель всегда делала все, чтобы не упустить той малости, что ей доставалась. Она в одиночестве пожирала Билли Холидея. Именно пожирала: Билли Холидей был для нее тем же, чем новалукол для желудка.
И вот что-то произошло. Вернер попросил ее переехать к нему. В счастливом беспамятстве Ракель уволилась из школы, избавилась от квартиры, собралась и села в поезд со всеми своими чемоданами и сумками.
На этот раз все будет иначе, думала она.
Уже за первым обедом в их новом доме Вернер объяснил, что они по-прежнему просто друзья.
Ракель, не произнося ни слова, прикурила новую сигарету от старой.
Битва продолжалась.
5Одно из первых воспоминаний: диснеевский «Бэмби», они с Рут в огромном кинотеатре, красный бархат и позолоченная резьба. Происходило большое событие. Вдруг Ракель забеспокоилась и ткнула Рут в бедро. Рут раздраженно ударила ее по руке. Ракель обеспокоилась еще больше: это же так важно! — и снова ткнула Рут.
— Рут, Рут, это Бэмби?
— Тсс!.. — шикнула Рут. — Ты что, не видишь, что это сова?
— А-а… А это Бэмби? — прошептала Ракель.
— Не-ет, это кролик, заткнись ты!
Какое-то время Ракель сидела спокойно, потом она снова была вынуждена ткнуть Рут в бедро:
— Что они делают? Ну что они делают?
— Ш-ш! Сама видишь, охотятся на Бэмби!
— ПРАВДА? ОН УМРЕТ?
— Нет, нет!
И руки поползли к лицу, и Ракель сквозь пальцы смотрела фильм, но вскоре ей опять пришлось ткнуть Рут и прошептать:
— Мама Бэмби умерла, да?
— Помолчи!
— Она умерла?
— ДА-А! Мертвее мертвой! А скажешь еще слово, так получишь, как только выйдем отсюда, поняла, мелюзга?
Вопросы, вопросы, которые не были заданы и потому не получили ответа.
Но Рут тоже была ребенком, и ей тоже хотелось погоревать после смерти мамы Бэмби.
Их собственная мать была портретом, написанным маслом и висящим в гостиной. Юная воздушная женщина вполоборота. У Ракель никогда не получалось представить ее спереди или сзади. У мамы есть только вот эта правая половинка лица. Мама не может посмотреть ей в глаза, ее взгляд постоянно ускользает прочь, как будто ее потусторонность была предопределена.
Мама — просто девочка, принцесса. Отец не стал жениться заново. Рут как старшая сестра решила, что на ее долю выпало воспитывать маленькую Ракель. Со вздохом приняла она эту тяжкую ношу. Рут так и не простила Ракель, что та родилась.
6Старшая сестра тащит за собой сопливую младшую. Младшей сестре достается одежда, из которой выросла старшая, лет до двенадцати — пока младшая нагло не вымахивает выше старшей. Такого тоже не прощают. (Как и того, что младшая сестра раньше старшей теряет невинность, хотя этот факт явно указывает на недостаточную психологическую зрелость и рассудительность младшей, а также на нравственное превосходство старшей.)
Иногда Ракель думает о различиях между ними. Рут, не переводя дыхания, шагала из неполной школы в гимназию, оттуда — в школу медсестер. Ракель копировала сестру вплоть до гимназии, на которой остановилась. Ее взрослая жизнь стала сплошным бестолковым снованием туда-сюда под недовольным взором Рут.
Рут вышла замуж за будущего профессора медицины. Ракель же ненавидит гинекологов. Она ненавидит, когда надо задирать ноги на эту холодную подставку и когда просят расслабиться, хотя на самом деле сплошные боль и унижение. Рут задирала ноги совершенно добровольно, будущий профессор ложился сверху, и детишки выходили один за другим. Ракель же, знавшая свои обязанности, тут же начинала вязать голубую детскую кофточку, которая становилась упреком ее совести и смертельным врагом на ближайшие несколько лет.
Это Рут выступала за здоровое питание, Бьёрна Афзелиуса и центр города без автомобилей, а не Ракель. Однако именно Ракель внезапно уехала из города в Хультсбрук и с головой погрузилась в деревенскую жизнь.
Ракель печет хлеб, который оказывается сырым в середине.
Ракель опрокидывает на пол овсянку и, пока никто не видит, сгребает ногой под диван.
Ей бы следовало прибраться, но она лежит на диване и смотрит в потолок. Надо начать, думает она, надо начать.
Ракель курит одну сигарету за другой, решает кроссворды, не успевает вовремя приготовить обед и роняет пепел на пол.
Соседи посмеиваются над ее отважными попытками говорить на диалекте. Соседи — настоящие крестьяне. Ракель, руки в боки, обсуждает с ними урожай:
— Когда пахать будете? — Она тычет пальцем в колосящуюся пшеницу.
И по крестьянским ухмылкам понимает, что ляпнула что-то не то.
Ракель боится больших собак. Ведь маленькую всегда можно хорошенько пнуть, внушает она себе.
Однако корову не особо пнешь.
Главным образом Ракель сидит на кухне и глазеет в немытое окно, поджидая Вернера, который должен вернуться с работы, из любительского театра — или где он там еще пропадает, лишь бы не видеть ее.
— Мне нужен кто-нибудь, — говорит ему Ракель, — кто-нибудь, кто утешит меня в безнадежный дождь. Ты должен помогать выживать мне, вечно простуженной, замерзшей, с мокрыми ногами. А иначе зачем я здесь? Когда дождь все идет и вдет и весь мир превращается в сплошное месиво из глины, попытайся хоть немного утешить меня. Ведь мы можем немножко полежать рядом? Тебе даже не обязательно обнимать меня, просто побудь рядом. Мне нечего делать. Я скучаю. Я каждый день жду тебя по восемь-десять часов, так почему же ты не уделишь мне хотя бы четверть часа? Я тебе не помешаю. Я такая маленькая-маленькая. Я стану молчать, ничего не стану требовать — только чтобы ты немножко полежал рядом и чтобы я смогла согреться и, может, притвориться, что во всем этом есть смысл.
И Вернер раздраженно смотрит на нее и говорит:
— Если я сделаю это после всех твоих причитаний, у меня возникнет чувство, что я тебя унижаю. Ты ведь не хочешь, чтобы я лежал с тобой из чувства долга?
Правда-то в том, что Ракель на это наплевать, лишь бы он лег с ней. После непродолжительного нытья Вернер все же сдается, и Ракель приободряется: у нее есть еще силы сражаться дальше.
Рут твердит ей, что все это плохо кончится, ведь Ракель такая нервная и не умеет справляться со сложными ситуациями. Ракель ни с чем не умеет справляться.
Ракель отвечает ей:
— Ага, только подожди, это же моя жизнь.
А Рут говорит:
— Ну жду, жду.
7Шарлотта и Даниель сходят с поезда и озираются, стоя на перроне. Как теперь выглядит их тетя Ракель? Как мама, только некрасивее и с химической завивкой?
Жарко. Шарлотта чувствует, как под мышками струится пот, и прижимает руки к туловищу. Скоро завоняет. Дезодорант спрятан глубоко в рюкзаке.
У них обоих по рюкзаку. У нее розовый, у Даниеля голубой.
Даниеля пот не беспокоит. Даниель — еще ребенок. Зато она только что закончила неполную школу и вступает во взрослую жизнь. Это последнее лето.
Даниель, как обычно, молчит. Он почти всегда молчит. Учительница больше не пытается заставить его отвечать на уроках.
Вот к ним направляется какая-то тетка. Она почти бежит. Поезд трогается с места. Шарлотта и Даниель смотрят друг на друга. Теперь уже поздно.
— Вот вы где! — кричит тетка, улыбается и тянет к ним руки. — А Даниель-то вырос и совсем уже большой!
Даниель уворачивается от руки, которой тетя собирается потрепать его по щеке. Тогда тетя обращается к Шарлотте:
— Он все такой же тихоня?
Шарлотта кивает. Тетя вздыхает. Они спускаются с платформы. Вдруг тетя слегка пихает Шарлотту в бок.
— Смотри, вон идет тип, который скоро умрет!
Она указывает на мужчину, который медленно бредет им навстречу по противоположной стороне улицы.
— Смотри, как он опух от лекарств!
— Рак? — шепотом спрашивает Шарлотта.
— Да нет, кое-что подиковиннее! — восклицает тетя и тут же понижает голос: — Забыла только, как называется.
Даниель в упор смотрит на мужчину. Тетя холодно кивает. Приговоренный медленно тащится мимо, не замечая их.
Они садятся в машину. Даниель оборачивается, чтобы в последний раз взглянуть на этого человека. Они трогаются с места.
Несмотря на жару, тетя оставляет все окна закрытыми. Шарлотта и Даниель сидят на заднем сиденье. Даниель прижимает к себе рюкзак. Тетя беспрерывно говорит, время от времени бросая взгляд в зеркало заднего вида. Шарлотта и Даниель знают, что взгляд в зеркале может появиться в любой момент.
Тетя говорит о родне. Знать все о родне — это ее призвание. Тон укоризненный.
— Кузин Эрик, который женат на Эббе, которая зубной врач, обзавелся еще одним отпрыском, которого крестили на прошлой неделе.
Взгляд в зеркальце.
— Но вы-то, наверное, ничего не знали и об их первенце?
— Нет, как же… — отвечает Шарлотта, понятия не имеющая, что кузин Эрик женился. Кто, интересно, вышел замуж за такого урода?
Машину встряхивает и раскачивает из стороны в сторону. Даниеля начинает тошнить, во рту кисло от съеденного завтрака. Он сжимает зубы и втягивает воздух, перегибается через переднее кресло, чтобы видеть дорогу. Тетя морщит лоб.
— Назад! Я из-за тебя ничего не вижу!
Даниель безвольно откидывается на сиденье.
Рот уже под завязку набит сыром. Даниель сжимает губы, чтобы ничего не просочилось наружу.
Тетя показывает пальцем на дома, мимо которых они проезжают. Шарлотта кивает, бормочет «ага» и бросает угрожающие взгляды на Даниеля, чтобы тот не вздумал блевать.
— Ну вот мы почти и дома, еще только один пригорок!
Вверх-вниз. Даниель зажимает рот рукой, лицо как у мертвеца, ему срочно надо на воздух! Наконец машина останавливается.
— Скоро будем пить чай с кексом!
Даниеля рвет.
Тетя молча смотрит на него.
Шарлотта краснеет.
Даниеля рвет.
— Убирать все это Даниель будет сам, — наконец выдавливает из себя тетя.