Даниель пытается думать, но мысли не приходят. Просто не приходят. Это не плохо и не хорошо. Ему грустно, но он не понимает почему. Он сжимает ладони, а когда снова разжимает, там ничего нет. Он доезжает на эскалаторе от входа в метро до продовольственного отдела и ждет половины шестого.
Даниель жаждет Рут.
В семье Даниеля все ходят голыми, потому что Рут считает, что стыдиться им нечего. Даниелю стыдно, что он стыдится.
Даниелю хочется быть как Николас. Николас — его кумир. Ему восемнадцать лет, и он только что переехал.
Живя дома, Николас превращал жизнь семьи в адскую пытку. Так говорит Рут. Даниель считает, что Николас совершил сильный поступок.
Если бы Даниель был из тех, кто болтает на переменах, он рассказывал бы обо всех бравадах Николаса. Как он, например, пришел однажды вечером домой и просто сообщил, что бросил гимназию, нашел себе квартиру в Рокста[49] и завтра же переезжает.
— Ладно, только ничего ты отсюда не заберешь! — кричала Рут.
Николас не забрал даже одежды.
— И на что ты будешь жить?
— Разберусь! — ответил Николас, пожимая плечами.
— «Разберусь!» — фыркнула Рут. — «Разберусь!»
— Я запрещаю! — сказала она.
— И это вся благодарность! — сказала она.
— Ничего, скоро приползешь домой! — сказала она.
Но Николас уже ушел. И слушать все это пришлось Даниелю, пока Рут рубила на мелкие кусочки два кило лука.
Даниель идет домой из «Оленс», он надеется, что Рут уже дома.
— Разберусь! — повторяет он про себя.
И пожимает плечами, в точности как Николас.
17Николас переехал в однокомнатную квартирку в Рокста. Девятнадцать метров. Квартира принадлежит господину Скуглюнду, другу Эдмунда и Рут. Николас тайно заключил с ним договор и снял квартиру за 1800 крон в месяц. Господин Скуглюнд охотно оказал Николасу дружескую услугу.
Настоящая цена, правда, на тысячу меньше.
Первые две недели Николас не видел ни одного соседа. Как будто жил в пещере. И вдруг однажды вечером в дверь позвонили. Перед ним стояли две тетки в халатах.
— Кто вы? — спросили они. — Почему вы здесь живете? Где господин Скуглюнд, которому принадлежит квартира?
Николас попытался объяснить, но его тотчас же прервали:
— Если прижать ухо к стене, то слышно, как вы чистите зубы. Это мешает. Обязательно чистить зубы так поздно?
— Нельзя так спать, как вы, — подхватила другая, — обязательно все время передвигать кровать? Не могли бы вы решить, где она должна стоять, и оставить ее в покое?
— Что это, кстати, вы катаете по полу полдвенадцатого ночи?
— А, это всего-навсего моя коллекция пушечных ядер — время от времени им нужно подвигаться, — ответил Николас и попытался заслонить дверной проем, чтобы тетки, вытягивавшие шеи, как гусыни, не смогли заглянуть в комнату.
— До господина Скуглюнда здесь жила одна дама, — сказала одна дама.
— У нее не было ни радио, ни телевизора, — сказала другая.
— Но мы все равно жаловались, потому что нам мешало, что она ходит по комнате.
— Ей не оставалось ничего другого, кроме как ходить туда-сюда по комнате.
— Но мы положили этому конец!
— Это была такая приятная пожилая дама…
«Мне нет до всего этого дела», — подумал Николас, когда тетки наконец оставили его в покое. И все-таки он убавил громкость проигрывателя с двойки до единицы и осторожно сел за стол, чтобы допить остывший чай.
18Николас работает в доме престарелых. Там он меняет подгузники старикам и пылесосит у них каждые две недели, пока окна и люстры зарастают пылью.
Вообще-то пенсионеры имеют право требовать, чтобы у них мыли окна каждую весну и осень. Они могут выбирать между уборкой и мытьем окон. Если вымоют окна, уборки не будет месяц.
Старики выбирают.
Закупка продуктов скоординирована, ее производят по понедельникам и четвергам. В группе Николаса все, кроме него, приехали из Финляндии. И он, кажется, уже начинает говорить с акцентом.
Санитары приходят и уходят. Через месяц ты уже не новичок, через полгода — ветеран. На прошлой неделе Николас был у старой дамы, которая аккуратно записала его имя и национальность в черную книжку. Так она поступала со всеми санитарами, которые к ней приходили.
Страница за страницей.
За несколько лет — более шестидесяти имен и с десяток национальностей. «Зачем ездить по всему миру? Состаришься — и вот мир сам приходит к тебе, чтобы принести продуктов и заправить постель».
Ни у кого в группе Николаса нет образования. На первой же неделе Николасу велели поставить одной тетке клизму.
Он и поставил.
Во влагалище.
Хотя он знает одного санитара, который взял у старика мочу на анализ, поставил ее на стол и ушел, а старик возьми да и выпей.
— Это не сок, — сказал старик.
— Да, не сок. И теперь мне придется брать новую порцию на анализ.
В доме престарелых есть сигнальный центр. Как только поступает сигнал, на панели начинает мигать лампочка. У каждого старика — своя лампочка.
Когда кто-то умирает, дверь пломбируют и лампочка мигает неделями. На панели всегда мигает несколько ламп. Маяки. Трупные огоньки. Звезды в небе.
В комнате А25 народ идет конвейером. Не успевают въехать, как уже выносят.
Сообщите старику, что его направляют в комнату А25, и он побледнеет и потеряет волю к жизни.
Последней бабке подвязали челюсть уже по дороге туда, в коридоре.
Лампочка этой комнаты мигает беспрерывно. Рассвет еще не брезжит[50].
Стариков так много, что в доме престарелых они утрачивают имена.
— А41 нужно дать компот из шиповника и подгузники.
— Б21 надо дать лекарство.
— А43 надо утешить. (Его так и не утешают.)
Когда Николас только начал работать, он чувствовал, что действительно вносит свой вклад. Помогать старикам вести достойную жизнь — это ведь одна из важнейших вещей в мире.
А теперь Николас чувствовал, что еще немного — и он бросится вниз с балкона (хотя здравого рассудка пока и не лишился), только бы не слушать все эти глупости, которые несут ни черта не успевающие восемнадцатилетние стажеры.
19Шарлотта — единственный человек в семье, который не ведет себя, как ребенок. Она собирается поступить на двухгодичное социальное отделение и, закончив его, стать никем или же стать кем-то там с детьми. Следующим летом она отправится путешествовать на поезде. У нее все в порядке с внешностью — иногда она не такая уж и уродина, — но зад широковат. В примерочной ей требуется не меньше часа, чтобы осознать, что проблема не в джинсах, а в ее попе.
Хорошенько намылившись, она нащупывает в груди множество маленьких комочков. Там день за днем развивается рак.
Рут носит с собой в сумке прокладки для Шарлотты. Шарлотту это бесит. Рут считает, что злиться не из-за чего.
Шарлотта много размышляет о жизни. В прошлом году она училась у священника, но конфирмацию решила не проходить. Она не сумела приобщиться к Богу священника. Ей кажется странным, что Бог — эта космическая сила, существующая с начала времен, — должен быть центристом! Вместо этого она стала читать китайских мыслителей — они по крайней мере не центристы.
Шарлотта беспокойная, она то и дело встряхивает волосами. Постоянно ищет взглядом зеркала. И все-таки она не так боится своей внешности, как Даниель.
Даниель сидит, запершись в своей комнате, наедине с зеркалом. Он только что обнаружил, что он косоглазый. Правый глаз смотрит на левый. Между глаз у него магнит, который притягивает к себе глаза так, что они аж трещат.
Это просто ужас, особенно если учесть, что нос у него тоже кривой после того, как он упал с велосипеда.
Впрочем, веснушек уже почти не видно. Целый год он каждый вечер натирал лицо лимоном — и вот результат!
Но с мешками под глазами бороться бесполезно, хоть он и спит, положив на них кусочки картофеля.
Иногда Даниелю кажется, что у него какая-то мозговая травма, которая постепенно превращает его в урода. Уродливее и уродливее с каждым днем, думает он, рассматривая свое лицо.
Рут говорит, что он похож на Клауса Кински[51].
— Он же играл Носферату без грима, — говорит Шарлотта.
Носферату — это Дракула. Это Даниелю известно, и он оскаливает зубы, чтобы посмотреть, не выросли ли клыки.
Даниель из фарфора. Шарлотта знает, кто такой Даниель. Это его последняя реинкарнация, перед восхождением в нирвану восьмым Буддой.
Даниель все время скрывается. Он будто танцует, мягкий и робкий, постоянно делая шаг прочь от света, ловящего его силуэт.
20Никакой тайны за молчанием Даниеля нет. Он мог бы заговорить — и всех разочаровать.
Что он мог бы сказать? Только это:
— Когда я был маленьким, год назад, я чудил. Школьная медсестра хотела у всех проверить слух. Мы надели наушники, и нам надо было говорить «да», как только мы слышали сигнал. Я хотел быть глухим и поэтому сделал вид, что слышу только самые громкие сигналы. Тогда меня отправили к лору, чтобы проделать тест заново. Я продолжал твердить, что ничего не слышу. Лор решил, что я удивительный ребенок. В школе у меня были проблемы с левым ухом. На приеме у доктора — с правым. Несколько недель пришлось говорить всем «чего?» — особенно Рут, иначе все догадались бы, что я, конечно, все слышу. Наконец меня отправили в специальную клинику в Дандериде[52]. Тогда я подумал, что, наверное, пора прекратить притворяться, пока меня не отправили в школу для глухих, куда ходят одни больные ДЦП. И я начал слышать каждый звук. Доктор сказал, что у меня идеальный слух. «Идеальный», — повторил я Рут, и сначала мне показалось, что она меня ударит, но на самом деле видно было, что она вздохнула с облегчением. Так что я не глухой, но зато кос