— Но не обязательно же, черт побери, краситься за закрытой дверью, мне нужна бритва!
Шарлотта красится и громко поет.
Ракель сидит на диване и улыбается. Если бы Рут это увидела, она бы рассердилась, потому что чему тут улыбаться?
Ремарки автораВ возрасте одиннадцати лет я предпринял серьезную попытку пробудить моральное и религиозное сознание наших секуляризированных и утративших духовную крепость соседей.
Приближалась Пасха, и я был очень возмущен тем, что никто не собирался ни единой мысли посвятить пасхальной вести о жертве Христа.
Разрисовывать яйца они хотят, телевизор смотреть они хотят, а о Боге и слышать не желают, с горечью думал я.
У меня зрел план — я должен был напомнить им, пристыдить их и призвать стать лучите. Ведь все, что нужно, — это чтобы кто-то показал им, насколько они заблуждаются.
Несколько дней искал я в Библии строки, выписывал их, сворачивал бумажки и запихивал бумажки в чайник В Великий четверг я приступил к делу. Я вырядился ведьмой[66], надев отслужившие маме юбку и передник, но вместо того, чтобы рисовать себе красные щеки и крупные веснушки, я решил сделать свою внешность более впечатляющей.
Итак, я разрисовал лицо лиловой краской и отправился к соседям выполнять свою миссию.
Сначала я пришел к Хёрнбладам. Их средний сын ходил со мной в параллельный класс. Они меня не узнали.
— С Пасхой! — крикнул я так, что акварель на лице потрескалась, и протянул бумажку.
«Ад приближается», — прочитали они и уставились на меня. Я призывно смотрел на них в упор.
— А это случайно не Юнас? — спросили они. — Ты зачем это вырядился?
— Христос воскрес, — пробормотал я, начиная сомневаться в своей миссии, но все же протянул им чайник, в который полагалось класть угощение.
— Мне кажется, тебе лучше пойти домой и умыться, — сказал господин Хёрнблад, пока госпожа Хёрнблад искала, чем меня угостить.
Следующая семья оказалась незнакомой.
— С Пасхой! — крикнул я и протянул им бумажку со следующим текстом: «Я алкал и не нашел пищи; я жаждал и не нашел воды».
— Что это такое? — недоверчиво спросила тетка, оценивающе разглядывая мой лиловый лик.
От высохшей краски чесалось лицо. Я помахал своим чайником и повторил «с Пасхой», чтобы они поняли, что я пасхальная ведьма и поэтому требую соответствующего обращения.
Тетка не выглядела особо обрадованной.
— А, ну спасибо тогда, — проворчала она и захлопнула дверь, не положив в мой чайник и жалкой тянучки.
— Чертова карга, — пробормотал я и отправился дальше, все более сомневаясь, есть ли жемчужное зерно в моей затее.
Усталый, униженный, с лиловой физиономией вернулся я вечером домой.
Никого я не обрадовал своим посещением, никто с благодарностью не преобразился и не стал лучше.
К тому же угощения я тоже не получил.
Зато моя гадкая сестра набрала полный чайник — еще бы, ведь у нее на вооружении были красные щеки, веснушки и подхалимство.
У меня еще несколько дней вокруг лба корни волос были лиловые. На следующий день после Пасхи я попросил прощения у Господа и выкинул все свои бумажки с библейскими изречениями.
Вот и все о благочестии, благих намерениях и противной сестренке.
46Рут терпеливо сидит рядом с Ракель, когда у нее есть время, но та не желает образумиться. Она будто упивается своим несчастьем.
— Может быть, ты все-таки попробуешь выговориться? — начинает Рут. — Так хорошо порой выговориться!
— Спасибо за поддержку, — говорит Ракель и сжимает протянутую руку Рут.
— Как чудесно, что мы понимаем друг друга! — восклицает Рут, и на глаза у нее наворачиваются слезы.
«Стерва!» — думает Ракель.
«Истеричка!» — думает Рут.
47Когда дети в школе, а Рут в больнице, Ракель остается дома одна, не зная, чем ей заняться. Она удивляется, что находится там, где ни одна вещь не принадлежит ей, в чьем-то чужом, более удачном мире.
Иногда Ракель звонит ему.
Собственно говоря, ей ничего не нужно, однако она все еще лелеет отчаянную надежду, что он скажет, что любит ее, между ее «вчера я посмотрела хороший фильм» и «а потом решала кроссворд».
Но Вернер не говорит, что любит Ракель, потому что он ее действительно не любит.
В трубке жизнь затихает. Уже и Ракель не может придумать, что сказать, а Вернер так и не говорит, что любит ее. И именно Вернер всегда заканчивает разговор фразой: «Это влетит в копеечку».
Обычно после того, как они уже промолчали несколько минут.
— Да, — безвольно отвечает Ракель, — это влетит в копеечку.
Ракель хочется, чтобы Вернер задержал руку у телефонной трубки, положив ее на место, потому что ей потребуется несколько дней, чтобы снова набрать поводов для звонка.
— Привет, это Ракель. Ты не звонил мне сегодня?
— Нет.
— Странно, никого не было дома весь день, и я подумала…
— Что?
— Ну, телефон был какой-то теплый — как будто кто-то звонил и звонил. Я подумала, что это был ты.
— Нет, это был не я.
— Ну а как дела?
— Хорошо. Но у меня нет времени разговаривать сейчас, Ракель.
— А, понимаю… Я просто правда подумала, что это ты звонил. Поэтому и позвонила тебе. Разве не странно, что телефон был прямо-таки теплым?
— Пока, Ракель.
— Пока, Вернер.
Вернер обладает способностью забить и разделать ангела за две минуты. Раз — перерезает горло и крылья, два — окунает в кипящую воду, так что выпадают перья, и вот ангел гол и готов к заморозке.
Ракель делала для Вернера все.
Один мексиканец в Нью-Йорке заставил свою девушку вырвать все зубы, чтобы она лучше сосала. Это еще ничего! — думает Ракель.
Ракель голодна, Ракель холодно. Она крадется по квартире и трогает батареи. Они ледяные. Ракель не решается зажечь свет, а тем более включить батареи. Ракель здесь чужая. На улице начинает синеть.
Она встает у окна и принимается напевать. «Си-и-инь!» — низко поет она. Во рту щекотно от звука. «Си-и-инь!» — повторяет она и раскачивается. «Си-и-инь!» Она делает первый танцевальный шаг на полу сестринской гостиной. По щеке стекает слеза. Ракель скоро сорок, и у нее нет своего дома.
Она рывком сдирает с себя блузку. Ее соски твердеют и подрагивают — она танцует по кругу в гостиной. Она поет, и танцует, и плачет, и уже не помнит Вернера, но помнит его имя — Синь.
Однажды у нее появится свобода делать абсолютно все, что она захочет. Она зажжет сто свечей по кругу, будет слушать Билли Холидея в наушниках, сидя, сжавшись и онанируя.
«Надо позволить ему снова уничтожить меня, — говорит она себе. — Раз за разом я придумываю какие-то вещи, искажая реальность. Он ставит реальность на место, и все снова становится ужасно. Поэтому он мне и нужен».
Она хлопает в ладоши и притопывает. Ей холодно, кожа покрылась пупырышками, но она все танцует свой индейский танец вокруг стола. Слезы текут, но она не закрывает синие, синие, синие глаза.
Она поет:
— Перед тем как я родилась, ты обнял меня и сказал: «Настала твоя очередь. Не бойся!»
Она останавливается перед собственным отражением в зеркале.
— Как ты мог? Как ты мог сказать такое — не бойся! Мир так гнусен.
Она вздрагивает. Закрывает глаза и поет:
— И все же я прошу тебя прийти. Обними меня и утешь.
Она замолкает. Слушает. Шепчет, что боится. В темной прихожей кто-то есть. Кто-то стоит среди плащей и курток под полкой для шляп.
— Вернер? — кричит Ракель.
— Нет, это я, — слышит она тихий голосок.
— Даниель! И долго ты там уже стоишь?
Она прикрывает груди руками и оглядывается в поисках блузки. Даниель подкрадывается к ней. Он видит, что она дрожит.
— Совсем не долго, — говорит он.
Он впервые испугал кого-то. Некоторое время они молча стоят и смотрят мимо друг друга. Ракель застегивает блузку до самой шеи.
— Это Вернер виноват, — говорит она наконец, — когда он предал меня в первый раз, я поклялась, что никому больше не позволю так со мной обращаться. И потом он обращался со мной так семь лет.
— Как?
— Даниель, пообещай мне, что ты никогда не будешь так обращаться с женщиной, пообещай!
Она хватается за него, и он не знает, что ему делать. Все, чего он хочет, — это просто пообщаться с ней. Он уже собирается сказать ей об этом, как она вдруг отталкивает его и шипит:
— Да кто ты такой, черт возьми? Не шпионь за людьми, это некрасиво, Даниель!
— Я не шпионил, — бормочет Даниель.
— Ну конечно, конечно, ты не шпионил. Ракель чувствует, что у нее снова болит голова.
Она идет в кухню за таблетками. Через час она уснет. Даниель сбегает в свою комнату и запирается в платяном шкафу.
Он сидит в пыльной темноте на ворохе одежды и тихо поет, раскачиваясь вперед и назад.
— Си-и-инь, си-и-инь, — поет он.
48Ракель внушает себе, что все, что ей нужно, — это мужчина. Любовь проста. Нужно всего лишь открыться ей, обернуться и принять ее.
Она выбирает жертвой Юхана. Он годами восхищался ею.
Поймать его на крючок оказывается совсем не сложно. Скромный обед, кино, прогулка, визит к нему домой и его почти высокомерное: «Можешь переночевать, если хочешь».