Ракель поставила более пяти тысяч и более сорока лотов — она не выиграла и эре.
Газета преподнесла выигрыш восьмилетнего ребенка как «очаровательную радостную новость».
Очаровательную и радостную! Гадкая это новость, вот что!
Ракель втайне надеется, что малышка свихнется от своего везения.
Ракель выиграла в лотерею всего один раз в жизни. В детстве — волнистого попугайчика на рождественской ярмарке.
Тот, кто сначала выиграл птицу, не захотел ее брать. Угадайте, завизжала ли Ракель от радости, когда ей позвонили из церкви?
И вопила ли птица день и ночь напролет несколько лет?
Нет на свете птицы за всю историю человечества, которую ненавидели бы больше, чем эту. Ей даже не дали имени. А если дали, Ракель тут же его забыла. Шли годы, и однажды птица умерла. Как — этого Ракель толком не помнит. К чему рыться в прошлом.
Говорят, что Андерс Валль и Эрик Пенсер[80] из довольно бедных семей. В школе они были троечниками, по всем предметам у них были одинаково низкие оценки. Их не интересовали ни спорт, ни музыка, ни девушки, как других мальчиков. В их головах шевелилась всего одна мысль: деньги. Ради того, чтобы разбогатеть, они могли пожертвовать чем угодно.
Теперь они возглавляют каждый свою империю. Они преуспели, но какой ценой! Они вообще жили? И Ракель спрашивает себя, не счастливее ли она, несмотря на свою бедность.
Нет, конечно, не счастливее.
Ракель думает: Андерс Валль уже женат, а Эрик Пенсер слишком уродлив.
Ракель вычеркивает Андерса Валля и Эрика Пенсера из списка, она вычеркивает «Лото» и «Виннарконто». И рвет список на клочки.
Вместо этого она пишет новый заголовок: КАК СТАТЬ СЧАСТЛИВЫМ?
Решиться порвать с прошлым, пишет она, решиться начать все сначала, перестать ждать, прекратить предъявлять требования, решиться быть довольной. Я на правильном пути, я справлюсь. Мало оставить кого-то, надо умереть и заново родиться, иначе во всем этом нет смысла. Мало бросить Вернера, надо позволить реке унести все с собой и создать что-то новое. Поселиться в другом городе, заняться чем-то еще, кроме испанского, изменить прическу, образ мыслей. Умереть и родиться неузнаваемой. Я загадочная писательница с таинственной улыбкой и ворохом волос. Я крашу волосы в ярко-рыжий цвет. Хна — это классно! Lo siento, señor, no hablo español[81]. Да, она та самая радостная чертовка. No, señor, soy artista[82]. Керамист я, керамист. В моих шкафах притаились десятки забавных глиняных человечков, и каждого я продам за большие деньги, и я просверлю в них маленькие дырочки, в которые можно будет втыкать иголки, и все будут покупать моих человечков и втыкать в них иголки, и Вернер будет каждый раз вскрикивать от боли, не понимая, в чем дело, пока однажды боль не прекратится, потому что всем осточертеют мои глиняные человечки и никому до них не будет дела, а Вернер так и не поймет, что же это было с ним.
На следующий день она покупает «горящую» путевку в Париж на Рождество, звонит Рут и говорит, что она, к сожалению, не сможет отпраздновать Рождество вместе с ними (ой-ой-ой, как же это так!), и рвет открытку Вернеру, потому что не желает она ему счастливого Рождества, она желает ему Рождества, полного муки и безнадежности, и чтобы та, другая, заразила его венерическим заболеванием.
Вот так, думает она, вот так.
Вернувшись домой за день до поездки в Париж, Ракель чувствует: что-то не так.
На полу у кровати пятно. Слизь.
Ракель ведь смотрела «Экзорциста»[83] и все такое, и она знает, какие следы оставляет после себя дьявол, поэтому она бросается на кровать и кричит: «ИИСУС — ГОСПОДЬ! ИИСУС — ГОСПОДЬ! ИИСУС — ГОСПОДЬ!»
Она знает, что ее ждет. Скоро ее начнет рвать зеленой желчью, а потом в комнату ввалится Макс фон Сюдов.
Она заставляет себя уснуть. Просыпается на следующее утро, и все нормально. Завтракает в халате, потом звонит телефон, и это Рут, которая интересуется, как Ракель. И Ракель отвечает: «Прекрасно, а ты как думала?» — и ходит по комнате взад и вперед с телефоном в руках, и подходит к креслу, и тогда она вдруг видит, что ПОД КРЕСЛОМ ЛЕЖИТ МЕРТВЫЙ ГОЛУБЬ!
— Что? — переспрашивает Рут.
— Я СКАЗАЛА, ЧТО В МОЕЙ КВАРТИРЕ ЛЕЖИТ БОЛЬШОЙ ЖИРНЫЙ МЕРТВЫЙ ГОЛУБЬ!
Рут, конечно, сразу выбирает командный тон:
— Не трогай его. У него могут быть блохи, и он может быть заразным. Выброси его лопатой.
— ЛОПАТОЙ? Я ЖИВУ НА ЧЕТВЕРТОМ ЭТАЖЕ НА ДЕВЯТНАДЦАТИ КВАДРАТНЫХ МЕТРАХ, КАКОГО ЧЕРТА У МЕНЯ МОЖЕТ ДЕЛАТЬ ЛОПАТА?
— Успокойся. Ты всегда впадаешь в истерику. Если он мертвый, то бояться нечего…
Но Ракель вдруг видит, что мертвый голубь под креслом начинает медленно и угрожающе шевелить крыльями.
— ОН НАПАДАЕТ.
— Не нападает, — раздраженно говорит Рут.
— СЛУШАЙ, У МЕНЯ В КВАРТИРЕ ГОЛУБЬ-УБИЙЦА Я НЕ МОГУ РАЗГОВАРИВАТЬ! — кричит Ракель, бросает трубку и вскакивает на стул в поисках укрытия.
И так они застывают: Ракель на стуле, голубь в углу, голубь в углу, Ракель на стуле.
Голуби разлагаются не быстро.
И Ракель думает: это история для серии «Драма в повседневности» в «Домашнем журнале». Каждая опубликованная история оценивается в двести крон.
Но со стула ей не дотянуться до ручки с бумагой, и она думает: почему влипает всегда невиновный? Бьюсь об заклад, что у аятоллы Хомейни никогда не было мертвого голубя под креслом. И у Вернера. И у Рут.
Нет в мире справедливости.
В фильме «Полуночный экспресс»[84] один молодой человек должен вывезти из Турции сверток с гашишем, но попадается полиции, и его приговаривают к пожизненному заключению.
Каждый раз, когда Ракель смотрит этот фильм, она надеется, что ему повезет, и парень все-таки вернется домой к родителям, и все будет хорошо.
Ракель смотрела фильм шесть раз, и этот осел каждый раз попадался!
Ну может же ему, как и ей, повезти хоть однажды! Она перешла на «Вита Бленд»[85], чтобы уберечься от рака легких. Она готова поспорить, что все равно подцепит рак, но тогда она, во всяком случае, будет вправе заявить Богу: «В мире нет справедливости».
Она могла бы взять молоток и пристукнуть мерзкого голубя. Каждое животное защищает свою территорию. Наконец она звонит Рут, которая приходит и выносит птицу.
— Ох-ох-ох, — говорит Рут.
Потому что Ракель не может позаботиться о себе.
Зато Рут — старая дева.
И все же они скованы крепкой цепью. Они сестры, и они пытаются стать счастливыми, и они с помощью старых осколков отчего дома пытаются создать нечто, что тоже можно назвать домом.
Они пытаются воссоздать естественность, царившую, когда ничто не вызывало сомнений — ни правила, ни власть, ни запреты, ни наказания, — и выливавшуюся в то, что они теперь вспоминают как надежность. Надежность, в которой можно спать и есть, в которой можно расти и из которой можно вырастать.
Они презирают и прощают друг друга в блаженном угаре, несутся вперед или топчутся на месте.
Когда с голубем покончено, они пьют кофе. Рут вздыхает. Ракель вздыхает.
— Годы идут, — вздыхает Рут, — а все не так, как хотелось.
— Все не так, как хотелось, — соглашается Ракель.
— Николас не возвращается домой, и Шарлотта скоро уйдет, и останется только малыш Даниель. Куда они уходят? А еще эти ягоды, которые я пообещала собрать: на варенье, на компоты, на заморозку.
— Но с другой стороны, куда тебе эта прорва черники, — утешает Ракель, — а брусничное варенье ты вообще подаешь только к котлетам, а котлеты ты делаешь, только когда снижают цены сразу и на фарш, и на сливки, а этого не случается почти никогда.
— Знаешь что, я иногда завидую твоему хаосу.
— Не завидуешь.
— Точно, не завидую, и вот снова Рождество.
— Что ж, спасибо, что помогла мне с голубем.
— Ай, я бы точно так же запаниковала, если бы это произошло в моем доме.
— Нет. Ты никогда не паникуешь.
— Не дурачься. Когда твой самолет?
— Скоро.
— Я считаю, что это безумие — уезжать на Рождество.
Рут медлит. Потом улыбается.
— Подвезти до аэропорта?
И Ракель улыбается.
— Я передам Парижу привет от тебя.
— Да, передай. Передай и скажи: вот оно как.
Рут стоит у панорамного окна и смотрит, как взлетает и исчезает самолет. С тяжелого низкого неба тихо падает дождь. Рут долго стоит и смотрит вверх, прочь, в другой мир. Потом она говорит «ох-ох-ох» и направляется к своему автомобилю.
«Ко мне в квартиру, кстати, никогда не проник бы мертвый голубь, — думает она. — Начнем с этого. Просто из принципа».
Канун Рождества, слякоть.
Даниель получает в подарок коньки.
— Я так любил в детстве кататься на коньках! — восклицает Эдмунд.
— Но у Даниеля такие слабые лодыжки! — фыркает Шарлотта.
— Не говори так, — резко произносит Рут, но тут же меняет тон на дружелюбный: — Даниель, это же замечательно, теперь я буду давать вам апельсины и горячий шоколад, и вы сможете всю чудесную зиму каждое воскресенье кататься по льду!
Даниель ненавидит зиму.
— Что ж, берем следующий подарок, — решает Рут и вытаскивает еще один пакет из-под елки, которая сверкает мишурой, пластмассовыми шарами и электрическими огоньками.
И вот Вернер звонит Ракель — в марте, через четыре месяца.
— Я считаю, что пора нормализовать наши отношения. Что скажешь о том, чтобы снова съехаться и покончить с этой мышиной возней?
У Вернера веселый и решительный голос. Он говорит, что расстался с той, другой, и что в доме не хватает Ракель. Одним щелчком он разрушает глиняный мир Ракель.