Еще на миг мечты уносят Юху к восходу, который больше похож на закат.
— Ну, теперь давай почитаем комиксы, — решает он и бросается на узкую незаправленную кровать, которая скрипит и шатается, когда на нее плюхаешься.
Под матрасом что-то лежит. Порножурнал — спрятанный, но все-таки немножко выглядывающий наружу, его явно никто не должен увидеть. Юхино сердце начинает биться быстрее. Он знал, что день будет удачным.
— Смотри, Йенни! — шепчет он, вытаскивая журнал.
Йенни краснеет.
— Ой, фу! — восхищенно выдыхает она.
Юха в восторге листает журнал, смотрит на вызывающие картинки: женщины в розовых и голубых париках, с зелеными тенями на веках, с красными накрашенными ртами, женщины, раздвигающие ноги и извивающиеся, женщины, в дырочки которых тыкаются члены размером с полено. Он останавливается на фото, где женщина и мужчина лежат валетом и ласкают друг друга губами.
— Это, наверное, коллаж, так просто невозможно сделать. Смотри!
Он протягивает Йенни журнал. Она внимательно рассматривает фото и задумчиво кивает:
— Очень странно!
Юха и Йенни знают о сексе все, что нужно. Папа запихивает свою письку в мамину дырочку, а потом появляется желтое семя, из которого и получается ребенок.
А то, что кто-то там лежит вот так, валетом, и берет письку в рот, — нет, это просто смешно.
— Читай! — требует Юха.
— «Я до конца ввел свой большой член в ее щель, вибрирующую от вожделения, и она возбужденно закричала: „Горит! Горит!“»
Йенни прерывает чтение и вопрошающе смотрит на Юху:
— Интересно, что это горит?
— Это просто потому, что ей очень приятно. — Юха закатывает глаза — вечно все надо объяснять. — Вот так «Гори-и-ит!»
Он корчит рожи и громко стонет.
— Прекрати! — смеется Йенни и шлепает его, чтобы он перестал. — Так-то уж это не может быть!
— Конечно, может.
— Откуда ты знаешь?
— Да я лежал под маминой и папиной кроватью, когда они трахались, так что я знаю, как все это бывает! — торжествующе заявляет Юха и показывает язык.
— Да ну!
— Ну да.
Они смотрят друг на друга и заливаются смехом.
Затем Юха спрыгивает с кровати.
— Слушай, давай посмотрим, может, у твоего отца где-нибудь спрятаны резинки?
— Давай!
Йенни крадется вслед за Юхой в родительскую спальню.
— Хотя могу гарантировать, что у него там только лекарства и таблетки от головной боли, — добавляет она, потому что знает своего отца.
Сэвбюхольм, по которому Юха и Йенни идут в школу, — это поселок с частными домами и большими садами, где растут малина, крыжовник, смородина и сливы. Тут есть новые кирпичные виллы, огороженные высокими заборами, с гаражами, похожими на коробки из-под обуви, возле которых растет молоденький можжевельник и такой же молоденький рододендрон.
Сэвбюхольм — тихий поселок, тихий и неподвижный, как кладбище. Сосны старые и гордые, камни потрескавшиеся и поросшие мхом. Вдоль узких дорог — канавы, в которых весной цветет мать-и-мачеха.
У всех взрослых есть «вольво». У всех детей — велосипеды. У всех подростков — мопеды. Всему свое время и место. Каждое поколение вынашивает свои мечты.
Которых так много.
Мечта о солнечных часах. Это значит — о солнце.
Мечта о миниатюрных ветряных мельницах. Это значит — о ветре.
Мечта о гриле во дворе. Это значит — о том, чтобы любить друг друга и быть вместе.
И еще мечта — самая тайная — о том, чтобы сказать «довольно», собрать вещи и уйти своей дорогой. Что же это означает?
Это означает — мечта о мире, где нет солнечных часов, ветряных мельниц и грилей во дворе.
Совсем другом мире.
Я часто о нем думаю. О Сэвбюхольме. Рай на земле, в который мы переехали, когда нам было по два, по три, по четыре года. Там мы должны были расти, защищенные от всего дурного. Наши родители мечтали о счастье, но мучились язвой желудка, нервничая из-за кредита на жилье.
Сэвбюхольм все еще там, где и был, — в десяти с лишним километрах от города.
Ничуть не изменившийся, не подверженный никаким влияниям, такой же закрытый, как и раньше. Он давно уже стер все воспоминания о нас — тех, кто вырос там, обо мне, о тебе, о Марианне, о Йенни — обо всех остальных.
Сэвбюхольм не дышит, не шевелится, он отдыхает после еды.
Как будто Сэвбюхольм ждет, но не чего-то определенного, а просто ждет. Он ждет своего часа, но не для того, чтобы что-то сделать; он просто пожирает время, как и людей, как пожирал нас — чтобы стать жирнее, старше, здоровее.
Сэвбюхольм дородный и процветающий, он не изменяет себе.
Там никто ни в чем не терпит нужды.
Рай на земле, что же ты сделал с нами.
Там в домах люди лежали на животе и кричали в подушку.
Снаружи слышно не было, поэтому никто ни в чем не признается, но это было так. Они кричали!
Они кричали! Никто не признается, но они кричали!
И я все еще слышу этот крик.
Научившись читать, Юха решил, что и Марианна тоже должна научиться. Ему только исполнилось восемь лет, ей было три.
Первая буква, которую выучил он сам, была «м». Поэтому Марианна тоже начала с «м».
Юха открыл букварь на странице, где крупными буквами были набраны слова «мать», «рать», «отец», «овца», «Сэм», «Каро», «чай», «лай» и «рис».
— М-м-м, — промычал Юха, — можешь сказать «м-м-м»?
— М-м-м, — радостно промычала Марианна.
— Что это? — спросил Юха, показывая на букву «м».
— М-м-м, — радостно промычала Марианна.
Довольный Юха перешел к следующей букве — «о».
— О-о-о, — прогудел Юха.
— О-о-о, — подхватила Марианна.
— Что это? — спросил Юха, показывая на «о».
— М-м-м, — радостно промычала Марианна.
— Нет, ты же видишь, что это не «м», — раздраженно зашипел Юха, — это же «о».
— О-о-о, — робко повторила Марианна.
Тогда Юха ударил Марианну.
— О-о-о, — боязливо повторила Марианна.
— А это? — Юха требовательно указал на «м». Марианна не ответила.
— А это? — повторил Юха.
— О-о-о, — несчастно прогудела Марианна. Тогда Юха снова ударил ее.
— М-м-м! — закричал он. — Это «м», ты что, не видишь? Ну, что это?
И тогда Марианна заплакала, и Юха, заорав, что из нее ничего не выйдет, ушел.
В сэвбюхольмской школе двенадцать классов — четвертые, пятые и шестые.
Четвероклашки — мелкое дерьмо, почти что начальная школа. Пятиклашки могут попытаться попасть в «Мы пятиклассники». Только из-за этого и есть смысл ходить в пятый класс, иначе можно было бы спокойно его пропустить.
В прошлом году была очередь их класса. Юха и Йенни знали, что они лучше всех. Если бы класс попал на телевидение, то именно Юху, Йенни и еще кого-нибудь посадили бы в кабинку, чтобы они в футболках сэвбюхольмской школы, прихватив с собой талисманы, отвечали на вопросы под кричалки публики.
На вопрос «А» отвечаем Карл XII, на вопрос «Б» отвечаем 1718, на вопрос «С» отвечаем… э-э, мы не знаем.
Юха и Йенни зубрили весь месяц перед контрольной. Они заранее прочитали учебник, а Йенни прочитала даже учебник для шестого класса. Они устраивали друг другу допросы обо всех членах шведского правительства, всех главах европейских стран, США и СССР, заучивали, как пишутся сложнейшие слова: «шо-фер», «ске-лет», — и каждый день внимательно читали газегы.
Иногда они обсуждали, кого возьмут с собой третьим. Йенни лучше всего разбиралась в животных и вообще в природе, Юха — в истории и религии. Наверное, надо взять кого-нибудь, у кого хорошо с правописанием — «шо-фер», «ске-лет» — или со спортом. Ни Юха, ни Йенни не знали ничего о спорте, если не считать Ингемара Стенмарка, Бьёрна Борга, конечно, и Брагда-Биргера[13].
Но чтобы попасть на телевидение, надо было, чтобы контрольную хорошо написал весь класс.
Все полетело к чертям. Их одноклассники оказались безнадежны. Вся скрупулезная подготовка Юхи и Йенни — коту под хвост. Оставалось только отсидеть остаток пятого класса.
Теперь они шестиклассники.
Шестиклассники правят в школе. Они короли. Когда шестиклассники начинают играть в снежки, все остальные прячутся. 6 «Е» rules![14]
Хотя уже в следующем году они снова будут мелюзгой. Это когда они перейдут в старшую школу и станут ездить за десять километров на автобусе. Зато тогда у них будут проездные и они сами смогут выбираться в город.
Это их последний год в Сэвбюхольме.
Потом их поглотит мир.
У их классной руководительницы всегда недовольный вид. Даже когда она пытается радоваться. Когда она улыбается, как ей кажется, мягкой улыбкой, такое ощущение, что у нее в лице сейчас что-то лопнет от напряжения.
Для нее улыбаться — это, превозмогая боль, растягивать уголки рта.
Она тощая, как изголодавшаяся птица. Голова ее непомерно велика для сухопарого тела и худой шеи.
Кажется, будто голова в любой момент может упасть и покатиться по полу.
Поэтому у нее, конечно, и шея болит постоянно. Всякий раз как они принимаются писать, учительница садится за свой стол и массирует затылок, постанывая и кривясь, убивая время.
Вообще их учительница — это человек, который все время убивает время.
Словно она попала не на свое место и теперь ждет, когда попадет на свое.
На уроках она часто сидит и смотрит в окно. Иногда она даже забывает, что в классе сидят дети. Начинает напевать, покачивая головой. И кажется почти счастливой.
А то, бывает, сидит в напряжении и этак злобно высматривает что-то за окном. Точно терпение ее на исходе. Ну когда же придут они — те, кто отправит ее в нужное место? И если кто-нибудь из детей побеспокоит ее в такую минуту, она непременно разозлится и наорет на класс.
— Вот погодите только, начнутся старшие классы! — ряв