Серый налёт на небе опять куда-то делся и солнце начало жарить по новой.
— Иди покорми мальчишек обедом, — сказал отец Сурена. — А мы с Левоном пока разберёмся.
…— Нет! Нет! Спасибо! — разом закричали мы с Колупаевым и отец Сурена удивленно посмотрел на нас. Видимо, он решил что мы действительно знаем армянский, потому что сказал тут что-то такое, чего мы уже не поняли.
— Он говорит, идите спокойно к нам в гости. Умойтесь. Поешьте. Никуда не денется ваш слиток, если это слиток, — сказала мама Сурена.
— Кладоискателям полагается пятая часть, — сурово сказал Колупаев.
Отец Сурена захохотал.
— Хороший парень! — хохотал он. — Пятая часть!
Потом он неожиданно кончил хохотать и рассудительно сказал:
— Вот втроём и разделите эту пятую часть. А пока идите, поешьте. У нас дома очень вкусный суп приготовила мама. А мы с Левоном посторожим вашу яму…
Колупаев предусмотрительно захватил с собой Суренову лопату, чтобы они пока не вздумали без нас копать, и мы пошли обедать. Есть действительно хотелось очень сильно.
Но до обеда мы дойти не успели. Навстречу нам бежал и страшно махал руками белый человек в белом костюме и белой панамке.
— Стойте! — кричал он и махал руками. — Здесь нельзя копать. Здесь ни в коем случае нельзя копать… — задыхался он.
Увидев в руках Колупаева острую прямую лопату и двух мрачных мужчин над нашей дырой, белый человек зашатался и стал падать. Но падал он недолго. Мама Сурена его подхватила и немного встряхнула. Человек отдышался и оказался начальником ЖЭКа.
— Вы что, копали вот этим? — с ужасом спросил он, глядя на лопату.
— Ага! — гордо сказал Колу-Пай.
— Это ужасно, — тихо вздохнул начальник ЖЭКа. — Однако хорошо в таком случае, что вы живы.
Тут начала валиться набок мама Сурена, но начальник ЖЭКа тоже подхватил её и немного встряхнул. Так они обменялись любезностями. Папа Сурена мрачно смотрел издали на эту сцену.
— А вы! — накинулся на него начальник ЖЭКа. — Что вы смотрите! Как вам не стыдно! Вы что не можете отличить кабель от трубы? Ведь могла произойти авария!
— Я же тебе говорил, что это кабель, — сказал по-армянски брат Сурена.
— Отстань, Левон, — мрачно буркнул отец Сурена.
Теперь я понимал по-армянски настолько спокойно, что и сам мог бы что-нибудь сказать на этом красивом наречии.
— А почему у вас дыра уже три дня стоит? — спросил отец Сурена. — Или неделю… Это как? Хорошо?
— Интересно, как это дыра может стоять? — удивился начальник ЖЭКа.
— Ну, лежит! — пожал плечами отец Сурена.
— Я жду рабочих! — вдруг плаксиво закричал начальник ЖЭКа. — И не надо давать мне указания! Я сам знаю, что надо делать в таких случаях не хуже вашего.
— Не волнуйся, дорогой, — сказал отец Сурена (в этом месте я уже и сам не понимал, на каком языке он говорит). — Мы пришли специально, чтобы дети чего-то не натворили. Слава Богу, взрослые были дома. А если бы нас не было?
— Спасибо, — сказал начальник ЖЭКа, пожал руку отцу Сурена и они втроём быстренько закопали нашу дыру. Я смотрел на них и думал: кабель-кабель! Ну что кабель! Ну надо писать, что кабель! Есть же такие таблички: «Копать только в присутствии представителя». Где табличка? Вся наша работа пошла псу под хвост. Остался только асфальт. Груды старого асфальта. Он грустно лежал на другом асфальте, старый и никому не нужный. Я подошёл и стал его гладить по шершавой поверхности. А один самый красивый кусочек решил даже отнести домой.
И тут я заметил маму. И сразу вспомнил про штаны.
— А! А! А! — кричал я диким нечеловеческим голосом.
— Что, что, что? — в один голос спрашивали меня все. Но я ничего не мог сказать и только показывал рукой в сторону мамы.
— А-а-а-а-а!!! — вопил я на весь двор и постепенно меня стали окружать всё те же люди: Сурен, Колупаев, старушки, карапузы, пенсионер в чёрной шляпе — они кружили вокруг меня хороводы, участливо заглядывая в глаза.
— Что ты хочешь наконец! — кричал по-армянски папа Сурена.
— Я понял! — раздался голос Колупаева. — Вы зарыли его штаны!
— Что? — удивился начальник ЖЭКа. — При чём тут его штаны? Какие штаны?
— Штаны! Штаны! — отчаянно кричал Колупаев, пока моя мама неумолимо приближалась к нам.
Когда отец Сурена, его брат и начальник ЖЭКа поняли наконец в чём дело, они стали дико хохотать. Мама Сурена тоже улыбалась, и все вокруг тоже начали подхихикивать. Наступило безумное веселье. Все ржали как лошади. Даже я.
Не смеялась только моя мама. Дождавшись пока все угомонятся, она спросила:
— Простите, что здесь происходит? А ты, — сказала она мне, — будь добр, одень пожалуйста свои штаны.
Опять раздался взрыв хохота.
— Он не может! — задыхаясь пытался объяснить начальник ЖЭКа. — Он… то есть мы… мы их зарыли!
Брат Сурена начал кататься по асфальту.
— Понимаете, — сквозь смех говорил моей маме Колупаев. — Мы чтобы не испачкаться, мы рыли дыру, ну чтобы сделать блиндаж или там окоп… Ну вот, а потом пришёл начальник ЖЭКа, и сказал, что мы нашли какой-то кабель, и вот эти дяденьки зарыли дыру вместе со штанами. Вот.
После этого все вдруг замолчали и в наступившей тишине отчётливо прозвучал холодный голос моей мамы:
— Прекрасно. Я всё поняла. Теперь отройте пожалуйста эту яму обратно. Потому что без штанов я его домой не пущу.
— Что? — завопил начальник ЖЭКа. — Ни в коем случае! Об этом даже не может быть и речи! Мало того, что ваш мальчик устроил всё это безобразие, вы ещё требуете, чтобы мы опять тут копали без представителя, опять с нарушением техники безопасности, опять самовольно… А меня за это по головке между прочим не погладят! Из-за каких-то штанов я под суд идти не хочу! Имейте это в виду!
Начальник ЖЭКа снова стал весь белый, но маму это почему-то не смутило.
— А вы имейте в виду, что штаны у него одни. Может, вы ему купите новые?
— Я? — изумился начальник ЖЭКа.
— Ну а кто же? — в свою очередь изумилась моя мама. — Вы оставляете во дворе огромную дыру. В дыре, оказывается, зарыт опасный кабель. И что? И кто виноват, что дети оказались в этой дыре?
— Дети, — ехидно сказал начальник ЖЭКа, — должны во время каникул посещать кружки и спортивные секции.
— Всё хорошо, что хорошо кончается, — тревожно сказал папа Сурена и посмотрел на маму Сурена.
— У нас тоже нет вторых штанов, — сказала мама Сурена. — А эти тоже придётся стирать.
Эти слова окончательно добили мою маму.
— Ну что ж, — сказала она. — Если всем наплевать на просьбу женщины, женщина сама должна выполнить свою просьбу.
Она взяла лопату из рук Левона и начала копать землю.
— Ну что мне делать? — жалобно сказал начальник ЖЭКа. — Ну давайте я вам в конце концов действительно куплю новые брюки. Я виноват. Я признаю. Но только не откапывайте вы бога ради обратно этот кабель. Он опасен! Он может разгерметизироваться… И тогда…
— Не нужны мне ваши брюки. Мне нужны наши брюки. — отвечала мама, непреклонно роя землю. — А ты, — сказала она мне, — ответишь за эти фокусы дома по полной программе.
И тут я к стыду своему заплакал.
Должен вам заметить, что быстрые слёзы довольно часто в этом возрасте приводили меня к выходу из тупиков и самых неразрешимых ситуаций. Но во взрослом состоянии это уже никогда мне не помогало. Да и плакать я перестал. А жаль…
Увидев как я безутешно рыдаю, мама плюнула в сердцах, взяла меня за плечи и увела домой, посылая проклятья начальнику ЖЭКа. А начальник ЖЭКа, посовещавшись с отцом Сурена и с его братом Левоном, разрешил им быстренько вскрыть нашу дыру и найти штаны.
Больше того, мама Сурена их постирала, что окончательно примирило мою маму с этой замечательной армянской семьёй.
Вечером все мы пили чай у нас дома и смеялись над этой историей.
— Ну зачем? Ну скажи, зачем ты полез в эту дыру? — смеялась моя мама. — Я только одного не могу понять — зачем ты это сделал?
А я молчал.
Ну что я мог ей сказать?
ЖЁЛТЫЙ ДОМ С БИБЛИОТЕКОЙ
Были раньше в Москве такие дома со сквозными подъездами. Входишь с улицы, а выходишь со двора. Очень удобно. Сейчас правда уже совсем их не осталось. Законопатили, забили.
Ну и так далее.
Но не в подъездах счастье. Хотя — честно говоря — было даже очень удобно. Особенно для тех, кто из школы идёт. Делаешь тут же сразу два дела — попадаешь в свой двор быстрее на пять минут — и заодно смотришь, как там люди живут.
Вот и в нашем дворе был такой старый дом со сквозными подъездами.
…Стоял он тупой коробкой в начале нашей Большевистской со своими сквозными подъездами. Мама его не любила.
— Что за дом уродский! — говорила она. — И вообще эта ваша Красная Пресня, одно название, а вообще пыль, духота, гарь, один сплошной каменный мешок… Ну просто вообще! И кто живёт? Один рабочий класс, прости господи.
На что папа всегда спокойно молчал.
А я начинал с мамой ласково разговаривать.
— И ничего не каменный мешок. Вон какой сквер на Трехгорном валу огромный, в нём заблудиться можно. И Краснопресненский парк, гуляй не хочу. И революция здесь была. Даже две.
— Везде была революция, — упрямо отвечала мама.
— А здесь было две! — не сдавался я.
— Ну и что? — не сдавалась мама.
— Да ничего! — наконец обижался я и уходил в свою комнату.
— Ну вот и поговорили! — кричала мама мне вслед.
А я ужасно не любил, когда кто-нибудь обижал мою родину, мой народ, мою столицу нашей родины и Краснопресненский район столицы нашей родины со всеми его домами, улицами и переулками в особенности. Я начинал злиться, беситься и выходить из себя по страшному. Кричал, плакал и лез драться. И ничего со мной нельзя было поделать. Хоть врача вызывай.
Все в нашей семье привыкли к этой моей особенности. Например, если взрослые говорили о какой-нибудь заграничной тряпке, которую кто-то чудом достал, купил, привёз и так далее:
— Это Франция?
— Нет, Германия.