Он собрал всех учеников церковноприходской школы в одном самом большом первом классе. Никогда такого не бывало. Никогда не видали таким и отца Михаила. Всклоченная борода, потемневший сизый нос, злые глаза не предвещали ничего хорошего. Он впервые появился в классе без нагрудного креста. В первый класс пришли и стали у стен все три учительницы школы.
Отец Михаил расчесал пятернёй, как он это делал всегда, свою бороду и объявил классу:
– Смертью грешника на захолустной станции кончил свои дни отлучённый от церкви, втоптавший в грязь свою сословную честь граф Толстой. Забвение имени его! Смерть творениям его, писомым по наущению сатаны и приспешников ада.
Не жалея хулящих слов, перемежая свою речь выражениями, вгоняющими в краску учительниц, робеющих у стены, отец Михаил обрисовал жизнь отлучённого от церкви и проклятого самим богом, чёрту подобного графа, не постеснялся заявить, что греховодница Каренина Анна была писана им с одной из блудниц, которых было великое множество в его имении, под городом Тулой, где на сто вёрст вокруг посохли деревья, померла каждая седьмая тварь и перестали гнездиться птицы.
Источа свою злобу, законоучитель перешёл к теме, имеющей отношение к данной школе:
– Находятся и в нашей приходской школе отроки, которые пребывая в тумане ослепления своего, может быть и не ведая того, туманят себе и другим головы туманными картинами… Толлин! – выкрикнул отец Михаил – Выдь к доске и покайся!
Испуганный Маврик исполнил приказание.
– Ну что же ты молчишь, господин Толлин? Показывал мерзопакостные картины?
– Йя…йя, – начал заикаться Маврик, – я показывал хо-хо-хорошие картины. Про Алёнушку, про…
– А про невинного… который якобы заточён был в темницу по лживому доносу? Мог ли ошибаться суд праведный, суд помазанника божиего царя-батюшки? Ну, что же ты молчишь?
– Не знаю, – ответил Маврик. – Наверно, мог ошибиться. Мой дедушка тоже невинно сидел шесть дней.
Отец Михаил задышал чаще. Жилы на его висках надулись. Он закашлялся:
– Вот как? Невинно? Откуда тебе это знать?
– Бабушка говорит, и тётя Катя, и все. Хоть кого в Мильве спросите.
– Значит, ты не признаёшь вины своей перед богом и перед сверстниками? – спросил, указывая на притихших учеников, отец Михаил. – И не каешься в том, что ты показывал богоотступническое?..
– Отец Михаил, – стал защищаться Маврик, – если бы вы посмотрели и прослушали «Бог правду видит…», вы бы сами сказали, какой это хороший рассказ. Всем, всем ребятам понравились эти картины Они почти что священные…
– На колени! – не крикнул, а заорал отец Михаил.
У Маврика начали было сгибаться колени, но в эту минуту он вспомнил, как тётя Катя внушала ему и другим: «Если ты не уважаешь себя, за что же тебя будут уважать другие?» И его ноги сами собой распрямились.
– За что же, батюшка? – взмолился Маврик. – За что же, отец Михаил?
– На колени! – взревел священник и больно схватил за ухо, чтобы пригнуть к полу неслуха.
Маврик и не собирался укусить руку отца Михаила. Он это сделал помимо своей воли, так же как Мальчик укусил, хотя и не больно, руку Маврика, когда он потянул свою добрую собачонку за ухо.
Отец Михаил отдёрнул укушенную руку и тотчас же, размахнувшись, ударил Маврика по скуле и сбил его с ног. Упавший затрясся, заскулил по-щенячьи. Он плакал не столько от боли, сколько от обиды, от несправедливости, от беззащитности.
Кто-то всхлипгул в классе. Это был Санчик. Плач повторился в другом конце. С учительницей первого класса стало плохо. Её вывели. Отец Михаил опешил. Он хотел было поднять Толлина. Но водка и самолюбие не позволили этого сделать. И он схватил Толлина за шиворот.
– Еретический выродок! Змеёныш! – крикнул он и пнул под зад Маврика так, что тот своим лбом открыл дверь и оказался за ней.
Более ста мальчиков опустили головы.
Отец Михаил понял, что произошло непоправимое. Он попытался смягчить, объяснить, что его гнев – гнев небес, но, видя, что никто не верит этому и всё против него, он снова перешёл на крик и проклятия, но и страх оказался бессилен. Школьники не подымали глаз на своего законоучителя.
– Встать!
Они встали.
– Поднять морды!
Они подняли головы, но глаза их были опущены.
– Воды! – приказал отец Михаил.
Манефа принесла воду в жестяной кружке.
– Худо мне, дети мои, – схитрил отец Михаил и вышел из класса.
Занятий в этот день в церковноприходской школе не было.
Ошеломлённый Маврик, выплакавшись на груди школьной сторожихи, не вернулся домой на Купеческую улицу. Не пришёл он и к тётке. Начались розыски. Его нашли в доме Кулёминых. Маврик боялся, что за укус руки священника его не простят ни мать, ни тётя Катя, ни бабушка. А всё оказалось совсем не так.
Екатерина Матвеевна, осыпая поцелуями найденного племянника, орошая его слезами, называла кладбищенского попа неслыханными до этого Мавриком словами:
– Я доберусь до этого упыря с Мёртвой горы. Я выведу на чистую воду этого дударинского демона. Будет он у меня старым расстригой Мишкой. Не примет земля его подлые кости. Станет он ползать после своей окаянной смерти безглазым могильным змеем, изъеденным вечной паршой.
Такой тёти Кати никогда не видел племянник. Не узнавали её и Кулёмины. Всегда строгая, расчётливая в словах, она готова была осуществить свои угрозы: выдрать до волоска сивую гриву кладбищенского попа, вытащить его из алтаря за грязные полы богохульственной рясы и всенародно назвать его тем, кто он есть.
– И его не защитит никакой суд, – говорила она, – ни мирской, ни духовный. Тишка Дударин – живое свидетельство незамолимого греха распутного попа, вогнавшего свою жену в могилу.
Разволновавшись, Екатерина Матвеевна с трудом сдерживала себя. Ей хотелось, чтобы племянника осмотрел доктор Комаров, что было важно во всех отношениях.
– Прошу вас, Артемий Гаврилович, пусть ваш Никиша пригласит доктора Комарова и расскажет ему, что произошло.
Доктор Комаров приехал в тот же вечер. Потрясённый случившимся, он, почитатель Толстого, поставивший силами мильвенского общества любителей драматического искусства пьесу Льва Николаевича «Плоды просвещения» и замышляющий поставить «Власть тьмы», готов был, ещё едучи к Зашеиным, преувеличить увечье мальчика вплоть до того, чтобы положить его в заводской госпиталь.
Осмотрев Маврика, Комаров нашёл повреждение хрящей правого уха и, ощупывая скулу, хотел найти, но не нашёл, раздробленные кости.
– Я не могу определить всего в домашних условиях, – сказал он. – Я это сделаю завтра в приёмном покое.
Маврику была прописана обезболивающая мазь и покой. Уходя, доктор Комаров сказал, что сегодня же фельдшерица забинтует ему голову, а завтра он пришлёт за пострадавшим свою лошадь. От платы за визит Комаров категорически отказался:
– Что вы, что вы, уважаемая… За этот удар расплатятся другие, и уверяю вас, дорогая моя, это им будет дорого стоить. Очень дорого, – повторил он, уходя.
Маврик, счастливый вниманием к нему, с удовольствием выслушивал соболезнования соседей, родных и школьников, навестивших его в этот вечер. А утром была подана лошадь, и он, забинтованный, ехал медленно с тётей Катей через всю Мильву в приёмный покой заводской больницы. И все останавливались, разводили руками, а некоторые даже крестились.
Ещё вчера, не зная того, Маврик стал героем Мильвы. Более ста мальчиков рассказали о том, что было в школе, более чем в ста семьях. Этого было вполне достаточно, чтобы двести – триста семей, а затем все семьи знали о необыкновенном событии.
В Мильве не выходила газета, и молва заменяла её. Заменяла, приукрашивая, добавляя, расцвечивая. Кладбищенского попа не любили и без того. И если до этого говорили приглушённо об его пьянстве, разгуле и всего лишь намекали на его связь с просвирней Дудариной, то теперь об этом рассказывали у каждого уличного колодца.
Осложнял дело и дурачок Тишенька Дударин. Этот «божий человек» бегал по улицам Мильвы босым и в морозы. Бегал и бормотал или выкрикивал «пророческие слова». Теперь его «пророчества» откровенно лгали. Он поносил безвинного зашеинского внука, называя его «учеником дьявола», что явно противоречило здравому смыслу даже самых тёмных верующих старух.
«Блаженный» впервые получил оплеуху от неизвестного. А в окно отца Михаила был брошен горшок с нечистотами. Горшок выбил стёкла двойных рам и разбился, ударившись об изразцовую печь, обрызгав дорогие обои и «озловонив чертог иерея», как писал в жалобе приставу Вишневецкому отец Михаил. Но пристав не только не учинил розыска, но и посоветовал отцу Михаилу «не дразнить гусей» и отсидеться дома. Вишневецкий понимал, как может обернуться «школьное происшествие», и для предосторожности поставил переодетого полицейского к поповскому дому. Сегодня горшок с нечистотами, а завтра «красный петух». Спалят отца Михаила, и концы в воду. Бывало и такое в тихой Мильве.
На всякий случай было заведено дело, названное: «Неблаговидное происшествие в школе кладбищенского прихода Мильвенского завода».
Дело начиналось с показания Манефы Мокеевны, не обелявшей законоучителя, продолжалось донесениями полицейских и агентов по тайному надзору. Сюда же было подшито заявление отца Михаила о горшке с нечистотами.
Маленькое дело, заведённое «на всякий случай» и «для предосторожности», росло с каждым днём. К нему были присоединены письма известных и неизвестных лиц, посланные в газеты и перехваченные почтой. Известные и неизвестные лица требовали мирского и духовного правосудия над попом, порочащим великую православную церковь. О Толстом не говорилось ни слова, хотя так недвусмысленно во имя защиты его памяти писались эти письма.
Пристав понимал, что всех писем не перехватить почте. Какие-то из них могут быть посланы и не из Мильвы. Особенно опасался он юридически образованного Валерия Тихомирова.
А Тихомиров тем временем встретился с протоиереем Калужниковым и попросил его о невозможном. Об извинении кладбищенского попа перед оскорблёнными школьниками и, конечно, перед Мавриком.