Мастерская была закрыта. Явка перенесена. Иван Макарович для отвода глаз ездил в Чусовую, в Пашию, в Кушву, но нигде пока не приглядел для себя места.
Наконец прошёл камский лёд, и можно было отправляться в Мильву.
Ещё вчера, перед отъездом в Мильву, казалось, что всё обстоит очень хорошо. Филёры оставили Ивана Макаровича, а сегодня, на пристани, он почувствовал на себе чужие глаза.
Иван Макарович не знал, что жандармам известно о готовящемся побеге Тихомирова. Хотя донесения об этом были расплывчаты и в них не указывалось подробностей и фамилии связного, всё же было сказано, что некто поедет в Мильвенский завод с первым пароходом.
Спрашивается, можно ли было пренебречь сапожником Бархатовым, числившимся в подозрительных, когда он купил билет до Мильвенской пристани?
На пароходе к нему пристал молодчик, сказавшийся приказчиком из Ирбита, которого якобы прогнал хозяин магазина. Поэтому прогнанному ничего не остаётся, как искать нового хозяина, а пока он не найдётся – выпивать и закусывать.
Спешащий признаться в неблаговидных поступках приказчик не мог не вызвать подозрения Ивана Макаровича, и он, желая проверить, что это за «приказчик», не отказался пообедать с ним на пароходе
– А вы куда, ваша честь, изволите ехать? – спросил приказчик.
– Не знаю, – ответил Иван Макарович. – Может быть, сойду в Чермозе, а может быть, поеду в Чердынь. А вы?
Приказчик не ждал такого вопроса. И он сказал:
– Я тоже не знаю.
– Значит, нам по пути? Вы ищете магазин, а я ищу, где можно будет открыть мастерскую по мелкому сапожному ремонту. Говорят, что в Пожве на этот счёт рай.
– Ну, коли рай, – сказал деланно заплетающимся языком приказчик, – поедем вместе. Я приплачу к билету, и вся недолга.
– А докуда у вас взят билет, уважаемый?
Приказчик сделал вид, что не расслышал вопроса. Тогда Иван Макарович повторил его, и приказчик ответил:
– А я спьяна и не посмотрел. Сказал – вверх по Каме – и подал деньги. Где захочу, там и сойду. Понравится место, и сойду.
Подозрения оправдывались. Они оправдывались тем более, что приказчик и ночью появлялся на палубе, не пропуская ни одной пристани. Значит, не пропустит и Мильвы. И Бархатов не ошибся. Камская пристань Мильвы была утром. Приказчик появился на палубе и сделал вид, что не заметил Бархатова. А Бархатов был уверен, что он тоже сойдёт вместе с ним. А этого не случилось. В его задачу не входило следовать по пятам за Бархатовым. Вместо него на пристани сошёл другой. Вот он-то и пойдёт по следу Бархатова. А «приказчику» всего-навсего нужно было проверить, не проспал ли, не проглядел ли агент, приставленный к Бархатову.
Молодой и подающий надежды следователь жандармского управления Саженцев, хотя неуклюже, но небесполезно притворявшийся приказчиком, теперь был окончательно убеждён, что Бархатов едет для встречи с Тихомировым и везёт ему всё необходимое для побега. И он почти не ошибался, если не считать, что Иван Макарович Бархатов, прошедший хорошую школу подполья, не вёз при себе ничего. Это было бы слишком опрометчиво для него. Теперь, после встречи с «приказчиком», Бархатов ещё раз убедился, как правильно поступили он и его товарищи, отправляя в Мильву двоих. Второй никак не мог быть заподозрен, и его не посмели бы даже обыскать.
Но и следователь не так прост и легкомыслен. Он не оставит на попечение агента преследуемого Бархатова, он застанет его на месте преступления в доме Тихомировых и тотчас допросит с уликами в руках. Поэтому он сойдёт с парохода двумя-тремя вёрстами выше. За поворотом реки. Капитан парохода не сумеет отказать ему, чиновнику особых поручений при губернаторе (у него есть и такие документы), в просьбе остановить пароход и высадить его на лодке у первой деревни. А там староста деревни предоставит ему лошадь.
Игра стоит свеч. Семь – десять лишних вёрст – не околица.
Несколько часов тому назад, ранним утром, на Камской пристани Мильвы, где живы руины заброшенной доменной печи, сошли человек пятнадцать. Среди них – две барыньки в шляпках с полинявшими коленкоровыми цветами, торговец, рабочий, крестьянин, студент, чиновник, монах с опечатанной красной сургучной печатью кружкой, подвыпивший полицейский, пильщик с продольной пилой, подслеповатенький старичок с перевязанной щекой, кто-то ещё и Бархатов.
Теперь у Бархатова – единственный вопрос: следят ли за ним и кто следит?
Приехавших на пристани окружили мужики в лаптях, мильвенские рабочие, промышляющие между сменами извозом. Все они предлагали свои услуги:
– Домчим-довезём, ястребком порхнём!
– Тише-то едешь, дальше будешь, – убеждал крестьянин с кнутом в синем зипуне. – На простой-то телеге способнее. Полтинник с двоих.
– Ежели позволите? – обратился к Ивану Макаровичу старичок с перевязанной щекой. – В складчинку составить компанию. Одному-то дорого.
Бархатов решил идти пешком. Если кто-то следит за ним, то он тоже будет вынужден идти пешком и этим обнаружит себя. Пешему можно свернуть, остановиться, сделать крюк по лесу, по берегу речки и затеряться.
– Да зачем же в такое утро ехать на лошади? Тут же рукой подать.
– Совершенно справедливо, ваше степенство, – поддержал Бархатова подвыпивший пообносившийся полицейский. – И пообдует на горе. А если не пообдует, можно добавить. При мне сороковочка. Р-раз – и с добрым утром. Пошли, – предложил он. – За мной как за каменной стеной.
– Да уж с вами беспокоиться нечего, – отозвался, улыбаясь, Бархатов. – Не ограбят.
– Пила, окаянная, тяжела, – пожаловался пильщик, – а то бы я тоже пешочком.
– А у меня багаж лёгкий, – опять заговорил старичок с перевязанной щекой. – Пожалуй, и я пешком. А полтинник внучаткам на пряники. Мне ведь ещё за Мильву вёрст двадцать пять.
Теперь Бархатову хотелось знать, кто из них идёт впервые в Мильву, и он спросил:
– А кто будет проводником? Кому известна дорога?
– Я, – откликнулся студент. – Знаю кратчайшее направление.
– Вы здешний? – спросил Бархатов студента.
– Почти, – ответил студент. – Я бывал здесь не один раз на каникулах. И теперь возвращаюсь сюда, как в родные палестины.
– Ясно, – сказал Бархатов. – Тогда ведите короткой тропой.
Багаж давно не брившегося студента состоял из одного заплечного мешка и связки книг.
– Тронулись, господа! – скомандовал он и принялся объяснять, как гид: – Сейчас нам предстоит одолеть пять или шесть петель чудесной горной дороги, которая вознаградит нас изумительным ландшафтом. С этого крутого берега мы увидим неоглядные камские просторы… Вон видите, – указал студент на чёрную палочку, торчащую на кромке высокого глинистого берега, – долгоногий монах уже наслаждается зрелищем.
Бархатов шёл последним, оценивая каждого из приставших к нему спутников. Всякий преследуемый в каждом встречном и тем более следующем за ним видит преследователя.
Кто же из них следит за ним?
Может быть, словоохотливый студент с полинявшими от времени петлицами тужурки? Таких подсылают. Но студент приехал ночью на другом пароходе, проспав до рассвета на пристани. Его, пожалуй, нужно исключить
А полицейский? Едва ли. Слишком уж откровенный приём слежки. А впрочем, бывает и так.
Мог им быть и странный пильщик, отправившийся на поиски работы без напарника. Это ненормально. Однако пильщику можно бы и не сокрушаться, найдёт ли он второго, а сказать мимоходом, что второй его ожидает в Мильве.
И тем не менее пильщика тоже нельзя исключить из подозреваемых. Не следует исключать из поля зрения и старичка, похожего на заштатного архивариуса.
Пока поднимались в гору, все молчали. Поднявшись же, заговорили.
– А я, – объявил пильщик, – сразу же на базар. Сегодня пятница. К обеду на площади будет черным-черно. Понаедут из дальних деревень. А в субботу ещё того гуще. Была бы пила, а к пиле руки найдутся.
– Это уж так точно, – сказал полицейский. – А я к сыну. Не ждёт. А внук ждёт. Семь лет мальчику. И такой, такой, я вам скажу, отчаянный мальчугашечка… одним словом, арестант-забастовщик, золотая рота… А из себя ангелок. В дочь.
– Любите внука? – спросил Бархатов.
– А кто их не любит, ваше степенство! Агнцы же они. Агнцы господни, – сказал полицейский и перекрестился на монаха, стоящего поодаль на кромке берега. – Теперь-то уж я по чистой в отставку вышел. Сколько лет отбарабанил, ваше степенство. Нелегка была моя служба в полиции, ох нелегка. Пристав, бывало, чаи-ликёры распивает, а ты мёрзни, дежурь, карауль… А разве их укараулишь всех, когда неизвестно, что в голове у родной дочери. Хоть бы и вас, ваше степенство, взять. Как я могу знать, что там делается, – полицейский ткнул пальцем в свою грудь, – когда я сам за себя ручаться не могу?
– И давно вы так? – спросил с сочувственной иронией студент, предлагая всем и полицейскому тоненькие, собственной набивки папиросы.
– Недавно, господин студент, – ответил, закуривая, полицейский. – После угона брата.
– А куда его угнали? – снова спросил студент.
– Туда, – ответил полицейский, указывая на солнце, поднявшееся над лесом.
– А кто был ваш брат? – спросил Иван Макарович.
– Хороший человек. В Лысьве литейщиком работал.
– Бывает, – послышался болезненный голос старичка. – Всякое бывает. Нынче никого не милуют.
Наступило неловкое молчание. Бархатову стало жаль полицейского, у которого вдруг навернулась слеза. «Бывает, всякое бывает», – повторилось в голове Ивана Макаровича.
– И вас за это отставили?
– Да нет, – сказал полицейский. – Годы вышли. Кому нужен старый пёс? Поживу сколько-то у дочери, а потом, может быть, и… – Он посмотрел снова на монаха и неопределённо сказал: – Махну куда глаза глядят. Может, в тихую обитель, грехи замаливать.
– М-да, худо быть в больших годах, – прошамкал старичок и обратился к студенту: – А вы к кому изволите в Мильву?
– К Тихомирову. Слыхали такую фамилию?