И вот она, Пермь. Всё та же белизна домов. Все те же пристанские запахи. Всё тот же гул набережной. Знакомая пристань, а на пристани, что совсем уж невероятно, Терентий Николаевич Лосев.
Как он очутился здесь? Зачем он встречает их?
Ильюша и Маврик довольны встречей со своим старым другом. Такой приятный случай. Они не знают, что этот случай готовился с весны. Анне Семёновне трудно, да и невозможно везти при себе тяжёлый груз. А нанимать носильщиков рискованно для груза и для неё. Терентий Николаевич, выехав неделей раньше, побывал уже в Екатеринбурге и в Нижнем Тагиле. В коробках, залитых халвой, в дуплянках с мёдом привёз он штемпельные подпольные подарки. Вхожий всюду, легко сходящийся с людьми, прирождённый весельчак, не теряющийся в трудные минуты, Терентий Николаевич стал незаменимым экспедитором рискованного багажа.
Здесь им предстоит пересадка на большой, так называемый низовой пароход. Во второй, сравнительно недорогой класс билетов не оказалось. Это не огорчило Ильюшу и Маврика. Они ещё не ездили в первом классе, да и Анне Семёновне спокойнее здесь за свой багаж, доставленный Терентием Николаевичем в хороших кожаных чемоданах.
Анна Семёновна входит в роль пассажирки первого класса, чтобы не выглядеть здесь белой вороной.
Не наглядится Фаня на свою нарядную мать. Нежно приникает к ней. Дочери так хочется рассказать, как робок был с нею отважный, не знающий страха Викторин. Как послушен он ей. Как он был счастлив, когда она разрешила ему взять себя под руку. Разве можно сказать об этом маме, разве она сумеет понять и поверить, что Викторин и Фаня обручены, не сказав об этом друг другу ни одного слова. Да и зачем им говорить о том, что может быть огрублено словами? Для этого есть сердце, глаза, поступки…
– Ты, кажется, повеселела, моя девочка? – спрашивает мать. – Я так рада, что поездка на пароходе хорошо действует на тебя.
Медленно проходят камские берега, слева низменный луговой, справа крутой глинистый. Кругом такое умиротворение, такая благодать и тишина.
Пока тишина… добрая, успокаивающая тишина…
Солнце ещё не село за берег Камы, когда протяжный свисток «Анны Степановны Любимовой» известил Елабугу о намерении пристать. Маврик уже разглядел в бинокль свою тётю Катю. Она стояла рядом с какой-то женщиной. Наверно, это и была та самая Валентина Ивановна, которая училась когда-то с тётей Катей кройке и шитью, а теперь она жена старика, который стоит позади неё.
Пароход сделал круг, чтобы причаливая к пристани, стать носом против течения. Опять все толпятся. Кто-то кому-то кричит: «Здравствуй, Серёжа!» Маврику ни до кого нет дела, он видит только свою тётю Катю в нежно-кремовой плетёной косынке, в новых очках с нарядной золотой оправой. Как они ей идут! И вообще лицо тёти Кати становится всё лучше и просветленнее. Другого слова и не подберёшь. Потому что слов не так много, как раньше казалось Маврику.
Терентий Николаевич, Анна Семёновна, Ильюша передают Екатерине Матвеевне пассажира первого класса, знакомятся с Валентиной Ивановной и её мужем Иваном Прохоровичем Ложечкиным. Глядя на него, Маврик думает: а могло бы случиться и так, что не Валентина Ивановна, ровесница тёти Кати, а тётя Катя оказалась бы замужем за этим Ложечкиным. Как это было бы печально! Лучше не думать об этом и не пускать в голову таких дурацких мыслей.
– Такая приятная встреча, – говорит Екатерина Матвеевна. – Очень жаль, что недолго стоит пароход, а то бы…
– Извините, Екатерина Матвеевна, – стала прощаться Анна Семёновна. – Фанечка у меня одна в каюте. А во время стоянок случается всякое.
Ильюша и Терентий Николаевич простились на берегу, где Ложечкиных ожидала удивительно красивая чёрная лошадь, запряжённая в сверкающий экипаж.
Возвращаясь, Терентий Николаевич, молчавший до этого, сказал, указывая на Каму:
– Жизнь, Илюшка, схожа с рекой не только лишь тем, что она тоже течёт, но и тем, что виляет, поворачивает куда надо и куда не надо.
Говоря так, он имел в виду красавицу Валю Токареву, дочь коренного рабочего, за которую сватались хорошие парни. Но девушка мечтала о богатстве и вышла замуж за Ложечкина.
Старик Ложечкин произвёл на Маврика в общем-то неплохое впечатление. Сам старый, а глаза молодые, совсем как у Санчика Денисова. Но больше, чем Ложечкин, Маврику понравился Чародей. Этого коня и нельзя было назвать другим именем. Он, чаруя, останавливает каждого. Чёрный, блестящий. Стройный, тонконогий. Шелковистая грива. Пугливые тёмные, с синеватыми белками глаза. За этого коня, как узнал Маврик, посыльный от знаменитых елабужских богачей Стахеевых предлагал столько, сколько и во сне не приснится. Но Иван Прохорович ни за что не продаст своего Чародея, особенно Стахеевым, которые разорили множество купцов, таких, как Ложечкин.
Иван Прохорович назывался громким словом «заводчик». У него было два завода: свечной и салотопенный. Свечной завод представлял из себя сарай с окнами. В нём работали двое стариков и один парнишка. Салотопенный завод находился за городом. Потому что, как сказала тётя Катя, от него идут плохие запахи. На этом заводе вытапливают из различных отбросов и даже из «дохлятины» сало для свечей. Работают два незаменимых мастера, потерявших обоняние.
Валентина Ивановна жила хорошо. Видимо, салотопня и свечной завод давали не такой уж маленький доход. Кирпичный двухэтажный дом. Семь комнат, а живут вдвоём. Кухарка, горничная, конюх. Никаких коров, кур, свиней нет. Зато пять лошадей, и все беговые, призовые лошади.
Елабуга – город весёлый. Но такой он, видимо, только летом. В Елабуге есть что-то от Перми и что-то от Мильвы. Наверно, деревянные дома. Но у Елабуги своё лицо. Это уездный город-купец. Во всяком случае, таков его центр.
Главная фамилия в городе – Стахеевы. И это не просто фамилия, а второе слово после слова «Елабуга». Стахеевы здесь имеют ко всему отношение. Они сильнее губернатора. Они почти царствующий дом. Стахеевы могут сделать всё. Поднять человека, осыпать его милостями. А могут и разорить, уничтожить, стереть с лица земли.
– У них столько капиталов, – сказал за ужином Иван Прохорович, – сколько их нет во всей Елабуге. И если продать Елабугу со всеми её домами, церквами, лавками, то всё равно денег выручишь меньше, чем у Стахеевых.
Оказывается, купцы тоже не одинаковы. Однако же у всех у них самое главное – моё. Моя салотопня. Мой Чародей. Моя выгода.
Утром на другой день приезда Маврика, когда у Ивана Прохоровича был его приказчик, было сказано:
– Свечи попридержи, а всё годное на сало скупай сколько возможно. Не бойся переплатить копейку. Из Казани идёт слух, что начинается мобилизация, и всё будет в спросе.
Подробности о войне Маврик узнал вечером. На улицах Елабуги было особенно много народу. Говорили, что сыр-бор загорелся от гимназиста по фамилии Принцип, который убил наследника австрийского престола Франца-Фердинанда в городе Сараево.
Как это неожиданно для Маврика! Во-первых, гимназист, во-вторых, город Сараево – почти что пристань Сарайск на старом зашеинском дворе. Наверно, в Мильве тоже знают о войне.
Маврик не ошибался. В Мильве уже бегал по улицам босой Тишенька Дударин и пророчествовал: «Мы их шапками закидаем, а ихнего кайзера валенком пришибём».
Так же примерно говорили в Елабуге. И говорили не юродивые, а солидные люди. Какой-то и чего-то попечитель специально приходил к Ивану Прохоровичу, чтобы рассказать о войне.
– Наша доблестная армия управится с ними до жёлтых листьев. Насквозь их пройдут.
Солдаты, проходя строем по улице, пели переиначенную песню. Вместо турецкого царя запевала, выкрикивая, называл царя германского:
Пишет, пишет царь германский,
Пишет русскому царю:
Побежду я всю Европу,
Сам в Расею жить пойду.
В конце песни нахальный царь, имя которого было теперь у всех на устах, получал по заслугам. И это очень радовало мальчишек. Радовало и Маврика. Спустя ещё день из Казани пришли самые свежие газеты. От Елабуги до Казани триста тридцать вёрст речного пути. Елабуга живёт вчерашними новостями. Новости подтверждали, что война будет короткой, что неприятель будет отомщён. Воинственные мужские кличи раздавались и ночью, но вскоре вплелись плачущие, причитающие женские голоса.
Началась всеобщая мобилизация.
– Не забрали бы на войну Герасима Петровича, – сказала за обедом тётя Катя и тут же успокоила себя: – Наверно, таких, как он, не будут брать.
И Маврик думал так же. Какой же может быть солдат из его второго отца, когда он ходит в накидке с бронзовой цепочкой и бронзовыми головами львов? Артемия Гавриловича Кулёмина тоже не могут мобилизовать. Он же в оружейном цехе, а ружья будут нужны.
На пристанях стоял рёв. Плакали и гармошки, делая вид, что они играют весёлое. Наступил какой-то сплошной Екатеринин день летом. Мобилизованных отправляли на баржах. Это дешевле и удобнее, чем на пароходах. Гнали в Казань и пешим строем. Особенно из деревень.
Война с первых же дней коснулась всех. По-разному, но всех. И если в первые дни она была как гром среди ясного неба, то уже на вторую неделю с ней примирились, как с чем-то неотвратимым и не зависящим от того, кто бы и как бы в Елабуге к ней не относился. Изменить ничего было нельзя. И даже сам царь не мог бы сейчас заставить замолчать пушки, начавшие смертельную огневую перебранку. В войну вступили Франция и Англия.
Пожар разгорался нарастающе и неугасимо, но его пламя было далеко от Елабуги. За Московй, за Смоленском, за Варшавой. Поэтому Иван Прохорович сказал:
– Молиться о даровании скорой победы надобно, а уху съесть на бережке тоже следует…
На берегу весёлой речки Тоймы состоялся пикник. Съехались главным образом лошадники – друзья Ивана Прохоровича. Маврик и его тётка поехали с Валентиной Ивановной, а сам хозяин на Чародее, запряжённом в лёгкую, похожую на беговую тележку. Нужно было промять коня.