Прикорнув в сторонке, я радуюсь случаю, слушаю, притихший. Когда сказка кончается, упрашиваю: «Еще, еще какую-нибудь хорошую зачните!». Бывает, что я резко прерываю только что начатую сказку: «Другую давайте! Эту я слышал уже, знаю».
Такие посиделки, особенно в зимнее время, часто затягиваются до полуночи.
— Мы с Тургуном спешим на базар. Я в длинной рубахе, в новой тюбетейке, босой. В поясе у меня крепко-накрепко завязаны сорок копеек серебром и медяками.
Время — близко к полудню. Небо облачное. Солнце то блеснет на минутку, то снова скроется в облаках.
— Книги, они дорогие очень… — осторожно намекает мне Тургун. — Лучше бы купить чего повкуснее…
— Нет-нет! — возражаю я, сразу разгадав, куда он клонит. — Это хорошая книга. Вот погоди, в ней есть такие стихи!.. Э, да ну тебя, не понимаешь ты… — И помолчав, продолжаю уже спокойнее: — Мороженое, конечно, штука вкусная, да боюсь матери. Деньги дали на книгу.
Протискиваясь в толпе, лавируя между арб, лошадей, ишаков, мы добираемся до книжных лавок. Здесь, в книжном ряду, тихо. Лишь изредка увидишь листающего книгу студента медресе в длинном легком халате и в грязной замусоленной чалме, тощего, бледного, обросшего.
Мы с Тургуном не раз и не два обходим весь ряд, останавливаемся у каждой лавки. Неожиданно взгляд Тургуна задерживается на стае собак, сцепившихся на крыше.
— Эх, жалко! — говорит он, подталкивая меня в бок. — Откуда бы нам взобраться на крышу? Вон сколько их там. Выбрали бы и увели какую получше…
— Да ты сдурел?! — сердито возражаю я. — Они же разорвут нас!
Лавки полны религиозными книжками. В каждой обязательно есть коран. Много арабских, персидских книг.
— Дядя, нет ли у вас Мукими? — спрашиваю я, остановившись у одной лавки. — Стихи о любви…
— Хо! — с мягкой улыбкой говорит продавец книг, обходительный и ласковый седой старичок. — Молод ты еще. Мал, сын мой. По Мукими есть.
— Я читаю всякие книги, — поясняю я, — а эта девушкам понадобилась. Они любят читать Мукими. У него есть хорошие стихи, дядя.
Старик хохочет. Потом неторопливо встает, начинает рыться на полках. Долго ищет. Наконец подает мне сборник.
Это небольшая книжка, хорошо оформленная, в красивой обложке. Я бережно беру ее, осторожно перелистываю. Шевеля губами, шепотом читаю про себя.
— Отец, сколько она стоит? — спрашиваю, закрыв книжку.
— Никчемная книжонка… Зачем она тебе? Идем!.. — незаметно подталкивая меня локтем, шепчет Тургун.
Я тоже шепотом сердито объясняю:
— Мукими — замечательный поэт. Ты же неграмотный, не понимаешь. А мать наказывала, чтоб я обязательно нашел эту книгу.
Старик смеется, добродушно щуря глаза:
— Твоя правда, сын мой. Хорошая вещь. С глубоким смыслом. Я встречал Мукими. Приятного нрава, мудрый человек был покойник. В Коканде жил он. Большой поэт. А эта книга — кусочек сердца поэта. Цена ей две теньги, сынок. Бери, это бальзам для девичьего сердца.
«Сестренка как раз дала две теньги, значит, она знает цену», — отметил я про себя. Я осторожно развязал поясной, платок, с поклоном вручил деньги хозяину. А книжку сунул за пазуху.
Выйдя с базара, мы присаживаемся на корточки на берегу канала, черпаем пригоршнями воду и пьем. Потом идем дальше. Я замедляю шаг и начинаю читать про себя, тихонько переворачивая страницу за страницей. А Тургун сердится, кричит:
— Э, если хочешь читать, читай вслух или идем быстрее!
Я смеюсь, не отрывая глаз от книги. Читаю негромко:
Черным-черны и без сурьмы блестят твои глаза,
Любой восторженной душе грозят твои глаза.
Все соловьи поют тебе, хваля твой тонкий стан,
Лишь Мукими один поет сто крат твои глаза!
— Ну как, понял, друг? Эта газель, сладкая, как песня, полна глубокого смысла.
— Мне она тоже понравилась. Только, купив рыбы, мы наелись бы досыта, а от этого стишка какой толк? — машет рукой Тургун.
Я не слушаю его, все мое внимание поглощено книгой.
Солнце уже не жжет. Все чаще по небу проплывают облака. Начали опадать листья. И птицы уже, стая за стаей, улетают в теплые края.
Меня одолевает забота: нет ичигов, калош. Скоро начнутся холода, неужели, думаю, придется ходить в школу босиком? От отца нет никаких вестей. Я уже и письмо писал. Молчит.
Мать, бедная, идет с жалобой к бабушке.
— Отец твой, — говорит бабушка, — тоже скуп, но, если попросишь, поплачешься, думаю, не откажет в паре ичигов. А вот с калошами — беда. Как-нибудь уж сама добудешь. Не успеешь оглянуться, холода настанут, так что ты уж торопись, позаботься о сыне.
Когда приходит дед, мать исподволь, мягко заговаривает с ним насчет ичигов. Дед хмурится:
— О, доченька, терпи, довольствуйся тем, что есть. Как говорят: у кого есть — по достатку, у кого нет — по возможности. Расходов у меня и без того по самую макушку.
— Отец, милый, к кому же мне и идти со своим горем, как не к вам? Зять ваш скитается где-то в степи. Котелок тем только и кипятим, что тесьмой добуду. Вы обязательно должны сшить ичиги Мусабаю.
Дед не отвечает, задумывается ненадолго. Потом медленно встает, уходит куда-то и немного времени спустя возвращается, улыбающийся, с парой ичигов в руках:
— Вот, мой мальчик, надевай. Добрые ичиги…
— Ну, носи на здоровье, — говорит обрадованная мать, Крепко прижимая к груди ичиги, я бегу домой. Дед смеется мне вслед:
— Обрадовался!..
Наутро от отца неожиданно пришли деньги. Мы сразу же отправились на базар и купили калоши.
Однажды в полдень перед концом занятий учитель подозвал меня к себе и говорит:
— Ну, идем, сын мой. Ты уже большой стал, с нами вместе будешь читать молитву о вспомоществовании. Есть тут одна больная…
— Что вы?! — Я покраснел, потупился.
Учитель оглядел меня и, видимо, догадался о причине моего смущения.
— М-мм… — проговорил он задумчиво. — Ну что ж, беги тогда приоденься. Было бы чисто, и довольно.
Я стремглав бегу домой.
— Мама, быстро! Где моя чалма?
— Что такое? — не понимая, спрашивает мать…
— Мы молитву, молитву идем читать, о вспомоществовании! — Я торопливо надеваю стеганый ватный халат, новые ичиги с калошами. Срывая с колышка бабушкин кисейный платок, кое-как наматываю его на голову и бегу в школу.
В школе уже собралось с десяток мальчишек-подростков пятнадцати-шестнадцати лет. Я оказался самым маленьким среди них. Ребята при виде меня зашептались. Учитель догадался и пошутил:
— Он хоть и мал, да удал, вам не уступит.
Я краснею и отворачиваюсь в смущении.
Все мы во главе с учителем молча выходим на улицу. Сворачиваем в переулок и тут же натыкаемся на свалку: какие-то мужчины наскакивают друг на друга, тузят кулаками.
Учитель останавливается. К нему подходят старики.
— Разведите, разведите их, почтенный!
Учитель бледнеет от гнева.
— Стой, стой! — кричит он. — Побойтесь аллаха, невежды!
Участники драки смущенные расступаются: у кого ворот разодран, у кого рукав чуть держится.
— Простите! Простите, почтенный!..
— В чем дело? Из-за чего скандал? — спрашивает учитель, еще не остывший от гнева.
Старики поясняют:
— У одного бедняка подошел срок долгу, и он решил продать дом. Из-за дома и скандал. Нашлись люди с достатком, и тому хочется взять, и другому завидно…
Вскоре мы входим в угловой двор по левой стороне переулка. Навстречу нам выбегает небольшого роста обходительный человек лет тридцати пяти-сорока. Больная лежит на просторной красивой террасе. Хозяин дома, сорвав с колышка большую шаль, торопливо прикрывает ею лицо больной. С поклоном показывает на разостланные одеяла:
— Пожалуйста, господин мой!
— Как ваша супруга? — справляется учитель, снимая кауши.
— Ей день ото дня все хуже, почтенный, — шепчет хозяин. — Может, после молитвы о вспомоществовании голову поднимет.
— Коран — слово божье. Молитва о вспомоществовании может сотворить чудеса, она и злых духов изгоняет, Да исцелит ее сам аллах! Душа, если она не отлетела, всегда таит в себе надежду. Неверие и отчаяние — от дьявола.
Учитель садится, скрестив ноги.
— Ну что ж, начнем! — говорит он, обращаясь к нам.
Мы рассаживаемся вокруг него на мягких одеялах и начинаем читать соответствующую суру корана.
Я украдкой приглядываюсь ко всему. Хотя двор был маловат, дом и терраса были уютные и напоминали изящную шкатулку. Крыша железная, столбы и наличники крашеные. Во дворе много цветов. Маленькая девочка, с трудом поднимая ведро, несла воду на кухню. На кухне какая-то старуха топила в большом казане курдючное сало. Аппетитный запах выжарок распространялся по всему двору.
Мы все читаем в один голос, торжественно и нараспев. Учитель время от времени дует на больную: «Суф!» Одновременно и мы все разом чуть наклоняемся в ее сторону. Читаем долго, все устали. Только у учителя голос остается чистым и ясным, усталости у него совсем не заметно.
Чтение продолжается ровно два часа. Закончив, мы все вздыхаем с облегчением: «Ух!» А учитель сидит важный и строгий.
— Воды… — чуть пошевелившись, тихонько шепчет больная.
Хозяин торопливо протягивает ей пиалу воды. Потом, сложив руки на груди, говорит, обращаясь к учителю:
— Прошу, почтеннейший! Прошу в дом.
Все мы во главе с учителем проходим в дом. Учитель садится на почетное место. На одеялах разложены мягкие подушки. Комната красиво убрана. Рядами стоят сундуки, в нишах много разной посуды. Напротив входа по углам стоят две чудесные китайские вазы. Все мы молча любуемся ими.
Учитель поинтересовался, что это за вазы. Бай чуть приметно улыбнулся.
— Покойный родитель наш привез их из Кашгара. Я тогда еще молод был. Очень редкостные вазы, — сказал он с гордостью.
Расстилается скатерть. Появляются мягкие лепешки, сладости. Вносится бурно кипящий самовар.