Скарлетт стояла перед ним, поджав губы, в ее руке дрожал поводок обруча. Она готова была расплакаться, но извиниться перед негром… Нет, на такое Скарлетт не была способна. Ведь только Мамушку из всех чернокожих она признавала почти равной себе. Все остальные находились ниже ее, обязаны были ей прислуживать, повиноваться.
Она не хотела обижать Геркулеса, обижать других рабов, но если уж так получилось, Скарлетт все равно не могла себя заставить снизойти до них.
А Геркулес смотрел на девочку и, казалось, всем своим видом подчеркивал расстояние между собой и ею. Но он делал это не из чувства обиды, а как человек, готовый покорно принять неизбежное.
Если раньше Геркулес часами мог держать Скарлетт на руках, играть с ней, подбрасывать в воздух или катать у себя на спине, и их игры длились часами, то теперь старый повар уже не позволил бы себе дотронуться до белой девочки. Он по-прежнему был добр к Скарлетт, но в его голосе уже проскальзывали нотки почтительности, а это немного злило Скарлетт, она сердилась и надувала губы. Но вместе с тем это и радовало Скарлетт, ведь она теперь ощущала себя немного взрослой.
И девочка теперь обращалась с Геркулесом не так, как со старым другом. Она научилась временами говорить вежливо, холодно и если временами приходила за чем-нибудь на кухню, то отдавала распоряжения тоном белого человека, знающего, что раб должен ему повиноваться.
В них не было издевки и презрения, это, скорее всего, было понимание своего превосходства, данного Богом и поэтому им нельзя было кичиться.
Да и сами рабы на юге не представляли себе другого устройства мира, кроме как общества, разделенного на белых и черных. Первые должны быть хозяевами, а вторые повиноваться им.
Поэтому негры работали усердно, во всем стараясь угодить своим хозяевам. А те заботились о них по мере своих возможностей. Такие отношения, казалось, вполне устраивали рабов, ведь они имели почти все, что нужно человеку — крышу над головой, еду, одежду. Никто из них, казалось, и не помышлял о свободе.
Они умели хранить достоинство, даже находясь в услужении, и часто между хозяйскими детьми и слугами завязывалась настоящая неподдельная дружба.
Скарлетт после этого случая забросила свой обруч в темную кладовку и больше старалась о нем не вспоминать. Изредка отец напоминал дочери о своем подарке, но та сразу же старалась перевести разговор на другую тему.
После этого случая Скарлетт несколько дней ни с кем не разговаривала. Она гуляла одна по небольшому парку усадьбы, состоявшему из аллеи и небольшой рощицы.
Может быть, девочка вспоминала как играла с Геркулесом под одним из больших деревьев, а может, она начисто забыла об этом, ведь прошло несколько лет, а для ребенка год — это почти целая жизнь, почти бесконечность.
Скарлетт была смелой девочкой и не боялась, как другие ее сверстницы, ни мышей, ни крыс, ни всяких насекомых. Часто она приводила в ужас Мамушку, притащив в дом какую-нибудь жабу или большого жука. Негритянка, не в силах справиться со своим испугом, звала тогда на помощь кого-либо из мужчин и приказывала выбросить эту дрянь куда-нибудь подальше, а потом часами распекала Скарлетт, говорила ей о том, чем должна заниматься белая девочка в ее возрасте.
Скарлетт терпеливо слушала свою служанку, даже иногда соглашалась с ней, но все равно, подобное повторялось не один раз.
Как-то раз Скарлетт, гулявшей одной в парке, показалось, что на ветке, низко нависшей над землей, что-то шевелится. Она уже давно хотела поймать какую-нибудь ящерицу и абсолютно не предвидев плохого, приблизилась к дереву. Змея — единственное, что могло напугать девочку.
И Скарлетт замерла: прямо перед ней висело то, что сперва она приняла за засохший сучок. Змея, зацепившись хвостом за тонкий прутик, слегка раскачивалась, обратив к Скарлетт свою сплющенную пеструю голову.
Девочка оцепенела от ужаса, она не могла сделать ни шагу, словно бы завороженная взглядом маленьких бусинок глаз пресмыкающегося.
Скарлетт уже доводилось слышать рассказы взрослых об ужасных случаях, происшедших с кем-нибудь из соседей или рабов. Она слышала, что от укуса змеи часто умирают.
Она уже не владела своим телом, руки ее бессильно опустились, и она с ужасом смотрела на раскачивающуюся перед ней змею. Из раскрытой пасти змеи то и дело показывался раздвоенный язык.
Девочка до боли сжимала кулаки, но это единственное движение, которое она могла совершить.
Внезапно у нее прорезался голос, она закричала так пронзительно, что казалось, сама оглохнет от своего крика.
И тут змея сжалась и прямо в глаза Скарлетт из ее пасти брызнуло несколько капель мутноватой жидкости. Девочка ощутила страшное жжение в обоих глазах. Мир тут же поплыл перед ней, сделался размазанным, словно она смотрела на него сквозь грязное стекло.
Прижав ладони к лицу, Скарлетт, не переставая кричать, опрометью бросилась к дому. Она бежала не разбирая дороги, спотыкаясь о камни, не обращая внимания на клумбы. Она еще различала дорогу, но мир уже потерял для нее свои прежние очертания, все расплывалось, делалось призрачным, свет меркнул.
Она, шатаясь, добралась до двери кухни и опустилась на пол, крича от боли.
Геркулес, заслышав крик Скарлетт, тут же выронил из рук кастрюлю с горячим супом, бросился к девочке и силой отвел ее руки от глаз.
— Что с тобой случилось? — кричал он, пытаясь привести Скарлетт в чувство.
Та продолжала кричать. На крик прибежала и Мамушка. Она сразу же бросилась к Скарлетт, но девочка толком ничего не могла объяснить, она только плакала и кричала.
Мамушка подхватила Скарлетт на руки, но Геркулес понял, что сейчас жалость ничего не даст и нужно узнать причину несчастья.
Он вырвал Скарлетт из рук старой служанки и сильно встряхнул. От испуга Скарлетт перестала кричать и посмотрела на Геркулеса своими покрасневшими невидящими глазами.
— Что? Что случилось? — спрашивал Геркулес, его голос звучал грозно и настолько убедительно, что не ответить ему было невозможно.
— Змея… змея… — пролепетала Скарлетт и вновь залилась плачем.
Мамушка с ужасом смотрела на Скарлетт. Она понимала, что нужно бежать рассказать обо всем Эллин и Джеральду, но не могла найти в себе сил двинуться с места.
— Что? — закричал Геркулес.
— Она плюнула, плюнула мне в глаза, — и девочка зашлась в безудержных рыданиях.
— Она ослепнет, — зарыдала Мамушка и принялась гладить Скарлетт по голове, но конечно же это ничем не могло помочь.
Боль в глазах девочки становилась все более пронзительной, и она уже даже не плакала, только кричала и била Геркулеса кулаками по мощной груди, пытаясь хоть этим немного ослабить свою боль.
На крик прибежала миссис О’Хара. Она бросилась к Скарлетт и с ужасом посмотрела ей в лицо. Глаза девочки уже вздулись и вышли из орбит. Это было страшное зрелище.
Через полчаса она могла полностью ослепнуть. Ее белое личико было обезображено слезящимися багровыми опухолями. Веки тоже распухли и покрылись волдырями.
— Сделайте же кто-нибудь что-нибудь! — воскликнула Эллин.
Джеральда в это время не было дома, он уехал на дальние плантации и единственный, к кому можно было обратиться за помощью, был Порк. Он быстро сообразил в чем дело и бросился на конюшню, чтобы ехать за доктором.
Тот жил довольно далеко от усадьбы и мог приехать самое раннее через час, и то если бы Порк застал его дома. Ведь у доктора Фонтейна было множество дел, и он вполне мог оказаться где-нибудь у соседей и тогда бы Порку пришлось вновь скакать до следующей усадьбы, чтобы там разыскать доктора.
А промедление могло стоить Скарлетт зрения, к тому же Эллин, а тем более Мамушка понимали, что и доктор Фонтейн вряд ли что-нибудь сумеет сделать. Ведь это был в здешних краях уже не первый случай, когда древесная змея выжигала своим ядом глаза людям.
— Подождите минуту, мэм, подождите, я сейчас принесу лекарство.
Женщина машинально приняла из рук гиганта Скарлетт и с надеждой посмотрела на повара.
А Геркулес выбежал из кухни и скрылся в кустарнике.
Эллин бросилась к ведру с водой и принялась промывать Скарлетт глаза. Она даже не расслышала, что сказал ей Геркулес, настолько была застигнута врасплох несчастьем. Она тоже плакала, промывая Скарлетт глаза. А та кричала от боли и вырывалась, почти не соображая, что делает.
Но когда стало ясно, что вода не помогает, мать с ужасом вспомнила, что сама видела раба, ослепшего от плевка древесной змеи.
Мамушка стояла подле своей госпожи и в отчаянии заламывала руки. Старая служанка ничем не могла помочь своей воспитаннице.
Обе женщины были бессильны перед вредоносным ядом змеи.
Не находя себе места, Эллин и Мамушка ждали возвращения Геркулеса. А Эллин смутно припоминала все, что слышала когда-нибудь о целебных свойствах трав. Она стояла у окна, держа на руках испуганную плачущую Скарлетт и беспомощно прижимала девочку к себе. Она смотрела на кустарник.
Прошло пять минут, десять и наконец, появился бегущий со всех ног Геркулес. В руке у него было какое-то растение — белые цветы и длинный изогнутый корень, немного перепачканный землей.
— Не бойтесь, мэм, — проговорил, задыхаясь, Геркулес, — вот это вылечит глаза Скарлетт.
Женщина с надеждой смотрела на своего раба. Она мало верила в успех, но надежда умирает последней и ничего больше сейчас невозможно было поделать.
Порк уже скакал во весь опор к дому доктора Фонтейна, но до его возвращения было так долго, а тут появлялась хоть слабая, хоть иллюзорная, но надежда спасти Скарлетт.
Геркулес лихорадочно обрывал листья, сдирал кожу с корня, и наконец, остался только маленький белый мясистый корешок. Он, даже не помыв его, положил корень себе в рот и стал жевать его. А потом, вырвав Скарлетт из рук миссис О’Хара, присел на скамью и, зажав девочку между колен, так сильно нажал большими пальцами на ее глаза, что та закричала от боли.
— Геркулес! — ужаснулась миссис О’Хара, ей показалось, что старый повар сошел с ума от несчастья, приключившегося с девочкой. — Что ты делаешь?