(1520–1603)
Варфоломей фон Састров вместе с Иоганном Бутцбахом считается одним из виднейших представителей автобиографического жанра в немецкой литературе XVI в. Можно указать на несколько факторов, благодаря которым смогла сложиться эта репутация. Во-первых, «Происхождение, рождение и ход всей жизни Варфоломея фон Састрова» – произведение весьма масштабное, повествующее о самых разных вещах: описывается карьера автора (от школяра до писца, секретаря герцогского посольства при императорском дворе, интенданта г. Штральзунда и, наконец, штральзундского бургомистра); рассказывается о жизни Састрова за пределами родной Померании – в Италии, в Бельгии, где он побывал, исполняя дипломатические поручения; часто встречаются упоминания о важнейших событиях в истории городов балтийского побережья Германии. Во-вторых, даже несмотря на то, что в трактате Састрова смешиваются черты семейной хроники, городской истории и картины нравов, баланс между этими жанрами немецкие исследователи считают достаточно удачным для того, чтобы именно начиная с этого сочинения можно было говорить о литературной специфике немецкой автобиографии. Наконец, тексту Варфоломея свойственна весьма характерная авторская интонация: несомненно, грубоватая и колеблющаяся, по мнению различных специалистов, между эгоизмом и жизнелюбием. Можно спорить о том, свидетельствует ли грубость о прямоте и правдивости Варфоломея; доказывает ли его жизнелюбие то, что мировоззрение автора уже было проникнуто ренессансным мироощущением, но в любом случае нижеприведенный текст может быть любопытным источником, показывающим самовосприятие немецких горожан (а Варфоломей принадлежал к патрицианской верхушке) середины и конца XVI в. В какой-то мере сочинение Варфоломея позволяет строить гипотезы о том, как представители этого социального слоя воспринимали свое собственное детство[270].
Рассказы о жизни
<…> Моя мать после обеда имела обыкновение обходить все три алтаря в хоре, особенно во время постов, и читать по папистскому обычаю перед каждым алтарем «Pater Noster» и «Ave Maria». Маленький Варфоломей должен был постоянно следовать за ней. Он опустился рядом с матерью перед первым алтарем и положил рядом с ним маленькую пахучую жертву. Однако мать очень быстро поднялась, и он должен был последовать за ней ко второму алтарю, где сделал то же самое. И то, что еще у него оставалось, он принес к третьему алтарю. Когда мать поднялась и увидела, как я перед всеми тремя алтарями одарил святыню фимиамом и на свой лад так великолепно завершил молитву, она пошла домой и послала служанку с веником в церковь, чтобы она с благоговением вымела мою благоухающую работу из храма.
Не составит труда представить себе, как моя мать, угнетенная унылыми и печальными мыслями, принуждена была в свои юные годы без главы семейства вести дом и управляться с четырьмя маленькими несмышлеными детьми.
Мне рассказывали, что ребенком я был настоящим сорванцом. Не раз я поднимался на башню св. Николая и однажды даже вылез из башни и обошел вокруг нее на высоте колоколов. Моя мать стояла перед своей дверью – как раз напротив башни – и, ах, вдруг она увидела своего сынишку, разгуливающего там наверху. У нее сердце сжалось от страха, пока шалун невредимым не спустился вниз. Тогда уж она задала Варфоломею то, что ему причиталось.
Пока моя мать жила в Грайфсвальде, я ходил там в школу и выучился не только читать, но также склонять и спрягать по Донату[271]. На Вербное воскресенье я должен был петь «Quantus», а до этого я уже пел малое и большое «Hic est»[272]. Для мальчика это была большая честь и доставляла его родителям немалую радость, ибо для этого отбирали со всей школы только самых прилежных отроков, которые не терялись перед множеством духовных и светских персон и могли чистыми голосами выводить «Quantus».
В 1528 г., когда мои родители поняли, что хартманновские сторонники не собираются предоставлять моему отцу город, дом и пропитание, они решили – как это подобает благочестивым супругам – вместе нести груз домашнего хозяйства. И так моя мать должна была последовать за моим отцом. Он получил права гражданства в Штральзунде и купил там дом. После этого мать покинула Грайфсвальд, сдала в наем свой дом и весной также перебралась в Штральзунд.
В это самое время мой дед, который тогда был казначеем в Грайфсвальде, взял меня к себе, чтобы я там учился. Я был устроен там и получил в наставники некого Георга Нормана, который был родом с острова Рюген. Но учился я совсем мало и больше, чем книги, любил лошадей и конные прогулки, объезжая вместе с дедом окрестные деревни. Вследствие этого я мало продвинулся в учебе.
Старший сын барона Бартрама Шмитерлова по имени Клаус был всего пяти лет от роду, но имел более длинные и сильные члены, чем я, и слыл отчаянным плутом. Он учинял над соседскими детьми много жестоких и злых проказ. Однако его отец не только оставлял его безнаказанным, но даже защищал своего сына против обвинений соседей и укреплял его в этом злом озорстве. Наконец дед, барон Карстен Шварце, взял мальчика к себе, чтобы предотвратить большую ссору или даже смертоубийство между его отцом и соседями. Он спал вместе со мной в комнате на одной кровати. Однажды утром, когда мы, проснувшись, бок о бок одевались, стоя на высоком сундуке в ногах кровати, он без всякого повода, а просто из злого озорства толкнул меня в грудь так, что я навзничь упал вниз с сундука не без опасности для жизни. Из-за этой и других выходок мой дед принужден был наконец отправить меня в Штральзунд, чтобы уберечь меня от этого драчуна и чтобы он со своей стороны не имел из-за этого трудностей.
Моим наставником в Штральзунде был Маттиас Брассанус, ранее молодой монах в монастыре Камп. Так я вновь стал из приписанного к Грайфсвальду студента штральзундским школьником. Я ходил в школу и учился так усердно, как только позволяла моя резвость. Я был не без способностей, но напрочь лишен усидчивости. Зимой я вместе с Йоханом Готтшалком и другими учениками из нашей ватаги [как-то] бегал по льду. Йохан был заводилой, так как у него были длинные ноги, и если он изредка проваливался, то мог выскочить на берег, сохранив сухие ноги. Остальные, и я в числе первых, бегали следом за ним, проваливались и должны были шлепать по воде до берега. Временами мой отец выходил на мост и смотрел, как забавляется его сынишка. Однако когда я вернулся домой и устроился перед голландской печью, чтобы обсушиться, ах, как он поколотил бедного Варфоломея, ибо мой отец был очень вспыльчивым человеком. Летом я с моими друзьями купался на морском берегу[273]. Это из своего сада из-за сарая видел мой дядя, бургомистр, барон Николаус Шмитерлов и сообщил об этом моему отцу. Отец ранним утром пришел с внушительной розгой к моей кровати. Так как я еще спал, он начал расстегивать свой плащ и заговорил так громко, что я проснулся. Когда, пробудившись, я увидел его стоящим передо мною в таком виде и заметил розгу рядом с кроватью, мне стало ясно, что мне грозит. Тогда я начал громко плакать и умолять его. Он спросил, что же я сделал? Сквозь слезы я поклялся, что никогда больше в своей жизни не буду купаться в море. «Да, юнкер, – сказал он, и это обращение уже было плохим признаком. – Если Вы купались, то я должен высушить Вас». С этим он схватил розгу, забросил мне платье на голову и вознаградил мой проступок по заслугам.
Мои родители хорошо воспитывали своих детей. Мой отец был, правда, слишком вспыльчивым, и, когда его охватывал гнев, он не знал меры. Однажды он очень сильно разгневался на меня. Он стоял внутри конюшни, а я в воротах. Тогда он схватил сенные вилы и с силой метнул их в меня. Я отскочил в сторону. Но бросок был таким сильным, что вилы вонзились глубоко в дубовый косяк купальни, и потребовалось немало усилий, чтобы вытащить их оттуда. Но милостивый Бог в своем всеведении расстроил козни дьявола против моего отца и меня.
Моя мать, которая по натуре была чрезвычайно добросердечна и мила, подскочила к нему и так, что мы, дети, этого не заметили, сказала: «Шлепни получше, проклятый сорванец сполна заслужил это». Но при этом она схватила его за руку, которой он держал розгу, чтобы он не мог бить слишком сильно.
Ректор школы Маттиас Брассанус строго требовал, чтобы все ученики во время проповеди присутствовали в церкви. Я же вместе с моими сверстниками и единомышленниками навострился совсем незаметно ускользать из церкви. Мы покупали себе пряников и шли в лавку, торгующую водкой, а к концу богослужения, когда ученики снова возвращались в школу, мы уже вновь были в их числе. Однажды когда мы слишком перебрали, я вынужден был вернуть наружу все, что съел и выпил до этого, и не мог держаться на ногах или выдавить из себя хоть слово. Двое парней должны были поднять меня и отнести домой. Мои родители посчитали, что я подхватил тяжелую и опасную болезнь, и всячески ухаживали за мной, пока я снова не стал здоров. Но если бы они и мой учитель знали истинную причину моей болезни, их методы лечения были бы гораздо хуже. Они узнали об этом только тогда, когда я уже перерос розги. Все же эта история пошла мне на пользу, ибо с того момента я больше не мог ни выносить дух водки, ни тем более пить ее.
Яков Андреэ(1528–1590)
Яков Андреэ (Старший) снискал себе известность как один из наиболее заметных персонажей культурной истории Южной Германии во второй половине XVI в. Яков родился в 1528 г. в городе Вайблинген в семье кузнеца франконского происхождения. Тем не менее благодаря своим способностям он смог удостоиться стипендии вюртембергского герцога и получить образование: сначала в Штутгарте, а затем и в Тюбингенском университете. Впоследствии в течение многих лет Андреэ был ректором этого университета. Помимо этого, Андреэ известен как видный деятель южнонемецкой Реформации. Он принимал самое активное участие в попытках согласовать позиции представителей некатолических конфессий: первоначально он стремился помочь найти общий язык лютеранам и кальвинистам, а затем был вынужден ограничиться поисками консенсуса только среди сторонников лютеранского вероисповедания. Стоит отметить, что в своей попытке объединить антипапские силы Андреэ даже пытался договориться с балканскими православными иерархами. При этом Андреэ считал, что спор конфессий должен вестись только в плоскости теоретической теологии: существует скомпрометировавшая его в глазах протестантской традиции история о том, как Андреэ порекомендовал прибегнувшим к его совету австрийским протестантам не сопротивляться императору, и это непротивление немало помогло австрийской католической реакции.
Приводимые ниже фрагменты относятся к первым годам жизни Андреэ. Довольно сухое повествование поясняет, как именно сын кузнеца постепенно приобщался к науке. Андреэ однозначно рассматривает свое детство с точки зрения достигнутых в зрелом возрасте успехов, обращает внимание на сохранявшее его для наук божественное Провидение и демонстрирует в своем тексте пример того, как должен был осознавать и описывать свое становление протестантский теолог[274].
Жизнь Якова Андреэ, доктора теологии, описанная им самим с большой достоверностью и искренностью вплоть до 1562 г. от Рождества Христова
Доктор Яков Андреэ появился на свет в герцогстве Вюртемберг в городе Вайблингене, от которого произошло название гибеллинов[275], в год от Рождества Христова 1528 марта 25 день, в который празднуется праздник Благовещения, от благочестивых и почтенных родителей. Его отец, Яков Андреэ, был родом из Мекенлоэ во владениях епископа Эйхштетского. Его отец был похоронен в Ингольштадте, оставив после себя сыновей и дочерей, которые вплоть до сегодняшнего дня со своими потомками проживают в большом числе в Мекенлоэ и Нассефельсе. Имя же всей этой семьи – Андреэ, отчего и доктор Яков (которого звали Кузнечонком, так как его отец был кузнецом) носил фамильное имя Андреэ.
Он никогда не стыдился своей семьи и своих предков, которых злонамеренно ставили ему в упрек многочисленные паписты, и в первую очередь презреннейший отступник Стафилус. Мать его, Анна Вайскопф, была рождена в Гундельфингене, городе Оберпфальца у Лауингена во владениях пфальцграфа Филиппа Людвига, герцога Баварского. В детском возрасте ее вместе с ее сестрой Урсулой забрали в Вайблинген родственники, впоследствии она сочеталась первым браком с кузнецом, от которого она зачала и произвела на свет несколько детей, которые вместе с детьми мужа от предыдущего брака входят в число живущих и поныне детей. К ним принадлежит Михель Бок, служитель при церкви в Хагенау, который вместе со своими братьями и сестрами был рожден от матери Барбары.
После смерти своего первого мужа она вышла замуж за будущего отца Якова, который в юности охваченный любовью к путешествиям объехал Чехию, Венгрию, Франция и Испанию, а затем совершил паломничество к св. Иакову Компостельскому. Он также выучил языки всех этих народов: чешский, венгерский, французский и испанский. После смерти жены своей, Анны, он искал уединения в монастыре Бебенхаузен, где он благочестиво почил в Господе в 1566 год июня 1 дня и был там погребен. От нее имел он четырех детей, трех сыновей, Якова, Георга и Филиппа, и одну дочь. Дочь умерла в младенчестве, Георг же и Филипп, который умер затем в должности церковного служителя в имперском городе Гингене, также оставили детей, Георг – двух дочерей, Филипп – одну.
Когда он младенцем еще лежал в колыбели, его так ужасно мучили злые духи, что он день и ночь наполнял постоянными воплями весь дом, и у его родителей не оставалось уже никакой надежды на то, что он выживет. Он же был спасен только по неисповедимой милости Божьей. На восьмом году своей жизни он несколько раз подвергался большой опасности, упав в реку Ремс, которая омывала город Вайблинген, но вновь был спасен чудесным образом.
В год 1534, после того как светлейший князь Ульрих, герцог Вюртембергский, отвоевал назад свое герцогство и упразднил папскую веру, родители доктора Якова позаботились отдать своего первенца в обучение наукам.
Однако, так как имущество их было таким скудным, что они не могли содержать его на собственные средства в чужих краях, в 1539 г. они решили определить его к какому-либо ремеслу. После чего он был доверен некоему плотнику, горожанину из Вайблингена, которого звали Филипп.
После того как об этом узнал высокочтимый муж Себастьян Мадер, член совета и горожанин Вайблингена, он призвал отца к себе и захотел от него узнать, какова причина того, что он забрал своего сына Якова из школы и определил его к ремеслу. Отец Якова Андреэ ответил ему, что он не имеет достаточно средств для поддержания учебы своего сына. Поскольку в то время светлейший князь Ульрих, герцог Вюртембергский, заботился о поддержании в Тюбингене из церковных расходов некоторого числа студиозусов, определенных для церковной службы, этот достойный муж посоветовал отцу, чтобы тот также просил о стипендии для сына, и даже выхлопотал ему рекомендательное письмо от имени совета к тем, на ком в то время лежала забота о церковных и школьных делах. Среди них наиболее важными особами были благородный Георг фон Ов, штатхальтер герцога Ульриха, и доктор Эрхард Шнепф, пастор в Штутгарте.
Когда его отец, запасшись письмом вайблингенского совета, пришел к ним, сын прежде всего должен был выдержать экзамен, который принимал доктор Эрхард Шнепф, тогда еще не получивший докторскую степень. Однако после того как он увидел, что мальчик 10 лет совершенно необразован и не знает латинской грамматики, он дал ему совсем коротенькое предложение на немецком языке «Я имею дома 12 животных», чтобы тот перевел его на латынь, чем показал достойное удивления терпение в отношении этого мальчика. Когда же он увидел, что мальчик не знает почти ни одного латинского слова, он не рассердился и сам подсказал ему по одному все слова, делая длинные паузы между ними (чтобы мальчик имел время для размышления): 1. «Что значит «я»»? На что мальчик: «Ego». 2. Что значит «имею»? После долгого размышления мальчик ответил: «habes». 3. Что значит «12»? Мальчик, который не знал латинских числительных, подражая голосу Шнепфа, ответил: «duodecim».
4. Что означает «дома»? Когда мальчик сказал, что не знает, Шнепф спросил, что означает «дом»? И после долгой паузы мальчик ответил Шнепфу: «domus». 5. Что означает «животное»? И это слово Шнепф также подсказал: «animal». Когда же он приказал ему соединить все это вместе и построить все предложение, мальчик Яков сказал наконец: «Ego habes domus duodecim animal»[276]. И хотя мальчик действительно был совершенно невежествен, однако Шнепф не отверг его и не посоветовал, чтобы он оставил учебу, но, напротив, в присутствии штатхальтера светлейшего князя сказал его отцу: «Это вина не мальчика, на лице которого лежит отблеск дарования, но наставника, который не выполнил своих обязанностей».
Поэтому после общего совещания было решено, что вайблингенский совет из церковных доходов, которые передал в его распоряжение герцог Ульрих, будет выделять мальчику 7 флоринов ежегодно для поддержания его учебы, а остальное должен будет предоставлять его отец, чтобы мальчик в Штутгарте мог успешно продвигаться в учебе.
Письмом к совету приказывалось вызвать вайблингенского школьного учителя и строго отчитать его за его нерадивость. После того как это было сделано и он вернулся из ратуши в школу, он решил переложить вину с себя на другого. И хотя он действительно не умел преподавать, он жаловался на нерадивость учеников и наказал Якова Андреэ, выбранив и жестоко выпоров его плетьми и розгой, и вышвырнул его из своей школы, ибо тот был главной причиной того, что его вызвали в совет и отчитали.
В тот же самый год под праздник Пятидесятницы отец послал своего сына в Штутгарт по совету доктора Шнепфа к весьма ученому и обладающему необыкновенным талантом учить детей наукам мужу, которого ученики любили и почитали, как родного отца, и в то же время очень боялись вследствие его строгости. Он редко приказывал приносить в школу розги, не чаще чем раз в семестр, предпочитая побуждать юношество к успехам в учении похвалами, соревнованиями или же строгими порицаниями. Там менее чем за год Яков Андреэ овладел в достаточной степени основами латинской грамматики и приобрел навыки латинской речи.
В тот же самый год его экзаменовал в доме штутгартского пастора доктор Шнепф в присутствии его наставника магистра Александра Марколеона[277]. И хотя он не счел его недостойным быть посланным в Тюбинген, однако мудро указал, что для его дальнейшего учения будет полезно остаться в штутгартской школе еще на один год под надзором и руководством своего наставника. Отец повиновался этому совету и с готовностью предоставил необходимые средства на его дальнейшее обучение.
По окончании отпущенного ему года (это был 1541 г.) он снова был экзаменован Валентином Ванниусом и в достаточной степени овладел основами греческой и латинской грамматики, а также правилами диалектики и риторики Филиппа Меланхтона[278]. В возрасте 12 лет в отсутствие доктора Эрхарда Шнепфа он был отправлен в Тюбинген и включен в число стипендиатов светлейшего князя Ульриха, герцога Вюртембергского, которые проживали в той части университета, которую раньше называли бурсой реалистов. Это случилось после Пятидесятницы.
Однажды осенью, когда в Тюбингене начала свирепствовать чума и университет был переведен в монастырь Хиршау, он отправился туда вместе со своими соучениками. Там в 1543 г. он вместе с другими юношами получил первую академическую степень. В тот же год, когда чума покинула Тюбинген, профессора факультета свободных искусств вместе со студентами вернулись в Тюбинген. С того времени он жил в одной комнате с Яковом Брауном, магистром и наставником стипендиатов, который вместе с господином доктором Иеронимом Герхардом стоял во главе университета. И так как к тому поступали жалобы на нерадивость или легкомысленное поведение других стипендиатов, соученики заподозрили его в предательстве, в том, что это он доносил об этом наставнику, вследствие чего он был принужден терпеть тайную ненависть и оскорбления. Так начал он еще ребенком обучаться терпению, глотая обиды и оскорбления, которые, казалось, Провидение предназначило ему переносить, едва он появился на свет из материнской утробы.