(1560–ок. 1627)
Джон Сандерсон родился в Лондоне в марте 1560 г. Его отец происходил из «хорошей семьи» с севера Англии, откуда он переселился в Лондон и там основал дело по производству шляп. Семья жила неподалеку от собора Св. Павла, в знаменитой школе которого Сандерсон изучил начатки латыни. Некоторое время Сандерсон вел дела в лавке отца, в 1578 г. был определен на девять лет в ученики купца Мартина Калторпа. В 1584 г. Калторп записал его на четыре года в служащие компании, которые вели дела с Турцией. Сандерсон поступил в распоряжение английского посла, некоторое время выполнял обязанности управляющего его домом, затем был послан в Александрию, откуда за неимением других дел дважды ездил осматривать пирамиды. В 1587 г. Сандерсон вернулся в Лондон к своему прежнему хозяину Калтропу (с 1589 г. лорду-мэру и рыцарю) и помогал ему в делах в Голландии. В 1588 г. для него закончился период ученичества, и, вероятно, Калторп подыскал бы ему место в своей конторе, но, к несчастью, не успел этого сделать, так как умер в мае 1589 г. Попытки Сандерсона наладить свое дело во Фландрии, а также его проект достичь Индии по маршруту португальцев кончились крахом. В 1591 г. Сандерсон возобновляет контакты с Турцией. В портретах его коллег перед читателями предстает меланхолический и раздражительный характер автора, проявившийся и в его воспоминаниях о детстве, публикуемых ниже. Несмотря на неуживчивый нрав, Сандерсон, очевидно, стяжал симпатии посла, горячего и решительного человека. В 1595 г. посол, сопровождавший султана на войну в Венгрии, оставил Сандерсона, к немалой его гордости, своим заместителем, однако же интриги членов посольства вынудили его в 1599 г. вернуться в Англию. Последнее путешествие в Порту Сандерсон совершил в 1599–1600 гг., когда не только вел сложные финансовые дела в качестве консула и казначея компании, но и посетил Палестину. В 1602 г. Сандерсон вернулся в Лондон, который больше не покидал до самой смерти около 1627 г. В 1604 г. он получил дворянский герб, а в 1605 г. оставил сферу торговли, хотя и вел оживленную переписку с агентами в Константинополе. Остаток его жизни был посвящен написанию записок о своих путешествиях и составлению автобиографии.
Сандерсон так и не женился после неудачного романа с племянницей Калтропа. Единственным родственником, к которому он был привязан, являлся его брат, священник. Из переписки братьев перед нами предстает другой Джон Сандерсон – человек, проявлявший интерес к теологии, музыке и литературе. В путешествия он всегда брал собственноручно переписанную коллекцию произведений церковных авторов. Его записи об увиденных Святых местах отличает немалая наблюдательность и ученость. Хотя, подобно другим своим современникам, Сандерсон привозил и просто «редкости» – мумии и различные восточные снадобья, в своих поездах на Восток он искал для брата и греческие рукописи. Последние представляли живой интерес для Томаса Сандерсона, одного из видных членов лондонского комитета по составлению нового исправленного издания Библии (так называемой Библии короля Якова), работой над которым занимались виднейшие теологи Англии.
В Библиотеке Британского музея хранится объемный свод сочинений Сандерсона – фолиант из 411 листов. Второй том его сочинений утрачен. Наряду с набросками записок о Леванте, копиями теологических сочинений, заметками о Риме, Испании, шуточными записями, стихами, перепиской. Сюда вошла и краткая автобиография. Если записки о Леванте увидели свет при жизни автора, в собрании Самюэля Перчаса, то автобиография была опубликована только в 1931 г. в издании Гаклюйтовского общества. Издатели отмечают, что Сандерсон дважды привносил изменения в текст, в 1615–1616 и в 1621–1622 гг., подчеркивая свою греховность. По-видимому, начало автобиографии, посвященное детским воспоминаниям, не подверглось существенным изменениям, однако и оно отражает меланхолический и болезненный нрав автора[320].
История рождения и приключений Джона Сандерса, иначе Бедика
После того как моя мать (как она говорит) с большим риском для своей жизни промучилась три дня, за нее были вознесены молитвы в начале службы в воскресенье у креста Св. Павла; вслед за тем, в то время, как пели псалом, она разрешилась от бремени в … последний день марта 1560 г., всего за 14 дней до Пасхи. Леди Стаффард, услышав о трудных родах, пришла к ней и принесла попить и непосредственно приняла меня у матери. При появлении на свет я был очень слаб и немедленно крещен с именем Джон; каковое, то есть Джон, и осталось моим именем после торжественного обряда крещения в следующее воскресенье. Моими крестными были мой кузен мастер Ричард Уайтхилл, джентльмен и купец Стапля; мастер Уильям Франклин, джентльмен и также купец – из Данцига; а крестной матерью была добрая леди Вудроф.
Мое младенчество, как говорила мать, было очень беспокойным и болезненным, я постоянно страдал нарывами, каковых у меня было не меньше семи одновременно. Когда я немного подрос, меня начали беспокоить белые плоские черви в животе. Долгое время из-за них я принимал много лекарств; среди других одно средство, которым я натирал свой живот целиком, по наставлению одной женщины, и прикладывал по целому грецкому ореху к пупку каждый день, но все приводило к тому, что кожа полностью сходила с моего живота, что до сих пор я не могу об этом вспоминать, не испытывая вживе жесточайшую боль; но от них (червей) я не излечился до 24 лет, после чего я не пил ничего кроме вина и воды.
Далее, очень большим было мое несчастье в грамматической школе из-за моих плохих способностей. До 16 лет я покончил со всей латынью, получив слабое в ней наставление от безумных учителей в бесплатной школе, Кука и Холдена[321]. Розги упомянутого Кука оставили не менее семи шрамов у меня на боку, которые видны и сейчас[322]. Так я перешел к счету и письму, в чем за полгода я получил все, что только было нужно, от мастера Скоттоу и мастера Грея[323]. После чего я провел полгода дома, ведя счета и определяя работу для слуг отца, так как сам он мучительно страдал от зоба, который начал расти под его правым ухом (как говорит моя мать) после того, как он женился; зоб сильно увеличился за 14 лет и теперь в последние годы находился в руках хирурга. Одна женщина, по имени мистресс Хамфри, первая поставила диагноз и занялась им, но лучшие хирурги лечили его многие годы спустя; по этой причине все, кто в какой-либо мере был с ним связан, носили в сердце большую печаль, видя его страдания; а он был в постоянном беспокойстве и так слаб, что не мог приглядывать за слугами или вести счет бархату, тафте, шелку, подкладочному шелку и т. д., что шли на подкладку шляп и чепцов; у него в услужении было постоянно три-четыре подмастерья, по крайней мере две служанки и не меньше семи или восьми рабочих. И все же он умер, не стяжав большого состояния, хотя и не в бедности …
В 17 лет мой дядя Фоксалл, купец, поместил меня [в ученики] к мастеру Мартину Калторпу, фландрскому купцу, который держал меня год до того, как я был записан его учеником, и потом я был приписан к нему с согласия отца на 9 лет, из которых прослужил ему только 7 лет, первые два в жалком звании подмастерья…
Эдуард Херберт(1583–1648)
Эдуард Херберт – английский дворянин, происходивший из шропширского рода Хербертов, состоятельного, но не высокородного семейства (только его прадед был рыцарем, дед и отец оставались эсквайрами). Благодаря его раннему браку с дальней родственницей – Мэри Херберт, наследницей графа Пемброка, его социальный статус значительно возрос. В возрасте 18–19 лет Эдуард был представлен ко двору, где его превосходное образование и галантные манеры были оценены по достоинству. Расцвет его придворной карьеры пришелся на годы царствия Якова I: Херберта производят в рыцари и кавалеры Ордена Бани. Он воюет во Фландрии, путешествует по Германии, Италии и Франции, с 1619 по 1621 г. возглавляет английское посольство в Париже. В 1625 г. получает ирландский баронский титул, а в 1631 становится пэром Англии, лордом Хербертом из Чербери. Во время гражданской войны он принял сторону парламента.
Херберт был одним из самых образованных джентльменов якобитского двора, питавшим глубокий интерес к философии и медицине. Помимо автобиографии его перу принадлежит трактат «Об истине» (1624). Жизнеописание Эдуарда Херберта осталось незаконченным. Впервые оно было опубликовано в 1764 г. Значительная часть автобиографии посвящена взглядам сэра Эдуарда на воспитание совершенного джентльмена, которое, по его мнению, должно было включать фундаментальное классическое образование, современные языки, этику и теологию, естественно-научные дисциплины, в особенности – медицину и анатомию, а также занятия спортом, военными искусствами, музыкой и танцами.
Воспоминания Э. Херберта о его детстве приведены здесь практически полностью. В основном они центрируются вокруг тяжелого врожденного заболевания, которое способствовало формированию философского умонастроения автора, готового с легкостью покинуть бренный мир ради иного, а также с учебой, ставшей основным занятием его отрочества. Любопытно, что ранние брак и отцовство описаны весьма бегло и, по-видимому, не представлялись Херберту достойными подробного рассказа. Бросаются в глаза скупые упоминания о родне, отсутствие эмоционально окрашенных характеристик близких (в то время как портрет наставника написан значительно ярче). В трактовке автором его детских поступков и качеств можно усмотреть его высокую самооценку и определенный эгоцентризм[324].
Жизнь Эдуарда, лорда Херберта из Чербери
<…> Я родился в Эйтоне в Шропшире… между полуночью и часом ночи[325]. В детстве я был весьма болезненным: мою голову беспрестанно терзали боли, средоточием которых были уши. По этой же причине я так долго не говорил, что многие полагали, будто я навсегда останусь немым. Самое первое, что мне помнится, это то, что, когда я уже понимал, что говорят другие, я тем не менее продолжал хранить молчание, дабы не сказать чего-нибудь нелепого или неуместного. Когда же я заговорил, мой первый вопрос был таков: «Как я пришел в этот мир?» Я сказал своей кормилице, дядьке и остальным: «Вот я уже здесь, но не могу представить, что было тому причиной или началом, и каким образом это совершилось». В ответ кормилица и прочие женщины, присутствовавшие там, засмеялись надо мною, поэтому я обратился к другим, и мне ответили, что никогда не слышали, чтобы какой-нибудь ребенок задавал подобные вопросы. По достижении более зрелых лет я пришел к умозаключению, доставлявшему мне позднее немалое утешение: подобно тому как я обнаружил в себе жизнь, не подозревая о схватках и муках, перенесенных моей матерью (а между тем они должны были беспокоить и терзать меня не меньше, чем ее), и душа моя, надеюсь, перейдет в иную, лучшую жизнь, не ощущая болей и страданий, испытываемых телом в момент смерти.
… Но оставим эти рассуждения и вернемся снова к моему детству. Я помню, как болезнь моих ушей (из которых текло)[326] продолжалась с такой силой, что друзья считали, что меня не следует учить даже алфавиту, и так было до тех пор, пока мне не исполнилось семь лет; в это время мои уши успокоились, из них перестало течь, и в результате я оказался избавленным от того недуга, которому были подвержены мои предки, а именно – эпилепсии[327]. Тогда учитель в доме моей… бабушки начал изучать со мной алфавит, затем – грамматику и читать те книги, которые обычно проходят в школах.
И я настолько преуспел в этом, что однажды составил речь на тему «Audaces fortuna juvat»[328] на целый лист, а также 50 или 60 стихотворных строк за один день.
Помню, меня порой наказывали за то, что я ходил драться на кулачках с двумя приятелями, учившимися вместе со мной, которые были старше, но никогда – за ложь или какую-то другую вину, ибо моему естественному расположению и склонностям была противна фальшь. Поэтому, если я совершал какой-то проступок, в котором меня могли справедливо заподозрить, я обычно сознавался в нем по доброй воле, предпочитая скорее принять наказание, чем запятнать себя ложью. Эта привычка, насколько я могу судить, сохранилась у меня и поныне. И я могу искренне заявить перед всем миром, что с самого раннего детства до настоящего времени я никогда осознанно не говорил ничего, что было бы неправдой, поскольку душа моя естественным образом отвращается от лжи и обмана.
Когда мне исполнилось девять лет (а все это время я жил в доме моей… бабушки в Эйтоне), родители решили, что меня нужно послать куда-нибудь, где бы я мог выучить валлийский язык, полагая необходимым дать мне возможность общаться с теми из моих друзей и держателей, которые не знали никакого иного языка. Поэтому меня рекомендовали м-ру Эдварду Теллволлу из Плэйсварда в Денбишире. Я должен воздать ему всяческие почести, ибо этот джентльмен досконально изучил греческий, латинский, французский, итальянский, испанский, а также приобрел знания в других сферах, не отправляясь для этого за моря и не воспользовавшись благами университетов.
Кроме того, будучи человеком редкостного темперамента, он так умел усмирять свой гнев, что я никогда не видел его рассерженным, пока оставался у него там (по отзывам, таким его знали и прежде). Если случалось, что он бывал обижен, я видел, как его лицо покрывалось краской, и некоторое время он хранил молчание, но когда снова начинал говорить, его речь была тихой и спокойной, и было ясно, что он справился со своим гневом. Признаюсь, сам я никогда не мог достичь такого совершенства, будучи подвержен гневу и страстям больше, чем следует. Я обычно прямо высказываю то, что думаю, уподобляясь тем, кто отворяет двери, если в доме пожар, чтобы огонь вырвался наружу и не сжег дом изнутри. Тем более я превозношу нрав м-ра Теллволла, ибо тот, кто может промолчать во гневе, бесспорно, способен контролировать свои страсти.
Но, подобно тому как я не смог научиться этому у него, так же мало пользы я получил от изучения валлийского или любого другого языка из тех, что знал этот достойный джентльмен, поскольку большую часть девяти месяцев, в течение которых я оставался в его доме, я был болен малярией[329].
Когда ко мне вернулись силы (мне было тогда около десяти лет), меня послали учиться к некоему м-ру Ньютону в Дидлбери в Шропшир, где за два года я не только наверстал все, что упустил из-за болезни, но и добился таких успехов в греческом и логике, что, после того как мне исполнилось двенадцать лет, родители сочли возможным послать меня в Оксфорд в Университетский колледж[330]. Помню, что по прибытии туда я чаще и охотнее вел свои первые диспуты по логике и выполнял упражнения, которые требовались в этом колледже, на греческом, а не на латыни.
Я провел в университете несколько месяцев, когда пришло известие о смерти моего отца. Его недугом была летаргия – сaros, или сoma vigilans, которая продолжалась довольно долго. В конце концов он, кажется, умер без больших мучений, едва ли ощущая что-нибудь. Поскольку, по мнению врачей, болезнь была смертельной, моя мать решила послать за мной и привезти домой; сразу же после кончины отца она пожелала, чтобы ее брат, сэр Фрэнсис Ньюпорт, поспешил в Лондон и оформил там право совместной опеки надо мной для них обоих, чего он и добился.
Вскоре после этого меня снова послали в Оксфорд продолжать учебу, где я пробыл недолго, поскольку начались переговоры о моем браке с дочерью и наследницей сэра Уильяма Херберта из Сент-Джиллиана, а обстоятельства заключения этого союза были следующими. Сэр Уильям Херберт являлся наследником… старого графа Пемброка по линии младшего сына последнего. (У старшего сына графа была дочь, которая получила в приданое огромные земельные владения, которыми теперь распоряжается в Монмутшире граф Вустер.) Сэр Уильям Херберт, имея только одну дочь, оставшуюся в живых из его потомства, завещал ей все свои владения в Монмутшире и в Ирландии, но при том, однако, условии, что она выйдет замуж за кого-нибудь по фамилии Херберт, в противном случае упомянутые земли перейдут к его наследникам мужского пола, а дочь получит лишь малую часть из земель на острове Англси и в Карнарвон-шире. Сделав эти распоряжения относительно земель, сэр Уильям вскорости умер… Его дочь и наследница Мэри после кончины отца оставалась незамужней до двадцати одного года, и никто из Хербертов, подходивших бы по возрасту и состоянию для союза с ней, не объявлялся. К этому времени я достиг возраста пятнадцати лет, и брачное предложение было, наконец, сделано. Невзирая на разницу в возрасте между нами, 29 февраля 1598 г. в Эйтоне тот же викарий, что благословлял моих отца и мать, а потом крестил меня, освятил и мой брак.
Через некоторое время после женитьбы я снова вернулся в Оксфорд вместе с женой и матерью, которая сняла там дом и немного пожила там. Теперь, имея средство против вожделения, к которому естественно склонна молодость, я углубился в книги с большим рвением, чем когда бы то ни было, и продолжал свои занятия, пока мне не исполнилось восемнадцать лет. В ту пору моя мать сняла дом в Лондоне, и я делил свое время между ним и замком Монтгомери, до тех пор пока не достиг двадцати одного года. К тому времени у меня было уже несколько детей (из них ныне здравствуют Беатрис, Ричард и Эдвард).
За эти годы, проведенные в университете и дома, я выучил, не имея наставника или учителя, французский, итальянский и испанский языки только с помощью словарей, а также латинских и английских книг с переводами идиом. Я также научился петь по нотам с листа и играть на лютне. Моей целью при изучении языков было сделаться, насколько это возможно, гражданином мира. Что же касается музыки, она предназначалась для моего домашнего развлечения, чтобы отдыхать после занятий, к которым я был в высшей степени склонен, и чтобы не стремиться к обществу молодых людей, являвших собой в основном дурные примеры и обнаруживавших страсть к распутству и кутежам.
… Около 1600 года от Рождества Христова я приехал в Лондон, вскоре после этого граф Эссекс предпринял свою попытку[331], вошедшую в историю… Спустя некоторое время я побывал при дворе, движимый скорее любопытством, чем амбициями. По обычаю все преклоняли колени перед великой королевой Елизаветой, правившей тогда. Я также стоял коленопреклоненный в приемной, когда она следовала из часовни в Уайтхолл[332]. Заметив меня, она остановилась и, ругнувшись по своему обыкновению[333], спросила: «Кто это?» Все оглянулись, но никто меня не знал. Тогда сэр Джеймс Крофт, джентльмен-пенсионер из ее гвардии, заметив, что королева остановилась, возвратился назад и сказал, кто я такой, а также упомянул, что я женат на дочери сэра Уильяма Херберта из Сент-Джиллиана. Королева внимательно посмотрела на меня и после своего обычного ругательства сказала: «Жаль, такой молодой – и уже женат». Затем она дала мне дважды поцеловать ее руку, оба раза мягко похлопав меня по щеке.
Я мало что помню о себе в тот период: только что еще до прихода на трон короля Якова у меня был сын, вскорости умерший. Также и то, что я очень усердно занимался, и чем больше я узнавал из моих книг, тем сильнее росло во мне желание умножать знание.