Конец XVII – начало XIX в
Воспоминания о детстве в эпоху Просвещения
Генетическая связь между идеями и духовными исканиями в XVII и XVIII вв. столь же очевидна, как и ощущение глубокого разрыва между этими столетиями. Наступление эпохи Просвещения было связано с действительным распространением рационалистических воззрений в самых широких слоях общества. Вера постепенно уступала свои теоретические позиции научным концепциям, объяснявшим мир без обращения «к гипотезе о существовании Творца». Человек становился объектом не столько религиозного внушения, сколько пристального изучения, как с точки зрения новых наук – педагогики, политики, психологии, так и традиционных, но все более секуляризировавшихся философии, этики и педагогики. Осмысление природы человека оживило идеи ренессансного антропоцентризма, не порывавшего с верой, но рассматривавшего человеческую личность и мораль автономно по отношению к религии. Просвещение пошло значительно дальше в полемике с религиозной доктриной и в отрицании ее (не говоря уже об острой антиклерикальной критике), что привело к заметной секуляризации общественного сознания. Светским духом была проникнута в XVIII в. и жизнь самой церкви, утратившей во многом профетический пыл, – с ее галантными аббатами, скептицизмом и индифферентизмом духовенства, вовлеченностью его в политические интриги. Искреннее религиозное рвение находило свое прибежище в пиетизме набожных протестантов, янсенизме католиков, истовой вере баптистов, а также в народной среде, слабо затронутой просветительской пропагандой.
Ряд важнейших идей, выдвинутых теоретиками английского и французского Просвещения (Локком, Руссо, Вольтером, Смитом,
Беркли, Юмом), оказал глубокое воздействие на формирование новых общественных и воспитательных идеалов. Одной из самых привлекательных для просветителей задач становится анализ природы и эволюции человека. В противовес средневековой доктрине его изначальной греховности и порочности, они выдвигают тезис о красоте, разумности человеческого существа, наделенного от природы разнообразными способностями. Его апология дополняется картиной равенства людей и гармонии первозданного общества. В то же время, наряду с оптимизмом, мыслителям Просвещения был присущ и трезвый реализм в оценке сущности человека: признание того, что тот, будучи от рождения ни порочен, ни добродетелен, может свободно развиваться в любом направлении, как совершенствуясь, так и деградируя. Он способен парадоксальным образом сочетать в душе высокое и низкое, бесконечно меняясь. Такой неоднозначной натурой признавал себя Ж.-Ж. Руссо: «Я… был… презренным и низким, когда им был, добрым, благородным, возвышенным, когда был им». [467]
Руссо создал одну из самых популярных в литературе XVIII в. концепцию «естественного человека», «доброго дикаря», который, будучи с детства взращен в природной среде, в простоте сельской жизни, неизбежно вырастает мягким, не склонным к порокам и излишествам, разумным и целомудренным, и лишь впоследствии столкновение с более сложной реальностью может развратить и искалечить его нежную душу. Несмотря на едкую критику этой идиллической картины, созданной Руссо (в частности Вольтером и Гиббоном), она оказала колоссальное воздействие на художественную литературу Просвещения, в том числе и на ряд жизнеописаний, приводимых ниже.
Главная роль в эволюции человеческой личности отводилась, таким образом, влиянию внешних обстоятельств – условий существования, благосостояния, окружающей среды, воспитания и образования. Последнему придавалось огромное значение, ибо обретение знаний, развитие интеллекта, приобщение к науке казалось в рациональный век Просвещения дорогой ко всеобщему счастью и прогрессу общества.
Даже когда в рамках культуры Просвещения развернулась полемика между рационализмом и сенсуализмом – теорией, утверждавшей примат человеческих ощущений и чувств над разумом, в особенности на ранних этапах жизни, это не изменило представлений о влиянии окружающей среды и обстоятельств на судьбу человека. Сенсуализм лишь внес важное уточнение: личность формируется также под воздействием жизненного опыта, включающего опыт чувственный и эмоциональный.
Идеи Просвещения способствовали важным переменам в общественной жизни Европы: развитию школьного дела и образования, привлечению внимания «просвещенных монархов» к этой проблеме. (В результате в Пруссии в XVIII в. было введено всеобщее начальное образование.) Популяризация нового воспитательного идеала привела к тому, что как в среде дворянства, так и третьего сословия родители стали чаще посвящать себя воспитанию собственных детей, проводить с ними больше времени, учить чтению, беседовать, обучать правилам хорошего тона и музыке, заниматься закаливанием малышей и спортом. Подтверждением этому служат многочисленные пассажи в приводимых ниже воспоминаниях о детстве. Одна из теорий, порожденных сухим рационализмом Просвещения, снискавшая себе позднее дурную славу, мальтузианство, призывая к искусственному ограничению рождаемости, исходила тем не менее из важного тезиса о том, что родители должны нести ответственность за жизнь детей, иметь возможность прокормить их и обеспечить достойное существование. Пожалуй, впервые в истории в XVIII в. идея мирской социальной и моральной ответственности взрослых за их потомство была провозглашена столь осознанно и определенно (не только в расчете на узко профессиональную группу педагогов и школьных наставников, но как задача семьи и общества).
Прежде чем перейти непосредственно к воспоминаниям авторов, чье детство пришлось на эпоху Просвещения, следует сделать ряд замечаний относительно специфики художественной литературы того времени, оказавшей глубокое влияние на развитие самого жанра автобиографии. При всем разнообразии стилей – классицизм, реализм, сентиментализм, романтизм, – главной темой художественной литературы XVIII в. было становление независимой и сильной личности, проходившее в борьбе с жестоким, лицемерным и испорченным миром. Это мог быть благородный положительный герой – «естественный человек», ведомый разумом по пути добродетели, – персонаж, столь любимый Руссо, Шефтсбери или Попом, или, напротив, одаренная, но далеко небезупречная личность, рожденная в неблагоприятных обстоятельствах, которая борется за свое место под солнцем, проявляя чудеса ловкости, цинизма и изворотливости (подобно героям Дефо, Смоллета и Филдинга). Всякого рода сироты, подкидыши, авантюристы, стоящие вне социальных связей, наводнившие литературу XVIII в., тем не менее вызывали симпатию читателей, впрочем, как и честные труженики, формировавшие в себе стойкость в борьбе с невзгодами и, как Робинзон Крузо, подчинявшие себе окружающую среду даже в самых необычных обстоятельствах. Во второй половине и в конце XVIII в. литературные герои Стерна, Ричардсона, Шиллера, Гёте становятся сентиментальнее и эмоциональнее: подобно Клариссе, Памеле или Вертеру они захвачены чувствами, нередко торжествующими над разумом и заставляющими совершать ошибки. Драматизм их противостояния миру состоит уже не столько в борьбе с неблагоприятными обстоятельствами, сколько в трудном душевном выборе, буре страстей, кипящих в душе и увлекающих их по пути добродетели или бесчестья.
Излюбленной литературной формой эпохи становится роман во всем его многообразии: приключенческий, биографический, социально-психологический, бытовой, семейный, роман воспитания, роман-путешествие, плутовской роман (восходящий к традиции XVI в.). Именно роман – морализующий, реалистический или сатирический, закладывает, наконец, настоящий литературный канон жизнеописания, на который, как на образец, будут ориентироваться и современники в своих записках и воспоминаниях. В романах XVIII в. с их интересом к неповторимой человеческой личности ее развитие воспроизводится во всех подробностях (даже если речь идет о заурядном человеке); детству героя как поре, когда закладываются индивидуальные свойства его души, уделяется очень большое место. Оно воскрешается в мельчайших бытовых деталях, позволяющих представить повседневную жизнь, окружающую ребенка, и впервые становящихся самоценными для рассказчика. Тщательно выписываются портреты родных и близких, повествуется о курьезных случаях, из которых невозможно извлечь мораль, но можно составить представление о натуре героя.
Под влиянием романов и в автобиографиях современников повествование о детских годах становится все более пространным, изобилующим подробностями. Еще одна черта, характерная для воспоминаний XVIII в., – их более ярко выраженная аналитичность: авторы осознанно стремятся к самопознанию, к поиску истоков своего «я», пытаясь, по словам Шатобриана, «дотянуться до юности», до поры своего детства и даже младенчества. В частности, Э. Гиббон ставит вопрос о самых первых проблесках разума и соотношении их с чувственными ощущениями ребенка, обращаясь к собственным воспоминаниям. «О новорожденном… можно утверждать лишь одно: “Он страдает, следовательно, чувствует”. В этом состоянии моего несовершенного бытия я все еще не осознавал себя и мир, мои глаза были открыты, но не могли видеть… разум, сия тайна и непостижимая энергия не обнаруживал своего присутствия… В течение моего первого года я оставался на ступени ниже громадной части животных тварей… Прошло по крайней мере три года, прежде чем я овладел тем, что составляет наши особенные привилегии – умение ходить и сознательно произносить отчетливые, ясные звуки. Тело развивается медленно, но разум – еще медленнее». Этот пассаж нельзя назвать типичным для жизнеописаний наших героев, мало кто из них был способен к таким сугубо научным наблюдениям над собой, но он, безусловно, характерен для общего умонастроения эпохи.
Приступая к осуществлению своего замысла – восстановлению первых воспоминаний о себе и собственных ощущениях, многие из них, как истинные дети своего века, критически оценивали возможность точно реконструировать события и впечатления, не привнеся в их трактовку более поздних знаний. Шатобриан мучается вопросом о том, какие из его воспоминаний действительно восходят к детству, а какие – плод позднейшего опыта