(1707–1778)
Шведский естествоиспытатель, врач и путешественник. Создатель единой классификации флоры и фауны мира. Один из основателей Шведской академии наук. Сын сельского священника из крестьян, увлекавшегося садоводством и флористикой, Карл прошел через разные виды домашнего, начального и среднего школьного обучения (1716–1724), гимназию (1724–1727) и два университета – Лундский и Упсальский. Линней работал в Голландии и Швеции.
Приобретя мировую известность, Линней неоднократно составлял записки о себе – как по необходимости при избрании членом того или иного ученого общества, так и по просьбе друзей. Есть отдельные наброски и фрагменты, есть и более оформленные тексты, среди которых четыре варианта более или менее полных. Во всех текстах Карл пишет о себе в третьем лице.
Нами воспроизводится часть последнего варианта его автобиографии, переведенная на русский язык в начале ХХ века под редакцией Н. В. Сперанского и сверенная В. Г. Безроговым для данного издания с немецким и шведским вариантами[498].
Собственноручные записки [о себе]
… Родился он в 1707 году, в ночь с 22 на 23 мая в 1 час утра, в самый расцвет весны, когда кукушка выкликает лето, как раз во время появления листвы и цветов. Этот, в то время единственный, сын своего отца был, так сказать, взращен им в саду, ибо отец и в Стенбрухульте [поселок в Юж. Швеции], как только сделался пастором, развел один из лучших садов в целой округе, с дивными деревьями и редчайшими цветами и проводил там все время, остававшееся у него от служебных обязанностей. Маленькому Карлу едва пошел пятый год, когда однажды отец взял его с собой в гости в Мекленес по прекраснейшей летней погоде. И вот, когда под вечер гости расположились на зеленой лужайке, пастор стал занимать общество, обратив его внимание на то, что каждый цветок имеет свое особое имя, и сообщая разные любопытные и достопримечательные вещи касательно растений; при этом он показывал корни сивца, лапчатки, орхидей и других цветов. Ребенок был совершенно этим захвачен: сие задело его за ту струну, которая всего сильнее была натянута в его душе. С того часу мальчик не давал отцу покоя, спрашивая беспрерывно об именах растений много больше, чем сколько отец мог ответить. Но, как водится у детей, он потом забывал названия, за что однажды ему сильно досталось от отца, который сказал, что больше никогда не станет сыну говорить имен растений, если он будет их забывать. С тех пор мальчик только об одном и думал, как бы ему получше запомнить имена, чтобы не лишиться своего первейшего удовольствия.
В 1714 году Карл был препоручен первому своему домашнему учителю Иоганну Теландру, который мало что смыслил в обучении детей.
В 1717 году Карл помещен в местную школу (trivialskola) в Вэксё, где необразованные, грубые и жестокие учителя и столь же варварские способы преподавания внушали детям такую охоту к наукам, что волосы у них становились дыбом…
В 1722 году Карл поступил в настоящие классы, освободившись таким путем, по принятому обычаю, от частных уроков, благодаря чему у него явилась еще большая возможность бегать от книги, ибо у мальчика не было другого удовольствия, как бродить среди цветов и узнавать растения. И так как ежегодно ему по нескольку раз приходилось ездить из Стенбрухульта в Вэксё, то, всматриваясь постоянно в цветы при дороге, он скоро был в состоянии сказать, где какой растет на всем этом пути длиною в пять миль.
В 1724 году Карл был переведен из низшей школы в гимназию, что дало ему еще большую свободу уклоняться от занятий, к которым он в прежние годы из-за жестокого обращения получил такую великую неохоту. Не все науки, однако, его отталкивали, хотя большая часть их в этой гимназии направлена была лишь к тому, чтобы приготовлять мало-мальски годных церковных проповедников. Так вот, если он был одним из последних в классе на уроках риторики, метафизики, морали, греческого и еврейского языка или богословия, то он, напротив, всегда был одним из первых по математике и особенно по естественным наукам. Бурсак раздобыл разные ботанические книги, читал их день и ночь и скоро знал их как свои пять пальцев…
Карло Гольдони(1707–1793)
Венецианский драматург, один из классиков-реформаторов итальянской комедии. Работал в Италии, во Франции (с 1761 года жил в Париже), временами в Англии. В 1761–1772 написал первый вариант автобиографии (в виде серии автобиографических очерков). В конце жизни переработал эти очерки в единое произведение, которое в 1787 году опубликовал на французском языке. Через год Гольдони издал «Мемуары» и на итальянском – в собственном переводе. Подробные данные об авторе, его жизни и работах можно найти в периодических научных изданиях Studi Goldoniani и Problemi di critica goldoniana[499].
Мемуары Карло Гольдони, содержащие историю его жизни и его театра
… Я был общим любимцем. Няня находила, что я умный мальчик. Матушка занялась моим воспитанием, отец же взял на себя заботу развлекать меня. Он соорудил театр марионеток и сам управлял куклами, вместе с тремя или четырьмя из своих друзей. Мне было тогда четыре года, и эта забава казалась мне восхитительной. <… >
Я очень любил читать и легко усвоил грамматику, основы арифметики и геометрии. Но моим любимым чтением были авторы комедий. Я нашел их в большом количестве в маленькой отцовской библиотеке и постоянно читал их в свободное время, выписывая особенно нравившиеся мне места. Матушка была довольна, что я не занимаюсь ребяческими глупостями, и не обращала внимания на то, что я читаю.
… Когда мне исполнилось восемь лет, я решился сам состряпать комедию[500]. Первым лицом, кому я прочел мою пьесу, была моя няня; она нашла ее прелестной. Зато тетка стала смеяться надо мною, матушка одновременно бранила и целовала, а учитель утверждал, что я умен и находчив не по возрасту. Но удивительнее всего было то, что мой крестный отец, человек судейского звания, у которого было больше денег, чем знаний, ни за что не хотел поверить, что я сам написал эту пьесу. Он утверждал, что мой учитель просмотрел и исправил комедию, а тот возмущался этим подозрением. Спор был готов разгореться, как вдруг, к счастью, вошло третье лицо, которое примирило спорящих.
Это был аббат нашего дома, синьор Валле… Он видел, как я работал над пьесой, и был в курсе моих ребяческих занятий. Я просил его никому не говорить о них, и он сохранил мою тайну; теперь же он подтвердил мои таланты, заставив замолчать неверующего. <… >
Если читатель спросит меня, как называлась моя пьеса, я не смогу ему ответить, ибо, сочиняя ее, я даже не подумал о таком пустяке, как заглавие. Мне ничего не стоило бы сейчас придумать для нее любое название, но я предпочитаю рассказывать вещи так, как они есть, не прикрашивая их.
Эта комедия или, лучше сказать, эта детская шалость, облетела все дома, в которых бывала моя мать. С комедии сняли копию и послали ее отцу. <… >
В то время славилась иезуитская коллегия. Отец подал туда прошение, и меня приняли без всяких затруднений.
В Италии средняя школа устроена иначе, чем во Франции. У нас имеется только три класса: Начальной Грамматики, Высшей Грамматики или Словесности, в собственном смысле слова, и Риторики. Ученики, которые усердно занимаются, могут пройти курс в течение трех лет.
Я уже в Венеции прошел Начальную Грамматику и мог бы теперь приступить к Высшей. Но я потерял много времени, путешествие отвлекло меня от занятий и, кроме того, мне предстояло заниматься у новых учителей. Поэтому отец решил, что я начну свое ученье сызнова, и поступил совершенно правильно. Вы увидите сейчас, дорогой читатель, как в одно мгновенье [в Перудже] сбили спесь с венецианского грамотея, который не упускал случая похвастаться сочиненной им пьесой.
Учебный год был в полном разгаре. Меня встретили в младшем классе, как вполне подготовленного для старшего. Мне задали вопрос – я ответил скверно. Мне дали переводить – я что-то лепетал. Мне дали латинскую работу, – я наделал множество варваризмов и солецизмов. Надо мной начали издеваться; я стал посмешищем для своих товарищей; им доставляло удовольствие вызывать меня, причем я все время терпел поражения[501]. Отец был в отчаянии; я был удивлен и подавлен: мне казалось, что меня околдовали.
Приближалось время каникул. Нам предстояло написать работу, которую в Италии называют переводной латынью, так как это маленькое упражнение должно решить судьбу школьника и выяснить, можно ли его перевести в старший класс или нужно оставить на второй год в младшем. Мне следовало ожидать, в лучшем случае, второго исхода.
Решительный день наступил. Регент диктует, ученики пишут; все стараются выполнить работу как можно лучше. Я напрягаю все свои силы; я думаю о своей чести, о своей гордости, об отце, о матери. Я вижу, как мои соседи исподтишка поглядывают на меня и смеются. Facit indignatio versum [Негодование порождает стих – Ювенал]. Ярость и стыд воспламеняют меня; я перечитываю свой текст; чувствую, что голова моя свежа, работа идет легко, память не изменяет мне. Я кончаю работу раньше других, запечатываю ее, отдаю учителю и ухожу, довольный собой.
Через неделю собирают всех учеников, чтобы объявить им заключение коллегии. Первое постановление: «Гольдони переводится в старший класс». Весь класс издает восклицание, слышатся нелестные замечания по моему адресу. Мой перевод читают вслух; в нем не оказывается ни одной грамматической ошибки[502]. Регент подзывает меня к кафедре; я встаю с места, чтобы подойти к нему. Но тут я вижу в дверях отца и бросаюсь в его объятия. <… >