Неевропейский опыт воспоминаний о детстве
«Шесть записок о быстротечной жизни» составлены Шэнь Фу в возрасте 46 лет. Рукопись увидела свет в 1877 г. Хотя, согласно названию, произведение должно было состоять из шести частей, сохранились только четыре тетради. Полный текст «Записок» не найден и вопрос о том, существовал ли он вообще, остается открытым. В истории китайской литературы эта книга занимает особое место, выходя за пределы известных китайских жанров и традиционных методов. Ближе всего она к литературе бицзи.
Бицзи – это пограничная литература между официальными жанрами и профессиональной повествовательной прозой на вэньяне. Литература бицзи воспринималась как запись факта. Автор здесь был собирателем; он записывал то, что казалось ему значительным. В бицзи попадали как рассказы о необычайном – особенно былички, бывальщина, так и реальные происшествия. Сочинения бицзи не претендовали считаться «литературой», они – вместилище сведений, фактов, всякого рода информации. Дневники, путевые записи, описания края или обычаев, поваренная книга или книга по садоводству – все это бицзи. Филологические и исторические разыскания по частным вопросам тоже бицзи. В бицзи писатель – профессионал или любитель – не был скован какими-то особыми жанровыми нормативами и соответственно материалом, поэтому это была литература без принятой литературности, литература наиболее свободного проявления личности, и, пожалуй, больше других литературных произведений бицзи могли рассказать о подлинной жизни китайцев.
Поставив перед собой иные эстетические задачи, нежели написание дневника, описания края либо путешествия, Шэнь Фу создал своеобразную беллетризованную автобиографию. «Записки» Шэнь Фу – уникальное литературное явление, ибо впервые в китайской литературе XIX в. появилось описание частной жизни. До Шэнь Фу никто не рассказывал о своей семье, об интимных сторонах жизни, о себе с такой подкупающей искренностью.
Шэнь Фу не был профессиональным писателем, он был художником. Его книга полна тех же человеческих страстей, что, скажем, и автобиография Бенвенуто Челлини, но если для Челлини жить значило действовать, то для Шэнь Фу – воспринимать, он сознательно ориентировал себя на художественное восприятие окружающего мира.
О Шэнь Фу известно немного. Он был родом из Сучжоу, «китайской Венеции». Отец его был крупным чиновником. Воспитание мальчика было поручено наставнику, известному ученому-конфуцианцу, эрудиту, в частной школе которого учился Шэнь Фу. Школа знакомила с литературой, философией, историей, учила владеть жанрами официальных бумаг, воспитывала учеников на конфуцианских «Пяти канонах». В меньшей степени в китайской школе занимались арифметикой, географией и другими естественными науками. В Китае издавна существовало уважение к образованию, а признание его пользы было присуще всем классам китайского общества. Отец Шэнь Фу предполагал, что сын пойдет по его стопам, сдаст соответствующие государственные экзамены и поступит на государственную службу. Увидеть сына обладателем ученой степени – мечта каждого отца, ибо получение степени – начало карьеры, дорога к должностям и почестям; в то же время экзамены воспринимались в среде интеллигенции как необходимый рубеж, который должен пройти всякий культурный человек.
Шэнь Фу был отдан в школу четырнадцати лет. В школе обычно собирались мальчики разного возраста – от семи-восьми до семнадцати-восемнадцати лет. В зависимости от подготовки каждый занимался по своей программе, но всякое обучение обязательно начиналось с изучения иероглифики – с «Троесловия» («Сань Цзы Цзин»), «Тысячесловия» («Цянь Цзы Вэнь») и «Ста фамилий» («Бай Цзя Син»). Когда ученик знал две-три тысячи иероглифов, начинали читать «Четверокнижие» («Сы Шу») и «Пять канонов» («У Цзин»). Последний, третий этап обучения охватывал уже детальное изучение древней классической прозы. Образцы из сочинений, вроде «Речей царств», «Планов Сражающихся царств», «Записок историка» Сыма Цяня, отдельные произведения Хань Юя, Лю Цзун-юаня, Оуян Сю, Су Дун-по, Ли Бо, Ду Фу входили в учебные программы и учебные антологии. Незаметно ученики впитывали конфуцианскую идеологию, которая становилась их мировоззрением. Проведя несколько лет в школе, Шэнь Фу должен был бы сдавать экзамены прежде всего на первую степень – сюцая, но из «Записок» не ясно, сдавал ли он государственные экзамены. Скорее всего нет. Правда, Шэнь Фу в четвертой тетради «Записок» рассказывает, как он сдавал экзамен в Училище почитания словесности в Шаньине, ему тогда было шестнадцать лет. Этот экзамен мог быть простой проверкой знаний, которую устроила местная администрация.
В 1781–1782 гг. отец, решив приучать сына к службе, отдал его наставнику, некоему Сяну, под присмотром которого Шэнь Фу стал служить. С этого времени он переезжает из одной управы в другую, а в 1787 г. двадцатипятилетний Шэнь Фу получает самостоятельную должность – место письмоводителя в местечке Цзиси, в провинции Аньхой. Это было не таким уж плохим началом. Но у автора «Записок» хватило духа отречься от проторенной дороги, по которой шел его отец. Шэнь Фу решил заняться торговым делом – «продавать вино за море» – и вскоре потерял весь свой капитал. Он пробует жить своим трудом: пишет картины за плату, открывает лавку по продаже свитков и книг. Доход от лавки, однако, был недостаточен, и он не мог сносно содержать семью.
Шэнь Фу начал свои «Записки» человеком уже зрелым, достигшим такого момента осознания жизненного опыта, когда все становится уже однообразным его повторением. Видимо, поэтому самые яркие эпизоды его жизни приходятся на начало книги. Сама жизнь в его воспоминании предстает как цепь редких по силе, удивительно ярких моментов, и все дни, что прошли, словно разноцветные бусины на нитке, и нет среди них пустых, ничтожных, одинаковых. Хотя характер материала перекликается с традиционными жанрами, Шэнь Фу, как было сказано, пошел по пути создания нового для китайской литературы жанра автобиографии[721].
Шесть записок о быстротечной жизни
Я родился зимой двадцать второго дня одиннадцатой луны года гуй-вэй при правлении государя Цянь-луна – то было время мира и благоденствия[722]. Моя семья принадлежала к ученому сословию… Су Ши однажды сказал: «Житейские дела словно сон весной – уходят бесследно»[723]. Если не возьмусь за кисть и не опишу свою жизнь – содею грех пред вечным небом… Стыжусь, что в молодости бросил учение, нет у меня и малых познаний. Здесь я постараюсь правдиво и честно рассказать о своих настроениях и делах. Пытаться судить о блеске моего слова все равно что пожелать увидеть ясное изображение в потускневшем зеркале…
Помнится, ребенком я мог подолгу смотреть на солнце не мигая, мог отчетливо различать тончайшие линии и видеть самые мелкие предметы, подмечая их формы и узоры, я ощущал их неизъяснимую прелесть. Летом воздух звенит от комаров. Эти тучи комаров в моем воображении были кружащейся в воздухе стаей журавлей – сотней или даже тысячей самых настоящих журавлей. Задрав голову, я наблюдал за ними, пока не начинала ныть шея. Когда комары забивались ко мне под полог, я выпускал на них струйку дыма, заставляя пищать и кружиться в дымном воздухе, – они походили на белых птиц среди синих облаков, ведь и в самом деле журавли курлычат под облаками у края неба. Радости моей не было границ.
Иной раз, устроившись возле щербатой глинобитной стены или на террасе с цветочными горшками, а то и среди травы, я садился на корточки и замирал, внимательно вглядываясь в травы; тонкие стебельки становились для меня деревьями, букашки и муравьи – дикими зверями, земляные комья и камешки – горами, а ямки превращались в долины; и мой дух вольно странствовал среди них. Этот мир доставлял мне истинное счастье.
Однажды я увидел в траве двух яростно дерущихся насекомых; я был поглощен их борьбой и не заметил, как появилось какое-то жирное раздувающееся существо, вмиг обрушившее мои горы и вытоптавшее леса,– то была жаба. Одно движение языка – и она слизнула моих бойцов. От неожиданности я невольно вскрикнул. Потом, придя в себя, я поймал жабу, исхлестал ее прутом и выбросил в чужой двор. Вспоминая этот эпизод в зрелые годы, я понял, что схватка двух насекомых была борьбой за самку. Древняя пословица гласит: «Прелюбодеяние – на шаг от убийства». Не так ли и у насекомых?
В другой раз, когда я с жадностью наблюдал жизнь вокруг себя, ко мне в «гнездышко» (у нас, в Сучжоу, мужскую принадлежность называют «гнездо») забрался земляной червь. Все у меня распухло, и я не мог мочиться. Тогда поймали гусака – считалось, что его слюна губительна для насекомых. Гусь открыл клюв и уже был готов склевать червя, но служанка почему-то выпустила его из рук, и гусь, угрожающе вытянув шею, пошел прямо на меня. Я испугался и заревел. Так рассказывали эту историю, когда хотели посмеяться надо мной. Таковы первые впечатления моего детства…
Мне было пятнадцать лет, когда мой отец служил в Шаньине. В это время жил там один достойный конфуцианец, родом из Ханчжоу, некто Чжао, по прозванию Шэн-чжай, имя его было Чжуань[724]. Как-то начальник уезда пригласил его в наставники сыну, отец приказал мне пойти к Шэн-чжаю и попроситься в ученики. Он взял меня.
Раз в свободное время мы с наставником отправились на прогулку в Куншаньские горы; горы находились не более чем в десяти ли, но добраться до них можно было только на лодке. Неподалеку от гор я заметил каменную пещеру, над входом ее лежал надтреснутый поперек камень – вот-вот обрушится, однако наша лодка благополучно прошла под ним, и неожиданно мы оказались в просторной пещере.
В народе пещеру называют Сад на воде. С четырех сторон она окружена отвесными стенами. У самой протоки расположен павильон на устоях из пяти камней, против – каменная стена с надписью: «Полюбуйтесь на резвящихся рыбок». В том месте вода безмерно глубока, говорят, будто в этой пучине живет превеликих размеров черепаха. Я попробовал приманить ее куском блина, но увидал лишь крохотную рыбешку, она-то и склевала мою наживку. От павильона шла тропа в Сухой сад, здесь как попало громоздились разных размеров камни.