— Уже выжрали?! — Вырвалось у меня, — Кхм… ужели прикончить изволили остатки влаги живительной? Ведь по самым скромным расчетам, хватить её должно было мало что не до середины Масленицы.
— Ах, сударь вы мой, — Вздохнул Живинский, ворохнувшись тяжко на нарах, — по молодости и недостатку опыта вы брали в расчет исключительно обитателей нашего пансиона. Кхм! Кхе-кхе! А ведь помимо пансионеров, с визитами вежливости навещает нас немалая часть хитровского Олимпа.
— Вы правы, Аркадий Алексеевич, — Склоняю голову, привстав и щёлкая опорками, — не учёл, а ведь должен был! В свое оправдание скажу лишь, что не имею вашего жизненного опыта.
— Дьяволы! — Из-за занавесок высунулась усатая рожа Милюты-Ямпольского, — Кончайте свои экзерсисы словесные! Дай мальцу денег, да и пусть сходит за водовкой!
— Экий вы торопыга, Максим Сергеевич, — Покачал головой судья, да и зарылся куда-то в недра своего нумера.
— А вы знаете, — Растерянно сказал он пару минут спустя, — и нету! Помню же… а! Как же, в долг пораздавал! Замерла сейчас жизнь хитровская, непогода привычному заработку мешает.
Все пансионеры наскребли меньше пяти рублей, што для страждущих откровенно мало. Так только, на понюхать.
— Егор Кузьмичь, голубчик, — Начал было просительно Живинский.
— Ладно, господа хорошие, понял! На свои куплю, но штоб с отдачей!
Обув сапоги и надев шубейку прямо поверх зипуна, я шагнул в метель. Благо, хоть идти-то недалеко!
Аркадий Алексеевич тяжело слез с нар и посеменил в сторону нужного ведра. Сделав свои дела, он зашаркал назад, но остановился у стола, привлечённый письмами.
— Двести пятьдесят? — Почти беззвучно сказал он, близоруко вчитавшись и приподняв кустистые седые брови, — Однако! Я думал, гораздо меньше. Родным отправляет… дело хорошее, но…
Бывший мировой судья задумался, постукивая пальцами по столу.
— … но ведь и мы ему, можно сказать, как родные!
— Что там? — Хрипло поинтересовался из своего нумера Ермолай Иванович.
— Ничего, ничего! — Спешно отозвался Живинский, — В спину вступило, вот и остановился, пока не отпустит!
— Спаситель! — Встретил меня слаженный вопль, и пансионеры начали с кряхтеньем и оханьем вставать с нар, ковыляя к столу со спиртом.
— Зомби, — Мелькает странная мысль, но в етот раз без «перевода». А! Вот и «перевод». Действительно, похоже.
— Егор Кузьмич, голубчик, — Судья пьёт спирт, как вино — смакуя и отставив мизинчик, — как ваши успехи с учёбой?
— Продвигаются, Аркадий Алексеевич, благодарю вас.
— Да уж, ещё год-два, и станете вы образованным человеком, — Тирада прерывается занюхиванием засаленной донельзя полы сюртука.
— Благодарю, сударь, непременно стану.
— Одно плохо, Егор Кузьмич, — Судья уже неспешно наливает второй стаканчик, не втягиваясь в разговоры прочих пансионеров, оживившихся после принятия еликсира, — ваш социальный статус! Сословное деление, как ни крути, барьер достаточно значимый. Статус мещанина даёт хоть какие-то права.
— Вы правы, Аркадий Алексеевич, — Настроение портится, — Ох, как вы правы!
Сел читать, стараясь не обращать внимания на шум — вскоре, прочем утихнувший. Многодневный запой подточил силы моих соседей, и почти все разбрелись по своим нумерам.
— Помнится, — Живинский опустился на соседний стул, — вы говорили, что ваш отец из отставных солдат?
— Да, — Нехотя отрываюсь от Жюль Верна, — ветеран Русско-Турецкой, воевал на Балканах и даже имел награды.
— Вот! — Судья поднял палец с изъеденным грибком ногтем, — Вот и решение вашей проблемы! Возможное. Да будет вам известно, молодой человек, что по окончанию службы солдаты из крестьян имеют право записываться в мещанское сословие!
— Он землепашцем был, — Чуть вздыхаю и бурусь за книгу, показывая тем самым нежелание разговаривать дальше.
— М-да… поразительное правовое невежство! Впрочем, чего это я? Откуда бы вам знать законодательство Российской Империи? Мещанское сословие, да будет вам известно, не является препятствием к земледелию!
— Да? — Я вцепился в книгу так, што руки мало не побелели, и впился глазами в лицо Живинского, но тот явно не шутит, — тогда…
— Разумеется, Егор Кузьмич, — светски наклоняет тот голову, разумеется! Мы всё-таки некоторым образом друзья, смею надеяться!
Соскочив со стула, обнимаю ево, не обращая внимания на запах и бегающих по одёжке вошек.
— Единственное, — Говорит тот чуть смущённо, когда я отпустил ево, — потребуются деньги. Не мне! Запросы, почтовые сборы… Не могу пока сказать, сколько.
— За етим дело не станет, Аркадий Алексеевич!
Глава 35
Любое письмо — событие не рядовое в Богом забытой деревеньке, а письмо из Москвы и подавно. Народу в избу набилось столько, что для спасения от духоты пришлось отворить дверь.
Ванька Прохоров, бегавший позатой зимой в церковную школу и научившийся мал-мала разбирать грамоту, взял конверт с известным волнением. Торжественно, хотя и с изрядной запинкой, зачитан адрес получателей, и головы деревенских поворотилися в сторону Ивана Карпыча и Катерины Анисимовны. Это кто ж им из самой Москвы писать может?!
Отношение к любым бумагам официального вида в крестьянской общине от века настороженное, да в общем-то и не зря. Мало хорошего приносили такие бумаги, всё больше известия о новых налогах и повинностях.
А тут — не просто письмецо из дешёвой сероватой бумаги, свернутое треугольником и переданное через третье руки с попутчиками, а официальное, в конверте с марками!
— Распечатывай, — С толикой волнения сказал Иван Карпыч, утирая льющийся со лба пот. Ванька осторожно, не без внутреннего трепета, сломал сургуч и вскрыл конверт.
— З… д… Здравствуй, — Начал читать Ванька, напрягаясь всем телом от непривычной умственной работы, — на мно… жество лет раз… любезная! Моя тё… тушка Ка… терина! Аниси… мо… вна!
Народ загомонил так, что чтецу пришлось прерваться. Эк! Не ошибка вышло, действительно из Москвы письмецо, да по адресу.
— Тиха! Загалдели, как цыганки на базаре! — Прервал гомон Иван Карпыч, — Чти давай!
— Шлёт тебе поклон пле… мянник твой Пан… к… ратов! Егор Кузьмич.
— Ишь! — Едко заметила вредная бабка Афанасиха, — Кузьмич он! Щегол, а туда же — Кузьмичь!
Послышались смешки, но тут Ванька тряхнул листом, и на стол спланировали ассигнации. Народ замер и казалось, даже перестал дышать. В наступившей тишине деревенские таращили глаза на невиданное богатство.
— И правда Егор Кузьмич, — Всерьёз сказал кто-то из мущщин, — раз такие деньги в конверте шлёт.
У иного из них хозяйство стоит и побольше, но нужно признать, что и не шибко больше. Землица, изба, скотина и весь скарб с трудом тянул на ети чудовищные, непостижимые человеческому разуму, деньги. В конвертике!
Молчавшие разом, будто взорвавшись, загомонили, как птичий базар по весне. С трудом утихнув пару минут спустя и приоткрыв ишшо ширше дверь, замолкли.
— Чти дальше, — Слабым голосом велел Иван Карпыч, едва не сомлевший от вида денег. Прохоров продолжил читать, то и дело косясь в сторону ассигнаций, так и лежавших на столе, перед всем собравшимся честным обществом.
Чтение затянулось мало не на час, постоянно прерываемое длительным обсуждением едва ли не каждого предложения. Единственное — деньги на столе уже не лежали. Дождавшись подтверждения, што деньги предназначаются им, Катерина Анисимовна прибрала ассигнации за пазуху и для верности скрестила побелевшие руки на груди. Намертво!
— … и прощаю все тумаки и… слова обид… ные!
Аксинья при етом плотно сжала губы и пошла белесыми пятнами, но смолчала.
… — Привет пере… дайте! Дере… венским. Скажите, — Ванька запнулся, и напрягся ишшо сильней, сощурив донельзя глаза и вчитываясь напряжённо в красивенькие буковки на дорогой белой бумаге, — о каж… дом помню, и о не… ко… торых! Даже память добрую имею!
— Ишь, поганец, — Высказалась за всех Афанасиха, — о некоторых он память добрую имеет! А?!
Следующее письмо забрали у адресата не спросясь. Ванька чуть более уверенно зачитал имя получателя и вскрыл сургуч подрагивающими пальцами.
— Тряхни! — Простонало общество, и Прохоров развернул листок. Ожидания оправдались, и несколько ассигнаций упали на стол.
— Пиисят рублёв! — Простонала Марья, которая Трандычиха, прижав руку к объёмистой, пусть и несколько обвисшей, груди, — Сосунку какому-то!
Деньги Чижу всё ж отдали, и он так и стоял, зажав в потной руке ассигнации и улыбаясь, как блаженный. Бабка евонная только плакала, да и крестилася поминутно, гладя внучка по вихрастой голове.
Вердикт общества был однозначен — не мог Егорка в люди выбиться, вот не мог, и всё тут!
— Жар-птицу за хвост ухватил, — Сказала Люба Несказиха, — случай! Сам о том и пишет.
Расходилися нехотя, то и дело сбиваясь в галдящие стайки и останавливаясь на поговорить. Стайки ети не угомонилися до самой поздней ночи, гомоня на улицах и перемещаясь с избы в избу.
Событие! За последние десять лет в Сенцове не случалось ничево более значимово, а тут ишшо и мальчишка негодящий! Иль всё ж годящий?
Тут общество расходилось во мнениях. Одни помнили мало што не дурачка, другие вспоминали, што по осени, перед тем как уехать в город, Егорка вроде как и ничево, перестал дурковать. Бойким стал. Дерзким, ето да, но и бойким. В городе такому самое раздолье! Если сразу не прирежут.
— Вроде и прислал денжищи, а как плюнул, — Жёстко сказала Анисья, как только общество разошлось.
— Поговори! — Слабо прикрикнул отец, на што большуха только поджала губы и уселася за прялку, хмурая и молчаливая.
— Двести пятьдесят, — Катерина Анисимовна покачала неверяще головой, — Денжищи! Корову купить можно, да не одну. Мерина ишшо, да и так, на хозяйство останется чутка.
— На хозяйство, — Иван Карпыч погладил бороду, задумавшись о чём-то, — да, на хозяйство.