Если не просить денег за учёбу, а самому платить, так небось не годами учиться нужно будет. Ремесло серьёзное, но и не так, штобы хитрое.
Деньги нет-нет, да и перепадают! То купцы плясать зовут, то Иваны. Поменьше сильно выходит, чем в первый раз, но грех жаловаться. И не всегда ети деньги учителкам передать можно, а так вроде и на дело потрачу, а не на спиритус вини для соседей да угощенья шпаны хитровской.
А потом, как выучусь, и по жестяной части можно, по слесарной, по металлу вообще. Не зря же я, пока попаданцем не стал, в ПТУ учился! Небось, вспомнят руки. А главное, голова! Ведь быть такого не может, штоб не вспомнилось чего полезного.
Глава 37
— Коротким — коли!
Делаю резкий выпад тщательно выструганным деревянным ружьецом, и подвешенный на балках мешок, туго набитый истлевшим тряпьём, отлетает к потолку.
— Вольно!
Выпрямляю ноги и свободно опускаю ружьё, не выпуская из рук.
— Недурственно, — Снисходительно хвалит Максим Сергеевич, почёсывая через рубаху впалый живот, не вставая с нар, — Передохни немного.
Деньги у меня бывший офицер брал не раз и не два, и отдавать, понятное дело, не собирается. Другое дело, што хочется ему в собственных глазах выглядеть не вовсе уж опустившимся типусом, а человеком чести, хотя бы и по меркам Хитровки.
Вот и взялся обучать всему, чему умеет. Вроде как научив меня английскому и уверившись в собственных педагогических талантах, Милюта-Ямпольский запнулся.
Познаний у бывшево офицера немного. Три класса прогимназии, откуда был выгнан за леность, дурость и ненадлежащее поведение.
Несколько лет болтался по родственникам, почитывая романы и ввязываясь в сомнительные истории.
С наступлением возраста выпнут был с превеликим облегчением в юнкерское училище. Принимают туда всех подряд, не спрашивая документов об образовании, без различия сословий. Ну и народ соответственный, всё больше из мещан да разночинцев, да и крестьяне встречаются, хотя и нечасто. В основном из тех, што только числятся в крестьянском сословии. Дворяне если и есть, то такие, што оторви да выбрось, навроде Максима Сергеевича.
Вызубрят юнкера устав наизусть, шагать научатся, да глаза браво пучить и солдатиков гонять, да и всё на етом. Ну и конечно — «коротким коли» и прочим нехитрым премудростям.
Ещё вроде как считается, што в училищах юнкерских не только военное, но и среднее образование дают. Максим Сергеевич говорит, што дают не среднее, а ниже среднево, и смеётся дурным смехом. Не шибкое образование, ей-ей!
Большой карьеры после юнкерсково училища не сделаешь — до штабса разве што, но ведь кому-то нужно тянуть лямку и в провинциальных гарнизонах. Весь костяк офицерский такой и есть: дворяне негодящие, которые нигде больше по скудоумию приткнуться не могут, да мещане с разночинцами, которые служат ради статуса и возможности вывести детей в люди.
Есть пехотные училища, в которые можно попасть только после гимназии, реального училища или кадетсково корпуса, и ето вроде как уже серьёзным образованием считается. Но господа туда не шибко спешат, если только кому вовсе некуда податься. Аттестат совсем плохой или денег на дальнейшую учёбу нет. Отдельно родовитые, с прицелом на гвардию и карьеру.
Жизнь у военново, она ни разу не мёд, даже и в офицерских чинах. Жалование невелико, да и то расписано до копеечки. Мундир, который ни разу не дешёвый, есть положено только в ресторациях, а в трактир ни-ни! В театры ходить хоть изредка, тратиться на культуру по всякому. Словом, блюсти себя. А не на што!
В начальники коли выйдешь, то да, совсем другая жизнь. Но штоб в начальники выбиться, оно или ум и усердье куда как выше среднего иметь надобно, ну или связи такие же. А если ум и усердье есть, то на гражданских должностях и побольше зарабатывать можно, и куда как!
— Готовсь! — Прервал Максим Сергеевич мой отдых, — Длинным коли! Закройсь! Перевод! Повтори так пятьдесят раз.
Утерев рукавом пот со лба, принимаюсь за упражнения по комментарии соседей, с ленивым любопытством наблюдающими за муштрой.
Оно не то штобы надо, но и отказываться от знаний не хочу. В армию меня не тянет, но если заместо ружья кол представить, да в драке прежестокой, то оно ого-го! Не лишнее. Не в Эдеме, чай, живу, а на Хитровке. Здесь на кулачках реже дерутся, чем дреколье в ход пускают.
У годков моих ещё по-божески всё, а кто постарше, вечно норовят всякую пакость в руки взять. Не нож, так дреколье, а то и табуреткой норовят. А уж кастет у каждово первого!
— Под конец смазано было, — Покачал давно немытой головой Милюта-Ямпольский, соскакивая с нар, — но ладно, для новичка сносно. А сейчас гляди!
Взяв купленный мной на Сухарёвке бебут, Максим Сергеевич крутанул плечами и на секунду прикрыл глаза. Затем приоткрыл, и будто взорвался! Как закружился с бебутом — быстро, да плавно, с шагами приставными, падениями на одно колено и перехватами клинка… загляденье!
— То-то! — Тяжело дыша, он довольно смотрел на меня, — не всё ещё пропито! Впечатлился?
Посмеявшись, он похлопал меня по плечу и отошёл.
— Хватит на сегодня!
Раздевшись до пояса, я обтёрся влажным полотенцем и натянул сухую рубаху подрагивающими от усталости руками. Голова такая пустая и звонкая, как ето и бывает при хорошей работе. Когда выложишься весь до донышка, и уже не то што руками-ногами шевелить, но и думать не можешь.
Скрипнула дверь, и в дверном проёме нарисовался пьяненький Живинский, потихонечку сползающий вниз, безуспешно пытаясь ухватиться за косяк неверными пальцами. Подскочив, подхватил ево и оттащил в нумер. Тяжёлый! Мелкий вроде старикашка, а будто кости свинцовые.
— С нужными людьми пил, — Смрадно выдохнул мне в лицо Аркадий Алексеевич и пригорюнился, кулем обвисая в руках, — и не в последний раз, да… Эх, Егорка! Неладно у нас всё в государстве устроено!
Он ткнул в меня пальцем и позабыл, што хотел сказать, уставившись на изъеденный грибком ноготь.
— А! Неладно! Сапоги сыми… — Он закряхтел, пытаясь поудобней устроиться на нарах, суетно двигая вонючими ногам, — По закону если, только один… Один запрос! И пять месяцев ждать! Ик! Могут и тово… пораньше! А могут и попозже. По закону.
— А так, — Судья, постоянно икая, развёл руками, — тянут! Тянут денежки, Егорка! Сложностей у тебя больно много, Егорка! Егор-Егорушка! Уложи старика поудобней… хр…
— Да… — Протянул Максим Сергеевич, будто продолжая разговор, — мастер у нас был хороший в училище. Пластун! Двадцать лет по горам Кавказа ходил. Много раз меня его уроки спасали! Видал?!
Он подскочил на нарах и задрал рубаху, поворотившись задом и показывая длинный резаный шрам ниже правой лопатки.
— Башибузуки черкесские под Плевной, я тогда мальчишкой совсем был. Из дому сбежал, хотел братьям-славянам помогать.
Киваю привычно, но слушаю ево в пол уха. Враль он! Врёт легко, не задумываясь, и даже не помнит иной раз, што вчера врал. Шрам етот в шестой раз уже показывает, и всё истории разные.
Сейчас вот, оказывается, под Плевной его ранили, куда он попасть мог в титечном разве што возрасте. До тово черкесы были, когда он в Турцию с пластунами ходил, а ещё как-то — Среднюю Азию покорял, и чуть ли не у самово Скобелева в адъютантах и любимцах ходил, грудью тово от пуль и стрел вражеских прикрывая.
С другими шрамами та же история. Я уж приметил — какая книжонка читается, о том и врать начинает. Позаимствует у меня про сыщика Путилина, так про тайные притоны Петербурга и спасение княжон рассказывает. И не помнит потом!
Врёт постоянно, когда надо и когда не надо. Не только про себя, но и про маменьку — то она чистый ангел, то какая-то Салтычиха, истязавшая ево почище Маркиза де Сада. А я так думаю, што он просто сумасшедший.
— Пришёл? — Супит брови Сидор Афанасьевичь, сидящий нахохлившимся вороном над кучкой обуви, — Садись-ка!
Учитель мой сапожный около Торговых бань пристроился с той недели. Место хлебное, прикормленное. Оно бы и не пустили ево, потому как свои да наши на то имеются, но вот повезло. Случай!
То есть Афанасьичу повезло, а постоянному саможнику — не очень. Под извощика попал, ну и хрясь! Перелом. Ладно бы нога, а то рука неудачно так. Ну и загоревал — как же, заработка лишается! И мало што заработка, так и ещё и перехватить место могут. Потому как Москва.
Договорился в итоге с учителем моим, што пустит поработать, но тока на время! И штоб часть заработка отдавал болезному. Оно канешно не шибко бы и хотелось, делиться-то, но место очень уж бойкое. Здеся даже часть поболе будет, чем в иных местах — целое.
— Давай-ка!
Сидор Афанасьевич, не мешкая, отбирает мне работу какую попроще, и сваливает у ног. Попроще работа и, если смотреть на обувь, клиенты тоже попроще. Изношенная обувь-то. Владельцы такой, если што, разве што шею намылят.
Присев на скамеечку, щёткой отчищаю обувку от грязи и принимаюсь за работу. Вокруг нас люд ходит по своим делам, и непривычно так вот работать, при чужом пригляде. Теряешься, ети его!
— Куда, куда… как следовает дратву просмоли, иначе погниёт быстро! Да не жалей ты пальцев! Тяни нитку по смолке-то, тяни!
Прервавшись ненадолго, показывает, как надо делать. И зудит, и зудит так без перерыва почитай. Да я и не жалуюсь! Сам таково выбирал — штоб работу знал, и штоб говорливый был.
Ему от меня выгода двойная. Всё, што я наработаю, ему в карман и идёт. Потому и встретил так раздражительно. Ему дай бы волю, так посадил бы рядом, и штоб с утра и до вечера, пока бани не закроются.
А ещё деньги. Ни пито, ни едено, а червонец сразу в руки дал за учёбу, да ещё двадцать пять рублей посулил при свидетелях, што отдам, когда ремеслу научусь.
— Фабрики ети чёртовы, — Бурчит он себе под нос, не прерывая работу, — Понаоткрывали стока, што честному сапожнику и приткнуться некуда! Раньше всё было чинно, благостно. Ходят себе люди за сапогами да башмаками к тебе, и знаешь, што и к внукам твоим ишшо ходить будут. А тут — фабрики! Сломать ети станки чортовы, так небось сразу жизнь простова народа облегч