– … погодь! – Остановила она меня, когда я начал рассказывать про уход из больнички, – Вот прям вот так и сказал – погоди? И на лавочку?
– Ну да.
Матрёниха переглядывается с товарками по соседству.
– Малой как есть! – Сплёвывает семечковую шелуху одна из их, – Ребёнка обвела, зараза такая!
– Можь и не обвела, – Вступается вторая, можь оно само так вышло!
– Ага, ага! – Завелась скандальная бабка Ясторка, шмыгая проваленным от сифилиса носом, – жди! После Ходынки-то как было? Люд пошёл туды, и почитай все, как у православных в таком разе и положено, мёртвым денюжку на грудь кидали, чтоб было на что похоронить. А опосля и живым – кто просто в больнички денюжку жертвовал, а кто и так – дескать, тому-то в помощь. Ты ж дитё, ну так и быть того не могёт, чтоб на тебя вот ни сколечки не дали. А?!
Бабы как насели, ажно я сам и запутался. Сами вопросы задавали, сами на них и отвечали, значица.
Они пока перебрёхивалися тама, я и сбежал тихохонько, да по рынку и прошёлся. Где словесами перекинулся, где помог чутка перетащить что не чижолое иль посторожить – огольцы, оне того, опасаются меня. Знают уж, что если я какой корчаги или лотка стою, то не замай!
Омманула, не омманула… не знаю! Сестричка милосердная, она ж того… ну не должна врать-то и омманывать! Если оне будут, то это ж вообще… ну никак! Конец мира тогда близко! Дохтура с сестричками, да учителя. Ежели они начнут чтой-то не то делать, не християнское, то тогда лучше и не жить, а сразу того!
Денюжку, оно конечно, могли на меня дать. Но я так думаю, что на больничку-то они и пошли. Кто б мне их в руки дал, если в вошь-питательный дом по закону отправлять надо? Тама ж всё равно отобрали бы! А на руки да за ворота тож нельзя, потому как… что-то там по закону. Наверное. Законы-то богатыми для богатых придумываются, да под свои хотелки-то. Не по совести.
Так что пошли они на больничку, и ладно! Не был богатым, не хрена и привыкать.
Тама чутка помог, здеся. Пока прочий люд хитровский выползать начал, я уж успел поесть два разочка, да четыре копейки заработать. Ещё мал-мала, и на ночлежку пятачок наберу.
Вспомнил о земляках, да и закручинился. Пятак на ночлежку да пятак на еду, оно вроде бы лёгко, а вот ночевать-то куды идти? Как вчерась, к нищим? Спасибочки, не хотца! Вонь, срань, дрянь и ентот… с руками!
Среди торговок знакомцы есть, ну так я им особенно и не нужон. Они ж семьями живут – с мужьями да сожителями. Те же комнаты, но занавесочками поделены на вовсе уж крохотные комнатушки. И я тама, рядышком. С одного бока мужик ейный, а с другого я. И дети, коли есть, в головах!
К огольцам итти? Знакомцы есть, но тама так – коготок увяз, и всё, значица. Будешь дербанить торговок да прохожих, а оно мне надо? Шатаешься весь день дуриком, а вечером винище и марафет, да карты. Не!
К крестьянам другим, так оно и того… не земляк коли, то мимо и проходи! А то ишь, чужинец какой-то в доверие втирается!
Оно конечно, есть ишшо костромские на Хитровке-то. Другое дело, какие. Иван Ильич да Митрич, оне с моего уезду. Да и прочие ежели даже из других, то всё равно рядышком, по суседству. Знали раньше друг дружку, значица. На ярмарках встречалися, на кулачках билися. Да мало ли где и что!
Потолкался ишшо – хотелося, вишь ты, копеечку до пятачка заработать. Заработал, но нога чтой-то разнылася. Хотя почему-то чтой-то?! Вчерась токмо гипс сняли и вчера же пешедралом сколько прошёл. И сёдня сызнова на ногах с ранёшенька.
– Ну-ка, малой! – Мимо, работая локтями и пыхтя пьянищим паровозом, прошёл какой-то загулявший из деловых, выписывая ногами кренделя. Ишь ты! Кому утро, а кто с вечера угомониться никак не может!
Звякнув еле слышно, из-за опояски у делового выпал ножик. И я такой раз! Ногой на его. Заметит, не заметит… не заметил, дальше покренделял.
Потихонечку, полегонечку… в сторонку, ногу от земли не отрывая. Вроде как задумалси, в носу ковыряючись. А тама и присел, верёвочки на ботинках поправить. И в рукав!
Потом уже, на крышу вернувшися, разглядел без лишних глаз. Дорогой! Рубля три поди стоит, ежели перекупщику сдавать! Лезвие хищное, чуть на серп изогнутое, а рукоять камешками блестючими отделана. Бирюза, кажись?
И не стыдно! Не воровал, оно само выпало! Если бы какой честный чилавек что потерял, я бы наверное и того, вернул. А енто не, енто Боженька послал.
В больничке-то ножик отобрали, хотя помню точно – был! Не положено, сказали. Картуз, главное, дали старенький замен утерянного, а ножик так и нет. А как же я на Хитровке без ножика-то? Я ж не резать кого, а так, чтоб был. Все вокруг с ножиками когда, а ты без – хужей, чем без портков посерёд людной улицы. Без портков, оно стыдно просто, ну да с кем из взрослых мущщин не бывало? Напился опосля бани, да и перепутал – где в дом вход, а где на улицу выход.
А ножик, он другое. Не стыд тута, а опаска. Оно когда ножики-то у всех, ими не особо-то размахивают. А вот ежели точно знают, что у тебя нетути, возможно и енти… варианты!
А хороший ножик-то! Не удержалси и несколько раз покрутил им перед собой, как дяденьки разбойники показали.
– Стой, амиго! Сегодня мы решим наши разногласия в честном бою!
И рукой так – раз-раз! А потом на колено упал и вперёд весь вытянулся, рукой так – на! В пузо будто.
Игрался так, а потом понимаю – аж распирает, так похвастаться хочется. На Хитровке-то оно того, опасливо. А ну как узнают? И Понамарёнка заодно проведаю!
На подходе к Трубным проулкам долго маялся вокруг да около, пока малец знакомый не попалси на Птичьем рынке.
– Эй! Кузька! – Маню рукой, – Подь сюды!
Тот ажно подлетел, ни секунды не сумлеваясь. А что? Я, может, с мальцами сопливыми не игрался, но и ухи никогда не драл, и вообче никаких гадостев не делал.
– Егорка! Здоров! – Здороваюся с им, как со взрослым, хотя мальцу всего-то шесть лет. И всё-то ему любопытно – что на Ходынке было, да что после, да как сбёг, да что с хозяином былым у нас случилося иль не случилося.
Врак! Ужасть. Такого наслушался, что сам себя чуть не напужался. Ну да малец сопливый, чего уж там.
– Ты это, – Сурьёзно гляжу на его, – к Пономарёнку зайти тихохонько могёшь? Скажешь, что Егор пришёл. А то вишь ты, не хочу во двор заходить-то, с Дмитрий Палычем видеться-то.
– А… ага! – Только пятки босые сверкнули, пыль взбивая.
Я ажно ждать устал, стенку спиной подпираючи, пока Мишка не подошёл, на палку опираяся тяжко. Поздоровкалися, обнялися.
– Как? – Глазами на палку.
– Да ништо, проходит потихоньку, – Отмахивается ён, но видно – не ндравится такой разговор. Ну, чё уж, не буду и ворошить в таком разе. Не маленький, всё понимаю.
Постояли недолго, поговорили. Мишке-то стоять тяжко, хучь он и не говорит. Да што я, не знаю?! Сам хромал недавно с с палкой, да и сейчас ишшо нога того, чувствуется.
– А! Вот ты где, пащенок! – Из-за спин торговцев показался Дмитрий Палыч, пытаяся ухватить меня за ухо. Уже нетрезвый с утра, а глаза злые-злые, – Из-за тебя поганца, у меня таки неприятности были! Ну ты ужо…
Я рванул было в сторону, ан нога-то и подвела. Да и торговцы, они того, на скандал подтянулися, столпилися. А хозяин мой бывший вот он, сейчас отлупасит, а потом вошь-питательный дом… не хочу!
Сам не понял, как отскочил да ножик вынул, и ну воздух перед собой крестить! Сурьёзность свою показываю, значица. А ён не верит! Мне что, в самом деле грех на душу брать, ножиком его тыкать?!
И тут как всплыло! Картинки-то, да в кои веки подходящие, а не сикось-накось всякое.
Шапку лихо набекрень,
Закурю цигарку я.
Дела много – целый день
По бульвару шаркаю.
В морду дать – пожалуйста.
Мы ребята-ежики.
А пойди, пожалуйся
– В голенище ножики.
Что нам рупь, что нам два,
Наплевать на все права.
Можем неприятелей
Обложить по матери.
Мы ребята-ежики.
В голенищах ножики.
Любим выпить, закусить.
В пьяном виде пофорсить.
Что нам рупь, что нам два,
Наплевать на все права.
Нам законы нипочем.
В харю – гаечным ключом.
Мы ребята-ежики.
В голенищах ножики.
Любим выпить, закусить.
В пьяном виде пофорсить.
И ножиком там махаю под песенку. Смотрю, торговцы так р-раз… и расступилися. И хозяин мой бывший остановился. Передумал, значица. Я Мишке глазами так показываю – уходи, дескать. Ён не дурак, сразу понял. Ну и я подожда чутка, да и ходу – не шибко быстро, потому как нога кака-то не така. Дохтур предупреждал, да всё так не вовремя!
Думал было, погоню за мной учинят, ан нет. Так-то торговцы не сцыкливые, но оно им надо? Историю мою здесь кажная собака, поди, знает. Бегунков-то от хозяев, их много, а чтоб во время Великого Поста пришлось бежать, да от колотушек пьяных, тут ого! Долго ишшо Дмитрий Палыча склонять будут.
Доковылял до Хитровки в чуйствах расстроенных. Дай, думаю, со знакомцами своими разбойными посоветуюся! Они позднёхонько просыпаются, так что для них сейчас самое утречко.
Сунулся, ан нету их, и комнаты ихние, подземельные, на замке. Постоял, подёргал, и к Фотию, который скупщик краденого. Ён видел меня в их кумпании два раза, так что может что и скажет толкового.
– На гастролях артисты енти, – Осклабился Фотий, перегораживая здоровенным пузом, обряженным в линялую цветастую рубаху и не сходящийся на чреве чёрный жилет, вход в свою лавчонку, где для вида выставлена всякая мелочёвка. Ён вроде как старьёвщик – для властей, – А тебе чего, Конёк?
– Да вот, – И рассказываю как на духу про земляков, которы неизвестно где, да про то, как ножиком махать пришлось. Не потому, што верю ему, а потому, што выговориться нужно. Хучь кому, но вот прям сейчас!
– Это ты зря, – Фотий почесал грязными ногтями угреватый нос, – история громкая вышла. Искать тебя, конечно, не будут, но лишнее внимание, оно тоже не к добру. На дно бы залечь на месяц-другой, ну или тоже на гастроли податься, хе-хе!