ружевами великолепной работы. Длинные распущенные волосы струились по плечам и спине, точно каскады темной воды, мягко переливаясь в мерцающем свете свечей, ее лицо светилось безмятежностью и счастьем, которое тронуло всех до глубины души.
Главным блюдом торжественного обеда стал голец, пойманный Хоупом утром, и полковник был горд тем, с каким уважением отнеслись к его труду, ведь поймать эту прекрасную, изысканно-вкусную рыбу оказалось не так-то легко. Кроме того, были поданы телячьи котлеты, капуста, горох и картошка, петрушка и сливочное масло, овсяные лепешки, чашки засахаренного крыжовника с густыми взбитыми сливками и различного вида сыры в качестве закуски к кларету.
Разговор шел общий. Мужчины не пожелали, чтобы дамы оставили их наедине друг с другом. И хотя обеих дам не слишком интересовали все эти «мужские» темы, вроде политики, войны, а также экономики страны, которой в особенности досталось от Джона Августа, однако же и они на равных принимали участие в беседе. Мэри заметила, с какой поспешностью Кэтрин оспорила обобщения Джорджа, сославшись на то, что все его рассуждения исходят лишь из частной ситуации. В свою очередь сама Мэри не слишком внимательно следила за словами Хоупа. Джордж не боялся выказать республиканские взгляды относительно чего бы то ни было, и Хоуп невольно пытался соперничать с ним.
И через некоторое время, по мере того как вечерняя беседа шла своим чередом, поднялась луна, вино стало подходить к концу, принесли новые свечи, подложили еще поленья в огонь, тени подрагивали на стенах. Мэри стало казаться, будто она для Хоупа значит ничуть не меньше, нежели Кэтрин для Джорджа. Человек, называвший себя Джоном, все дольше и дольше задерживал свой взгляд на ней, и взгляд его с каждым разом становился все более уверенным, и она сама больше не отводила взор и даже осмеливалась открыто смотреть на него.
— Вы утверждаете, будто у нас никаких свобод, — ответил Хоуп на достаточно красноречивое заявление Джорджа, — но я даже и помыслить не могу о тех временах, когда бы мы в большей степени, нежели теперь, могли воспользоваться именно такой свободой, какой бы желали для себя. Существуют люди, которые заключены в тюрьмы уже более десяти лет, и вот они-то вправе требовать себе свободу; люди, пустившиеся воевать за море; люди, отправившиеся продолжать борьбу в Европу, — на них открыта настоящая охота, их арестовывают и бросают в тюрьмы, но их идеи услышаны. И когда великий и радикальный Чарлз Джеймс Фокс[33] станет премьер-министром этой страны, чего я жду с огромным нетерпением, все они наконец обретут свободу, а вместе с ними и их идеи.
Однако Джордж Шелборн совсем не был уверен, стоит ли ему пить за вигов, которые, как он не без основания указал, прислуживают Наполеону. И все же, из чистой вежливости пробормотав невнятное согласие, он отхлебнул из бокала. Всю оставшуюся часть тщательно продуманной речи Хоуп обратил к Мэри, во взгляде которой некоторая настороженность смешивалась с мечтательностью.
— Свобода — это главное для любого свободного и истинного существа, — изрек он. — Мы должны прожить свои земные жизни в повиновении Господу нашему, но также в служении тем великим возможностям, которые Он нам дарует. Нельзя сковывать себя предрассудками, связанными с социальным положением, богатством или образованием, все это — устои, созданные людьми. Но надо неустанно стремиться совершенствовать себя и добиваться чего-то в жизни, ибо именно в этом слава Его и величие, и сердца наши чувствуют это. Прожив долгую жизнь, много раз спасаясь от смерти, пережив множество драм, которые едва не стали трагедиями, одно лишь могу сказать с полной уверенностью: главное для меня теперь — это свобода выбора. Впрочем, как и вся моя жизнь в целом, которую Господь даровал мне. И я хочу прожить ее согласно моим собственным воззрениям, Мэри, и коль на то будет воля Божья, делать то, что более всего желал бы в этой жизни, до самой смерти моей.
Страстность, с какой сия речь была произнесена, окончательно покорила слушателей. Джордж повернулся к Кэтрин, поцеловал ее руки и, казалось, готов был не спускать с нее взгляда весь остаток вечера, если не всю оставшуюся жизнь. Мэри слегка склонила голову, и Хоуп отвернулся от нее, мелкими глотками потягивая кларет, больше ничего он сделать не мог.
Тишина царила две или три минуты, и нарушила ее миссис Робинсон, которая вошла с новыми свечами, с усердием гостеприимной хозяйки предложив выпить еще немного портвейна.
— Песню! — воскликнул Джордж, который не желал, чтобы такой чудесный вечер заканчивался подобным образом. — Кто подарит нам песню?
Хоуп с радостью воспользовался приглашением, стремясь развеять те чары, которые навел на всех своей пламенной речью. Он вдруг ощутил, что его поведение могло привести к совершенно непредсказуемым последствиям, и потому он поспешно вызвался спеть.
— «Жалобы холостяка», — объявил он.
Миссис Робинсон позвала Энни: Джозеф отправился в Кокермаут с большим уловом озерной форели и должен был заночевать у своей сестры. Будь он дома, он вряд ли одобрил бы равноправное участие Мэри в необычной вечеринке.
Хоуп неожиданно оказался обладателем вполне приятного баритона, к тому же весьма музыкальным, однако слова звучали с явственным ирландским акцентом:
Холостяцкая жизнь безотрадна:
Нет жены, что развеет кручину,
И печали, и скорбь беспощадно
Увлекают беднягу в пучину.
Он влачит свою жизнь одиноко
Без друзей и без шуток сердечных,
И удел, предначертанный роком, —
Находиться в скитаниях вечных.
Бог отринет свой взор от страдальца,
Небеса не даруют услады,
И иссохшие губы скитальца
Поцелуй не получат в награду.
Узы дружбы навеки попрал он,
Его мир безнадежен и мрачен,
И какую б стезю ни избрал он,
Его выбор всегда неудачен.
Стон молитвенный с уст не сорвется
За того, кто душою страдает,
Сердце милой от ласк не забьется —
Одинокий любви не познает.
И никто не пойдет по дороге,
Скорбный путь орошая слезами,
Провожая унылые дроги
Ослепленными болью глазами.
Наградой ему были аплодисменты и шутливые выражения сочувствия, затем продолжил Джордж:
Мне помнится, один поэт сказал, что мир — подмостки
И все, что в жизни мы творим, — театра отголоски.
Но мнится мне: поэт не прав, мир — лишь мотив певучий,
И всякий тщится, как струна, достичь своих созвучий.
Весь мир — аккорд, его мотив звучит, не умолкает,
И каждый струнный голосок себя в него вплетает.
Пока Джордж переводил дух, попивая непривычный для него спиртной напиток, Кэтрин и Мэри дуэтом исполнили песню «Жалобы влюбленного». Миссис Робинсон пропела трогательную балладу о смерти пары влюбленных в Скафельде; Энни тоже затянула горестную песнь, но сию же секунду смутилась и убежала прочь под пронзительное мяуканье Дэмсон: «Не-ет, не-ет». Весьма успешно подтвердив свою славу трезвенника, Джордж завершил поэтический вечер, зачитав наизусть стихотворение «Застенчивый поклонник». По его словам, этот поэтический шедевр был написан «величайшим поэтом Камберленда и Вестморленда, человеком, который живет среди нас сегодня, нашим собственным Робертом Бернсом — Робертом Андерсоном из Карлайла…».
Часом позже Джон Август уже гулял по берегу между Берт-несским лесом и озером. Он отправился подышать свежим воздухом, в то время как Мэри вернулась к своим хозяйственным обязанностям. Душевный порыв заставил зайти его гораздо дальше, нежели он намеревался. И теперь, гуляя по линии прибоя и слегка успокоившись, он размышлял над своим поведением и пришел к выводу, что поддался эмоциям и теперь принужден будет каким-то образом разрешить те трудности, которые возникли в их с Мэри отношениях.
Нисколько не сомневаясь в собственных чувствах, Хоуп прекрасно осознавал, что предметом его любви — совершенно бескорыстной и чистой, насколько это позволял его характер и прошлое, — могла быть только Мэри. Именно эта скромная, провинциальная девушка стала тем неотъемлемым компонентом некоей волшебной алхимической реакции, которая даровала ему свободу и обещала благоденствие и покой в маленьком, укромном уголке. Именно Мэри, столь же одинокая, как и он сам — Хоуп прекрасно это чувствовал, — могла бы стать для него близкой, впрочем, как и он для нее. Он прекрасно осознавал, сколь неистово и горько чувство разочарования в Мэри. Ее природная чувственность оставалась под спудом, к тому же она страстно желала вырваться из тисков привычной жизни, из той ловушки, которую уготовила ей судьба, оказаться далеко за пределами этого края, дабы не страдать и не играть навязанную ей от рождения ненавистную роль. И в той жизни, которую он намеревался избрать для себя в ближайшем будущем — простую и естественную жизнь на природе — и которой он отдался бы со всей страстью и удовольствием, Мэри стала бы самым очевидным и естественным выбором.
Тогда почему же он медлит? Казалось, он совершенно не был привязан к тому образу жизни, который вел теперь. Он мог уехать куда угодно. Он мог сбежать от Ньютона.
Время от времени Хоуп останавливался, внимательно вслушиваясь в неутомимый плеск воды и шелест легкого ветерка в кронах деревьев. Иногда до него долетали шорохи и звуки леса. Полковник никогда бы не смог отчетливо определить их, однако они помогали увериться в одиночестве, в котором он сейчас нуждался более всего. Ему и в голову не могло прийти, что все это время всего в десятке ярдов от него крадется Китти. Зная, что именно он оказался предметом тревог и волнений ее юной подруги, старая женщина тенью следовала за ним, точно совесть.
Прилив чувств, заставивший Хоупа отправиться на эту ночную прогулку в лес и подстегивавший его принять скорое решение, наконец принял вполне отчетливые формы. Однако эта внезапная отчетливость и простота вовсе не понравилась полковнику.