— Расскажите о том, как вам живется в монастыре, — наконец молвил он.
Вспомнить о доме было приятно. Она просияла.
— О, я тружусь в огороде, стираю и убираюсь. — Наконец-то никаких хмурых взглядов. Улыбка намертво пристала к его лицу. Может быть, рассказать и о своем увлечении письмом?
Холодный мокрый нос ткнулся в ее лодыжку. Она подхватила Иннокентия на руки и зарылась лицом в его шерсть, вдыхая запахи незнакомой земли, исследованием которой он без устали занимался весь день.
— Еще я кормлю пса. — Шершавый язык лизнул ее щеку. — Нашел репу, дружок?
Сэр Гаррен потрепал лохматую звериную макушку, и пес, оставив ее лицо в покое, принялся вылизывать широкую мужскую ладонь. Рассмеявшись, Доминика повернулась к Спасителю — или к тому, кем он себя считал.
— У вас в детстве была собака?
— Я не помню.
Сперва она решила, что вопросы о детстве ему неприятны, а потом уловила в его интонации неподдельное замешательство. Он на самом деле не помнил. Видимо, его детство закончилось очень, очень давно.
В изумлении она смотрела, как он терпеливо ждет, пока Иннокентий пройдется розовым языком по каждому из его пальцев.
— Как вы познакомились с лордом Уильямом? — спросила она.
— Он взял меня в оруженосцы, когда мне было семнадцать.
— Семнадцать? Я думала, обучение рыцаря начинается в раннем детстве.
— Так и есть. Мое обучение… было прервано, — ответил он через силу.
— Чем же?
— Пребыванием в монастыре.
По спине Доминики пробежала дрожь. Почему он не стал монахом? Его что, изгнали за нарушение обетов?
— Вас расстригли?
— Я год пробыл послушником. Но вечный обет в итоге не принял. — Взгляд его стал отсутствующим. — У меня даже оружия не было, только ржавая перчатка.
Он подарил мне новую жизнь. Ту пылкую преданность, которую он выказывал лорду Редингтону, можно было сравнить с истовой верой. Даже Доминика понимала, какое великое благодеяние совершил граф, когда взял под свое крыло нищего и необученного оруженосца-переростка.
— Почему же вы ушли из монастыря?
Костер выстрелил снопом искр в синеющее лазурью вечернее небо. Моргнула первая звезда.
— Потому что пришла Смерть, — ответил он после долгого молчания.
Она перекрестилась. Он не ответил прямо, но оно и не требовалось. Доминика знала, много всего странного произошло десять лет назад, когда на землю снизошло то ужасное бедствие. Мир едва не был уничтожен. Она до сих пор не понимала, как Бог — добрый и чуткий по отношению к ней — мог послать на людей такой страшный мор.
— Господь жестоко наказал нас. Нужно ежедневно следовать Его заветам, чтобы Он больше не насылал на землю такой напасти.
— Нужно ежедневно наслаждаться жизнью, потому что в любой момент Он может прибрать нас.
— У всего, что Он делает, есть причина.
— И какая же причина была в тот раз?
Она всмотрелась в его глаза. Не затем ли Господь направил его, чтобы испытать ее веру на прочность? Какие же слова смогут убедить его в безупречности Божьего плана?
— Sola fide.
— Что?
Он не понимает ее латынь. Наверное, ее произношение оставляет желать лучшего.
— Только верою.
Подрагивающее пламя костра отбрасывало на его лицо блики. Глаза прятались в тени нависших бровей.
— Вы искренне этому верите, да?
— А вы нет?
В тишине зазвучали высокие, чистые голоса братьев Миллеров. Он назвал веру опасной. Он, который сотворил чудо, отвернулся от Бога.
— Я верю, — прошептал он, глядя на огонь, — что друг другу люди обязаны большим, нежели Господу.
И она осознала, что затаила дыхание, покуда ждала его ответа.
День первый. Хорошая погода. Шли до вечера. Красивые места.
Задумчиво поджав губы, Доминика смотрела, как на горизонте разливается дрожащее розовое марево и восходит солнце. На плоском камне перед нею лежал лист пергамента. Старательно выведенные буковки тесно жались друг к другу, заполняя строку, как ее учили, от края до края.
Но насколько правильно она подобрала слова?
Прошел всего один день, а дорога увела ее от дома дальше, чем когда бы то ни было. Она даже не знала название местности, где они ночевали. Все вокруг было таким удивительным, таким непознанным, что к концу дня она совершенно обессилела от избытка новых впечатлений.
Совсем рядом скакали, чирикая, воробьи. Она поклялась себе дорожить каждой минутой, каждой секундой этого путешествия и тщательно выбирать слова для его описания, чтобы после, когда она больше никогда не сможет заговорить без разрешения, снова и снова вызывать в памяти эти дни.
Она хотела написать о том, с каким забавным видом Иннокентий гонялся за кроликом; о том, как молодая супружеская пара всю дорогу шла, не размыкая рук; о том, как она волновалась за сестру Марию.
Она хотела написать о нем.
Доминика обмакнула перо в чернильницу и стряхнула излишек чернил.
Ровная прямая дорога. Ночевали под небом.
Небо. Невзрачное слово для описания огромного, затянутого черным бархатом свода, на котором мерцали многие тысячи крошечных огоньков, зажженных Всевышним. Дивясь на это чудо, она едва уговорила себя закрыть глаза.
Под звездным— добавила она.
И сдвинула брови. Клочок пергамента, с которого так часто счищали текст, писали заново и снова счищали, что он сделался почти непригоден для письма, был очень маленьким. Из экономии приходилось обходиться одним или двумя словами.
Какое же слово выбрать для него?
Спаситель? Слишком кощунственно. Гаррен? Слишком лично.
В конце концов она вывела — Мужчина.
И в ужасе уставилась на это слово. Потом зачеркнула его, яростно вминая кончик пера в пергамент, пряча буквы за уродливой черной кляксой и жалея о том, что нельзя так же легко стереть его из своего сознания.
Не может он быть обычным мужчиной. Ибо если так оно и есть, то она реагирует на него, как обычная женщина.
С утра пораньше Гаррен уединился в маленькой рощице и принялся обмозговывать свои планы.
Он снял с шеи реликварий — мятую продолговатую коробочку из потускневшего серебра. Развязал кожаный шнурок, который удерживал створки. Внутри лежали три гусиных пера, на которые он собрался подменить настоящие перья из усыпальницы. Каким-нибудь образом. Когда все отвернутся.
Он обдумал все еще раз. Может, все-таки отдать Уильяму гусиные перья? В конце концов, какая разница. Большинство реликвий — фальшивки. Уильям не заметит подлога, а трех перьев якобы из крыла Блаженной Ларины хватит, чтобы взлететь на небеса.
Но данное Уильяму обещание связало его крепче, нежели любые клятвы, принесенные Богу.
Хрустнула ветка. Он потянулся за кинжалом.
Напротив, с бледным под россыпью веснушек лицом, стояла Доминика и завороженно взирала на перья. Потом она перевела взгляд на его лицо. Синие глаза смотрели столь проницательно, что он испугался. Вдруг она видела, как он тайком подобрал эти перья на пыльном птичьем дворе?
— Это же перья из крыла Блаженной Ларины, — прошептала она. — Из крыла, которое даровал ей Господь.
Он не стал рассеивать ее заблуждение. Пусть и дальше живет под девизом sola fide. Его настоящих планов она знать не должна.
— Верно. — Гаррен приложил палец к губам. — Только никому ни слова. — Он достал одно перо с осторожностью, с которой родители баюкают свое единственное дитя.
— Мне поручено отнести их в усыпальницу, но вы же понимаете, об этом лучше помалкивать.
Огромные синие глаза, округлившись, стали еще больше. Брови взлетели вверх — одна ровная, вторая с надломом, словно перебитое птичье крыло.
— Где вы их взяли? — Шепот превратил рощицу в святилище часовни.
— Не могу сказать, — таким же заговорщицким шепотом ответил он. — Сами знаете, почему.
Она вздохнула с видимым облегчением.
— Я знала, с самого начала знала, что вы особенный. Когда я увидела вас у матушки Юлианы, внутри у меня стало так жарко, как будто я молилась святым перед алтарем.
Ему в тот момент тоже стало жарко. Правда, это ощущение не имело к молитвам ни малейшего отношения.
Она торжественно произнесла несколько слов на латыни.
Моргнув, он кивнул и притворился, будто вспоминает, какую главу и стих она процитировала. В монастыре он был не самым прилежным учеником.
— Это означает «Вознесите многие почести посланцу Божьему», — горделиво улыбаясь, сообщила она. — Я сама это написала.
— Что-что вы сделали?
— Ну, иногда я складываю слова, чтобы получилось похоже на цитату. — Она опустила голову. — Поправьте меня, если нашли ошибки.
Он кивнул с деланно понимающим видом и решил не ставить ее в известность, что его познания в латыни были крайне скромны.
— Только не говорите никому о перьях. — Нельзя допустить новых небылиц о его особенной связи с Господом.
Держа руки за спиной, она вновь воззрилась на перья.
— Реликвии обладают силой святых. Они способны сотворить чудо.
Чудо… Эта девочка верит в чудеса.
— Вы когда-нибудь видели чудеса своими глазами?
— Нет, но много о них слышала.
— А вдруг это просто россказни?
— Как вы можете так говорить?
— Пилигримов на свете больше, чем исцеленных.
— Потому что Господь помогает только тем, чья вера крепка.
— То есть, если человек не получил исцеления, то виноват именно он, как якобы неверующий, а не Господь, которому безразлична его судьба?
Синие глаза ярко вспыхнули.
— Чудеса существуют, и тому есть множество подтверждений. Вспомните, как Томас де Кантилуп оживил утонувшего сына мельника. Или исцеление монаха, завернувшего свои больные руки в епископскую столу, или…
— Чудесное воскрешение графа Редингтона при Пуатье, — подсказал он.
— Да. Вы сотворили истинное чудо. — Не распознав иронии, она протянула руку, и ее пальчик нерешительно завис над пером. — Можно… можно мне потрогать его?