Доминика ахнула, забавно возмущенная непочтительным обращением с его персоной.
— Что ж, похоже, парень ты крепкий, — сказала женщина. — Вон какие широченные у тебя плечи да сильные руки. Сражался при Пуатье?
Во рту возник привкус французской грязи, и он сжал кулаки.
— Да.
— Великая битва и великая победа. И еще ты вернул графа Редингтона к жизни. — Она одобрительно кивнула. — Господь хранит тебя, а значит заодно приглядит и за нами.
«Господь», — подумал Гаррен, снимая с себя ее руки, — «не имеет к этому никакого отношения».
— Я солдат, а не святой. Ваши души — ваша собственная забота. — Спина заныла, словно вместе с тяжелым мечом он взвалил на себя ответственность за этих людей. — Берите еду и собирайтесь. Через час мы выходим.
Паломники, кроме Доминики и монахини, как воробьи разлетелись по сторонам. Все из-за нее, из-за этой девицы. Это она надоумила их возомнить его Спасителем. Надо сейчас же положить этому конец.
— Доминика… — заговорил он.
Завидев его сердитое лицо, она отвернулась.
— Я схожу за нашей едой, сестра, — торопливо бросила она через плечо и убежала на кухню, а лохматый черный пес помчался за нею следом.
— Полагаю, ее вера стала для вас нежеланным бременем, — молвила маленькая монахиня.
С минуту он изучал ее. В своем длинном мешковатом одеянии эта миниатюрная женщина напоминала ребенка, который надел материнское платье. Выцветшие голубые глаза смотрели устало. Если верить матери Юлиане, она хотела, чтобы Доминика присоединилась к ордену. Знать бы, насколько это правда.
— Спасибо, что согласились вести нас, — добавила она. — Знаю, для вас это было непросто.
Гаррен вздрогнул. Если она думает, что он надел балахон паломника по своей воле, то глубоко заблуждается. Он пошел на это ради Уильяма, а не затем, чтобы его превозносили до небес.
— Просто я не тот, за кого меня принимают, сестра.
— Это можно сказать о любом из нас, дитя мое. — Он не помнил, когда его в последний раз так называли. — Только Господь знает нашу подлинную сущность.
— Тогда Он знает, что я мошенник. Обманщик. Плут. Я не настоящий пилигрим, сестра. — Он с иронией бравировал своим положением, словно видел в нем повод для гордости. — Меня наняли за деньги.
Чтобы поклониться святыне и сделать кое-что еще, в чем он не мог признаться.
— У всех пилигримов есть секреты, — нараспев сказала сестра Мария. Она явно почувствовала в его ответе недосказанность, но не стала допытываться, о чем он умолчал. — Господь все равно любит нас, что бы мы ни скрывали.
Он вперил взгляд в ее лицо. Не содержат ли ее слова скрытого смысла? Кажется, нет. Она не знает, какую судьбу настоятельница уготовила для ее драгоценной Ники.
— Сестра, вы провели всю жизнь вдали от мирских искушений. Неужели и у вас есть секреты?
— И с Божьей помощью я их сохраню.
Размышляя над значением ее слов, Гаррен невольно позавидовал стойкости ее веры. Эта вера заключалась не в лицемерном оправлении обрядов, но жила глубоко в ее сердце. Бог не обманывал чаяний сестры Марии. По крайней мере, до сих пор. Если бы все церковники были такими, он и по сей день был бы в монастыре. И был бы счастлив отпустить туда Доминику.
— Вы назвали ее Никой, — произнес он, борясь с чувством вины за то, что ему предстояло сделать.
Сестра Мария изменилась в лице.
— Что вы сказали?
— Я спросил, почему вы называете ее Никой.
Она улыбнулась, и вокруг ее глаз собрались морщинки.
— Я знаю ее с самого рождения. Так она называла себя, когда училась говорить.
— С самого рождения? Но я думал… — Он осекся. Не стоит давать ей понять, что он обсуждал девушку с матерью Юлианой.
— Я сказала «с самого рождения»? Я имела в виду — с того дня, когда Господь поручил ее нашим заботам. — Слишком низенькая, чтобы достать до его плеча, она мягко потрепала его по руке. — А теперь Он препоручил ее вам.
Все. Довольно напоминаний о его грядущей подлости.
— Сестра, выходит, это не первое ваше паломничество?
— Четвертое. Я ходила в год Черной смерти, чтобы помолиться о душах, которые были на попечении старого графа. Правда, и граф, и сестра, которая сопровождала меня, тогда умерли. — Ее глаза затуманились скорбью. — Но остальных Блаженная Ларина уберегла. С тех пор мы ежегодно отправляем кого-нибудь поблагодарить ее за спасение. И еще раз я ходила в год избрания Папы Иннокентия.
— А третий?
Сестра Мария отвернулась и устремила взор в сторону кухни.
— Третий… очень давно. — Она взялась за посох, тяжело навалилась на него и сделала шаг. — А теперь, если позволите, мне нужно взять мои вещи.
Он посмотрел ей вслед. В каждом ее движении сквозила боль. Пусть она принимала паломничество и раньше, но раньше она была моложе.
— Сестра, — окликнул он ее, — можно попросить вас об одном одолжении?
— Меня? О каком же, дитя мое?
— Знаю, вы бы предпочли идти пешком наравне со всеми, но… — Но что? Какое оправдание сочинить, чтобы уговорить ее пожалеть свои больные ноги? — Но мой конь Рукко привык нести на себе седока. Идти порожним для него непросто. — Боевой конь и не заметит веса ее хрупкого тела, но ей об этом знать необязательно. — Кроме того, вы единственная бывали в этом путешествии раньше. Если вы поедете верхом, то сможете смотреть за дорогой и направлять нас.
— Благослови вас Бог за вашу доброту. — Она лукаво улыбнулась, и на ее щеках показались ямочки. — И вправду, зачем мучить бедное животное? Оно же не виновато в том, что его хозяину наскучило ехать верхом. Я как раз молилась о том, чтобы Господь помог мне перенести тяготы путешествия, и вы тут как тут.
— Не путайте мою помощь и помощь Всевышнего, сестра. Это совершенно разные вещи. — Как ни жаль, но скоро она в этом убедится.
— Иногда Божья помощь приходит с самой неожиданной стороны.
«И Божье наказание тоже», — подумал он.
Доминика протиснулась в темную, прокопченную дымом кухню, и у нее разбежались глаза. Тушки кроликов, лесных голубей, жирных гусей свисали с потолочных балок в изобилии, какого ей еще не доводилось видеть. Запах подсохшей крови смешивался с ароматом свежеиспеченного хлеба. Поварята сновали туда-сюда, удирая от окриков повара, как она сама только что удрала от гнева Спасителя.
Он злился на нее, как будто это Доминика рассказала тому приятному юноше и его жене, как он воскресил лорда Уильяма из мертвых. А даже если и так, то что? На его месте она бы гордилась тем, что совершила чудо. Впрочем, может быть, он и прав, ведь, как любила говаривать матушка Юлиана, гордыня предшествует погибели.
— Не все сразу! Встаньте в очередь! — рявкнул повар. Из глубин кухни выбежал его маленький помощник и добавил к горе сыра и разномастных, покрытых землей овощей, сваленных в кучу на столе, буханку вчерашнего хлеба. — Хорошо бы граф предупреждал о своих добродетельных намерениях загодя.
Послушно пристроившись за глуховатой толстухой, Доминика с невольной завистью принялась рассматривать ее пошитый из тонкой шерсти балахон. Та косилась из-под ресниц на высокого и тощего мужчину, стоявшего рядом.
Он ответил на эти знаки внимания улыбкой и согнулся в поклоне.
Доминика торопливо опустила глаза долу. Заметив на полных лодыжках толстушки алые чулки, она опешила. Разве честным женщинам пристало носить столь яркие цвета? Кто она? Может быть, раскаявшаяся блудница?
— Хорошая пища крайне важна для баланса жизненных соков, — сообщил высокий мужчина.
Толстуха приложила ладонь к здоровому уху.
— Сударь, вы, случайно, не лекарь?
— Меня зовут Джеймс Ардерн, — ответил мужчина и снова отвесил поклон. — Я действительно лекарь и прибыл сюда из Сент-Джона.
— Ах, какая удача, что вы идете с нами!
— А вы, сударыня, откуда будете? — спросил он.
— Из Бата, — ответила она. — Я Агнес Кроптон, вдова. — И когда Лекарь направился к выходу, кокетливо помахала пальцами ему на прощание.
Вдова. «Не судите, да не судимы будете», — напомнила себе Доминика, глубоко раскаиваясь в том, что мысленно оговорила почтенную вдову, и пробормотала:
— Соболезную вашему горю.
— Которому именно?
— Смерти вашего мужа. О, простите… И вашей глухоте, конечно же, тоже. — Доминика вздохнула, скучая по тишине монастырской обители. Общаться с Богом было проще, чем с незнакомыми людьми.
— Я имела в виду, которому из мужей. — Повар отвернулся, и она мигом стащила кусочек сыра и сунула его в рот. — Что касается моей глухоты, то такой меня сделал мой второй муженек. Дрянной он был человек. Бил меня смертным боем, и по голове тоже. Спасибо, Господь быстро прибрал его.— Она выразительно кивнула. — Но это было очень давно.
— Следующий! — крикнул повар, и Доминика подпрыгнула на месте.
Вдова между тем продолжала:
— Хорошо, что среди нас есть лекарь. Какие только напасти не случаются в путешествиях. Вот когда я была в…
Повар дернул Вдову за рукав.
— Я сказал «следующий». Ты что, глухая?
— Представь себе, да! — огрызнулась та. — Храни тебя Бог за твою прозорливость.
Недовольно брюзжа, Повар сунул ей в руки кулек с овощами.
— И уберите отсюда собаку! — прикрикнул он на Доминику. — Вот, полюбуйтесь, он уже стащил кусок сыра! А ну, пошел вон! Животных не кормим.
Иннокентий не дотянулся бы до стола, даже вытянувшись во весь свой невеликий рост, но Доминика не стала спорить. Одной рукой подхватив пса, она забрала три оставшихся свертка с провизией.
— Это для сестры Марии и Спасителя, — пояснила она сварливому повару и поспешила догнать Вдову. — На сегодня я и сама была бы не прочь оглохнуть, — удрученно простонала она.
— Глухота порой очень удобна — особенно когда рядом кто-то докучливый, — хмыкнула та. — Откуда ты, милочка? Как тебя зовут?
— Доминика. — Щурясь на солнце, она огляделась в поисках сестры Марии и Спасителя и отпустила пса. — Я живу здесь же, в монастыре.
— Ты не похожа на монахиню.