И все было очень серьезно.
По крайней мере Барбара хмурилась и качала головой, слушая Элис, не забывая подкладывать ей на тарелку маленькие сладкие пирожки.
— Влюбляться в твоем возрасте — дело опасное, — она улыбнулась, смягчая странные слова, — вы, девочки, всякий раз ожидаете, что именно это чувство, именно этот человек — один и навсегда. А действительность часто обманывает ожидания.
— Нет! — возразила Элис и тут же вспомнила Майкла, Майкла изменившего, клявшегося в любви, и предавшего любовь.
Барбара только вздохнула:
— Как я рада за тебя, я рада за всех вас: маленьких, влюбленных, таких счастливых. Конечно, ты права, Элис. И в жизни бывает по-разному.
— Тебе самой, когда ты вышла замуж было девятнадцать, — напомнила Элис, — разве ты разочаровалась?
Брякнула она, конечно, не подумав. И тотчас сообразила, что Барбаре, когда ее мужа расстреляли нацисты, было столько же, сколько ей сейчас. Майкл умер от разрыва сердца. А если бы его убили? Нет, о таком даже подумать страшно. Какая разница, казалось бы, как находит человека смерть? Но жить, зная, что жизнь твоего любимого отняла чужая рука — это же невозможно. Убийца должен быть наказан, иначе… иначе плохо. Неправильно. Вот и Барбара, она же воевала с нацистами.
— Я вышла замуж за человека, — мягко произнесла Барбара, — а ты влюбилась, как в сказках. Такие истории хороши в книжках, и девочки любят их читать. Я когда-то обожала “Аленький цветочек” — ты, наверное, не знаешь этой сказки?
— Знаю, — вспомнила Элис, — Курт рассказывал.
— Да? Ну, тем лучше. В той сказке чудовище оказалось принцем, но раз уж приходится принимать, как данность, что сказочная действительность существует на самом деле, я замечу, что бывает и наоборот. Не хочу пугать тебя, Элис, но подумай, что ты знаешь об этом волшебном существе? Он красив и обходителен и учит тебя разным удивительным вещам, но что ему нужно на самом деле? Я, конечно, не верю ни в бога, ни в дьявола, но то, что он предлагает тебе — власть, насколько я понимаю, почти безграничную, — очень похоже на искушение. А уверения в том, будто ты ему предназначена, выглядят неубедительно. С моей точки зрения. То есть я, старая женщина, обязательно потребовала бы менее голословных доказательств. А ты — совсем еще юная, веришь на слово. Хотя, конечно, в любви только так и надо. И все равно, Элис, это не для людей. Мы разворошили какую-то жуткую тайну, скрытую от нас, и, наверное, скрытую не зря, и как бы не пришлось нам пожалеть об этом.
— А почему “нам”? Что бы ни случилось, это будут только мои проблемы.
— Мои проблемы! — повторила Барбара. — Ужас просто, как у вас все не по-русски! А посмотришь — девочка как девочка. И у нас такие есть: худенькие, глазастенькие. Понимаешь ли, в чем дело, мне кажется, что все сверхъестественное, коли уж, оно существует, для людей бесполезно или даже вредно. А если и нет, за вас, молодых, все равно душа болит. Очень легко вы ошибаетесь, и так тяжело переживаете ошибки. В общем, так, Элис, отговаривать я тебя не могу, да и не хочу, потому что достаточно посмотреть, как ты сияешь, когда говоришь о своем принце, чтобы пропала всякая охота мешать вам. Но я попрошу тебя, девочка, будь осмотрительней. Если что-то, не дай бог, конечно, окажется плохо, помочь тебе не сможет даже твой папа. Но здесь, в Ауфбе, есть человек, на которого, наверное, можно будет положиться, я говорю о преподобном Вильяме, дяде Курта. Вы уже знакомы?
— Нет, — Элис подумала, — нет, точно не знакомы. Мы с Куртом гуляли по городу, с ним многие здоровались, но пастора я не помню.
— Познакомься с ним обязательно. Если хочешь, пойдем, я представлю тебя прямо сейчас, здесь недалеко, — Барбара кивнула на окно, — вон, через площадь, Петропавловская церковь. Да, и, кстати, если уж существует волшебство… считается, что в этом храме можно спастись даже от Змея-под-Холмом. Что, напугала я тебя, — она внимательно поглядела на Элис, — ну, кто-то же должен быть старым и мудрым, правда? Девочка, я очень, очень хотела бы, чтоб все у вас получилось, как в доброй сказке.
— Невилл старый. И мудрый, — Элис допила чай. — Он правда очень мудрый, и очень старый. Старше, чем ты.
— Ну, спасибо.
— Намного старше, — тут же исправилась Элис, — а кто такая Марья Моревна?
— Марья Моревна? — Барбара задумалась. — Кто-то из русских сказок. Какая-то, наверное… принцесса. Хм. Я, видишь ли, преподаю не литературу, а немецкий язык, так что в сказках не сильна. Спроси у Курта — он в этом дока. Тоже фольклорист, вроде тебя.
— Барбара, ну хоть ты мне скажи, где он учится? На кого?
— Да на этнографа, — она рассмеялась, — изучает всякие ужасы, похоронные обряды и прочие жертвоприношения, и пугает знакомых приобщенностью к тайнам.
— Поня-ятно, — протянула Элис.
— Что тебе понятно?
— Понятно, почему он не удивляется.
— Элис, а можно узнать, почему ты называешь Змея эльфом?
— И ты туда же!.. — Элис хихикнула. — Невилл меня тоже об этом спрашивал.
…Он не сразу спросил. Элис и сама не замечала, что порой называет Крылатого “эльфийский принц”. За эти пять дней — или не пять? — за то время, пока были они вместе, она, наверное, не раз назвала его так. И в конце концов Невилл не выдержал. Аккуратно поинтересовался, что, с ее точки зрения, общего между ним и маленьким народцем, облюбовавшим для жительства чашечки цветов и неувядающие луга на границе между Тварным и Срединным мирами?
— Крылья! — заявила Элис. — И вообще, эльфы бывают разные.
“Разные” эльфы, как сообщил ей Эйтлиайн, живут в Срединном мире, они верные подданные Сияющей-в-Небесах, “стрелы в ее колчане”, а раньше, когда народы Полудня еще имели возможность приходить к смертным, эльфы занимались преимущественно тем, что убивали. Всех. Просто так, из одного высокого и чистого презрения. Подобных привычек не водилось даже за самыми мрачными племенами Полуночи.
— Ну да! — не поверила Элис, читавшая кое-что и об эльфах, и о троллях, хоть и находила она германскую мифологию невыносимо пафосной. — Прямо уж всех?
— До кого дотягивались, — уточнил Крылатый.
Пришлось объяснить, что года два назад довелось почитать необыкновенную книгу одного английского профессора, где описаны в том числе и эльфы, волшебные и прекрасные, непонятные смертным, но близко к сердцу принимающие их дела и заботы…
— Я понял, — прервал Крылатый, — я знаю, о чем ты. Не думал, правда, что уже и сюда добралось. Скажи, а “Звездные войны” у вас еще не снимают?
Элис вопроса не поняла, и тему на этом закрыли.
Давно и далеко…
Михаил уехал к мачехе, поселился в столице, и много всего произошло с того дня, как князь велел ему убираться. Наэйр привыкал к Силе, к почти безграничному могуществу, он привыкал — безрезультатно — любить и быть любимым. Привыкал к тому, что принцесса стала бояться его, и к тому, что ему нельзя больше видеться с младшими братьями.
Сын Утра почти не ошибся, когда сказал, что Представляющий Силу не останется со смертными. Однако Наэйр… Михаил, не уходил из Тварного мира. Он, разумеется, бывал в Лаэре, но всегда возвращался в то же мгновение. Чтобы никто не заметил его отсутствия.
Жизнь в чужом городе, в чужом государстве, среди людей, даже в Белого бога верящих по-иному, чем на родине, казалась странной даже ему, привыкшему к резкой переменчивости Лаэра, где все предметы и явления тяготели к неопределенности. С фейри было легче, чем с людьми. Дивные народы, меняя реальность вокруг, сами оставались неизменными. Искрились чувствами и эмоциями, казались непостоянными, эксцентричными, порой безумными, но так же точно драгоценные камни разбрызгивают искры в солнечном луче, а есть ли что-нибудь тверже и неизменней самоцветного кристалла? Люди же менялись изнутри и снаружи, но не потому, что хотели этого, люди просто не знали, каковы же они, и не знали, какими следует быть. А те, кто знал — не находили для этого сил.
Михаил не пришелся ко двору на родине мачехи, и задевай его хоть сколько-нибудь отношение смертных, обязательно уехал бы из страны. Предварительно, разумеется, зарубив на дуэлях с десяток самых неприятных личностей. Но зная себе цену, на болтовню он не обращал внимания, чем очень скоро заработал репутацию отъявленного труса. Что ж, он не сердился на людей: Бохи — трусость, была опасной леди. Действуя рука об руку с совестью, Бохи терзала и мучила души, а не тела. И, будучи подданной Наэйра, в некоторой степени имела отношение к княжичу Михаилу.
Если бы не рыцарь Стефан, брат Катерины, от которого нельзя было отмахнуться с той же легкостью, что от других задир, не так бы и плохо жил фейри в человеческих землях. Любовь удерживала его здесь, любовь сторицей оплачивала все неприятности, и ради Катерины он готов был даже драться на дуэлях, даже убивать. Ей достаточно было попросить. Однако невеста его обладала чистой душой и голубиной нежностью нрава, она питала отвращение к убийству, к любому кровопролитию. Она ссорилась с рыцарем Стефаном, со своим родным братом, она запрещала ему задевать своего жениха. Она знала больше Стефана, она слушала рассказы тех, кто воевал вместе с княжичем, слушала рассказы принцессы, не ленилась расспрашивать самого Михаила, Катерина знала, чем грозит брату серьезная ссора с ее княжичем. Знала, чем закончится дуэль, если она все-таки состоится.
Стефан смеялся в ответ.
Михаил же не держал зла на рыцаря, вообще не умел злиться на смертных. Как злиться на людей? Их можно любить или не замечать, или, как в случае с братом Катерины, отвечать на слова словами, вгоняя задиру в краску ярости и досады. Слова острее мечей, они куда больнее ранят, и такие раны не заживают, порой, до конца жизни. А то, что отношения с будущим шурином не сложились с самого начала, это, конечно, жаль. Но после свадьбы Михаил не собирался оставаться в Тварном мире, ему нравилось здесь все меньше, а Катерина — душа его, его голубка, единственная на всю жизнь лю