ван с верными людьми отправился забирать чужие богатства. А Стефан остался с Михаилом, дожидаясь отца, и… это был бы самый неприятный месяц в недолгой жизни князя-изгнанника, если бы не успел он после смерти отца, после ухода Гиала привыкнуть к боли. А жить ему было незачем, и умирать не страшно. Может, когда разрушится смертная плоть, станет легче?
Месяц — это три десятка дней. Каждый из них был прожит поминутно, прочувствован сорванными когтями и вытянутыми жилами, ожогами от серебра и каленого железа, раздробленными в тисках костями, с каждой минутой рос долг Наэйра перед людьми. Никогда раньше не был черный принц должником, и не собирался затягивать с выплатой.
Сначала он ждал, что оскверненная кровью часовня не сможет удержать его, ждал, что разгневается на богохульников фийн диу, ждал… сам не знал чего — молний с небес на головы святотатцам, демонов из-под земли за душами грешников, хотя бы того, что залитая кровью молельная зала перестанет быть святым местом. Но Белый бог молчал, и демоны не спешили за своей добычей.
Когда вернулся Йован, более чем довольный результатами путешествия, он был немало удивлен тем, что сделал его сын. Никак не мог взять в толк: зачем бы вдруг, если колдун и еретик и без того не соврал?
Катерина плакала и кричала, увидев бывшего своего жениха. Но ей дали в руки длинный осиновый кол, ей объяснили, что только она может пробить нечестивое сердце, заверили, что от нее одной зависит сейчас жизнь всей семьи. Странное суеверие, Наэйр не понял его: какая разница, кто убьет колдуна — тот, кто любит или тот, кто ненавидит, или вообще человек посторонний? В любом случае ему было все равно, кто вколотит ему в грудь острую деревяшку, лишь бы закончили побыстрее. Лишь бы умереть.
— Ты — вампир, — сказала она, приставив острие к его груди, — ты убийца.
И только когда, с хрустом раздвигая ребра, кол пробил его сердце, Наэйр раскаялся в том, что торопил смерть. Потому что прадед не пришел забрать его. Черный принц, Представляющий Силу, не смог умереть от руки обычных смертных.
Вампиров не бывает. А если и бывают, их нужно убивать. Ходячие мертвецы, пьющие кровь живых людей — это не фейри, это мерзость и грязь. Даже если у них прекрасные алмазные крылья.
Он убил Майкла, вампиры — вообще убийцы, они убивают, чтобы жить, людоеды, дрянь, но этот убил ее Майкла…
Элис нажала на курок без раздумий.
Пистолет, валявшийся на заднем сиденье, она захватила с собой так, на всякий случай. И вот — пригодилось. Только он не умер, Улк не умер, его серебряными пулями не убьешь. Он посмотрел на Элис, когда она подняла оружие. Нисколько не удивился. Даже глаза не закрыл.
— Ты — вампир, — сказала Элис, прежде чем выстрелить, — ты убийца.
А он улыбнулся. Он смелый, упырь из средних веков, княжеский бастард, он не боится смерти. Чего бояться мертвому?
И что теперь делать? Улк будет мстить — Курт ведь предупреждал: Змей мстителен. Разделить судьбу той боярыни совсем не хотелось, но нельзя же всю жизнь отсиживаться в церкви Ауфбе. Да, и, кстати, что такое с Куртом, заколдовали его, что ли? Зачем он напоил Улка кровью?
— Затем, что он нас спас, — доходчиво объяснил Курт, — а тебе лучше не оставаться дома. Я знаю место, где ты будешь в безопасности, но не факт, что мы успеем туда добраться. Это в Подмосковье: из Шёнефельда [62] — два часа полета, да еще туда добраться надо. А погода, зуб даю, будет нелетная. Так что, сначала попробуем выиграть время… — он сжал губы, глядя на дорогу, — не хочу тебя укорять, но не понимаю? Что он тебе сделал?
— Убил моего жениха. В Средневековье это был обычный способ решения проблем с любовным треугольником. Ты сам говорил: он с тех пор не изменился.
— Мда-а, — протянул Вильгельм, — некрасиво. И все же, мы обязаны ему жизнью, — он подумал и смущенно добавил: — А насчет треугольников, этот способ и сейчас — самый верный.
Черный принц был в ярости, бессмысленной и страшной. Садовница и три феи-людоедки из Вотерсдорфа простерлись ниц перед господином, моля уже не о пощаде, — о быстрой смерти. Они хотели как лучше, они всем желали добра, они просто хотели, чтобы Жемчужная Госпожа умерла. Иначе брэнин ушел бы с ней к народам Сумерек, оставил своих верных подданных, своих рабов. Если бы не это, они не посмели бы, они… никогда. Хотели как лучше…
Садовница говорить не могла, ибо ослепла, оглохла и онемела еще в тот день, когда Элис назвала ей свое имя, но ясно было, что и она действовала из тех же побуждений.
Эйтлиайн судил их сам и сам вынес приговор.
Садовница вспыхнула во дворе замка живым, несгорающим факелом. Людоедок, включая младшую, спасительницу светлого рыцаря, отправили на корм тварям. Съедаемые живьем, они возрождались, чтобы снова быть съеденными.
— До конца времен, — тяжело уронил принц.
Увы, до указанного срока оставалось не так много времени.
Я шагаю по подсохшей корочке ожога.
Легкий укол и сукровица проступает
сквозь трещины.
Боли никогда не бывает слишком много,
Но самая страшная —
даруется рукой женщины…
Причем любимой.
Только любимой,
единственной на земле…
Возможны вариации, но без того чувства
Еще можно выжить, выпрямиться в седле,
Выломать тело до тихого костного хруста.
Пустить коня, именуемого Судьбой,
Вскачь по выжженной душе,
чтобы горячий пепел
Взвился вверх, наполнил легкие ворожбой
И скомкал горечью строчек прощальный лепет.
Ты — любишь.
Я — люблю.
Разве это причина
Для того, чтобы вечно быть вместе?
Где был светлый лик, там сейчас личина
И прогорклый вкус ежедневной лести…
Если такое допущено богом на небесах,
Значит, это — крест и расплата за вечность —
близко…
И ты когда-нибудь тоже почувствуешь
тот же страх
За жизнь,
приравненную к выцветшей
долговой расписке… [63]
В эту ночь он не ожидал рассвета на крыше замка. Изменив многовековой традиции, укрылся от неба в зале без окон, в кромешной тьме. Следовало уйти в Ифэренн, или — теперь-то не все ли равно? — принять хотя бы одну из гекатомб, каких множество приносилось в его имя по всему миру. Но принца тошнило от смертей. Крови хотелось живой, пульсирующей в такт с замирающим сердцем жертвы, а он — не убийца. Что бы там ни говорили…
Убить его было не в человеческих силах, а чтобы упокоить — недостаточно дюжины серебряных пуль, даже в том его состоянии их нужно было не меньше полусотни. Однако голова все равно раскалывалась от боли. И когда Гиал, неслышно подойдя сзади, положил ладонь ему на затылок, Эйтлиайн только вздохнул. Животворящее прикосновение Единорога снимало боль и восстанавливало силы не хуже, чем горячая кровь.
— За что она тебя? — спросил Гиал.
— Договаривай, — хмыкнул принц, — за что на этот раз . Не везет мне с женщинами.
— Они обе ошиблись.
— Ты так полагаешь? Два раза могут быть совпадением, но не с одними и теми же словами. А Катерина, прежде чем пробить мне сердце колом, сказала то же самое, что Элис, прежде чем выстрелить. Тенденция, не находишь?
— Над чем ты смеешься, Крылатый?
— Над трагедией, которая, повторяясь, превращается в фарс. Да нет, мне не смешно.
Гиал погладил его по голове, и принц зашипел от злости:
— Не с-смей жалеть меня, ты, рогатый… Это твоя голова у меня на воротах, а не наоборот.
— У меня и замка-то нет, — Гиал обошел его, расположился в кресле напротив, — свет тебе не помешает?
— Помешает.
— Как скажешь, — Единорог засветил неяркую напольную лампу, — что будем делать?
— По-моему, ты меня игнорируешь.
— Это тебе так кажется.
— Пожалуй, мне следует облагородить человеческие представления о вампирах, — Эйтлиайн поднял глаза к матовому огоньку, — превратить их из кровососов и убийц, в бессмертных мудрецов, или, скажем, в про клятых страдальцев, вызывающих глубокое сочувствие.
— У девушек?
— Разумеется. Некроромантика! Поменьше внимания убийствам, побольше — бессмертию. Книги, фильмы, сериалы — особенно, детские. Любовь положительной героини к положительному упырю. Ф-фу, какой бред! Немного усилий — и уже для следующего поколения из преступников мы станем романтическими героями…
— Ты такой же вампир, как я лошадь, — не выдержал Единорог.
— Спасибо, конечно, — принц изобразил поклон, — но в тебя никто не стреляет только за то, что у тебя хвост и четыре ноги с копытами. К тому же, ты не ешь овса.
— А много ли ты пьешь крови?
— Я — Улк, — напомнил принц с неискренней гордостью, — я — Олтар Край, я — тезка дьявола. Какого черта, Гиал! Никого не волнует, пью ли я кровь — достаточно того, что я мертвый и у меня клыки. Не могу понять, — он встал из кресла, прошелся по залу, обняв себя за плечи, — зачем она это сделала? Владычица. Чего хотела, создавая поэк? Я не могу вернуться обратно и все изменить — пузырь создан в Срединном мире, а там нет времени, — так что здесь Сияющая не промахнулась и сумела сделать… хм, гадость. Но, поправь меня, если я ошибаюсь, использовать силу имен, да еще таких имен, для подобной пакости бессмысленно. Мелко… — принц пожал плечами. — А при всей моей нелюбви к Владычице, на ерунду она не разменивается.
— Ты чуть не погиб там. Это не ерунда.
— Не могла она знать, что я сунусь в поэк. Зачем? Подумаешь, невидаль: пузырь, пусть и выстроенный так, что разрушить его мне не под силу. Выйти из него на Межу было невозможно. Нет, Гиал, — он развернулся на каблуках и щелкнул пальцами, — Сияющей нужна была Элис. Ее смерть. Как некрасиво… Элис отказалась от своего бога — сиогэйли стала фейри…
— О, — протянул Единорог, приподняв брови, — ты сделал это! Признаюсь, я не верил, что у тебя получится.