— Нет.
Я положила ладонь на его колено.
— Извини, — пробормотала я по-французски. — Не следовало мне об этом заговаривать.
Он вновь пожал плечами, посмотрел на меня и улыбнулся:
— Знаешь, Элла Турнье, после вчерашних разговоров по-французски рот у тебя явно увеличился в размеpax, уж ты поверь мне.
Жан Поль поцеловал меня. Ресницы его блеснули на солнце.
Дверь за ним захлопнулась, и все разом переменилось. Никогда прежде не испытывала такой неловкости в чужом доме. Я напряженно выпрямилась, сделала глоток кофе, отставила чашку. Прислушалась к гомону ребятишек, шелесту шин проезжающих автомобилей, редким ударам церковного колокола. Мне ужасно не хватало Жана Поля и хотелось как можно скорее уйти отсюда, но окружающие звуки словно держали меня взаперти.
Наконец я встала и приняла душ. Платье смялось и пропахло дымом и потом. Надев его, я почувствовала себя бродяжкой. Хотелось вернуться домой, но я удерживала себя, ожидая, пока опустеют улицы. Чтобы убить время, я принялась просматривать книги в гостиной. Тут было много литературы по французской истории, романы, в том числе и на английском: Джон Апдайк, Вирджиния Вулф, Эдгар Аллан По. Странная компания. Удивительно и то, что книги расставлены беспорядочно: проза вперемешку с публицистикой, и даже не по алфавиту. Похоже, свою пунктуальность Жан Поль оставляет на работе.
На улице стало тихо, но неожиданно мне расхотелось уходить, потому что я знала: стоит уйти — и назад уж не вернуться. Я еще раз прошлась по комнатам. Оказавшись в спальне, я открыла шкаф, извлекла бледно-голубую рубашку, которая была на Жане Поле вчера, скатала ее и запихала в сумку. На улице никого не было, однако же, выходя из дома, я словно чувствовала на себе сотни глаз. Сбежав по лестнице, я быстрым шагом направилась к центру и успокоилась немного, лишь дойдя до квартала, где обычно гуляла по утрам; впрочем, ощущение, что все на меня глазеют, не ушло. Все смотрят, все обращают внимание на смятое платье и круги под глазами. «Эй, дорогая, — попыталась я одернуть себя, — на тебя и так всегда и все смотрят. Потому что ты все еще здесь чужая, а вовсе не оттого, что ты только что…» Я не смогла заставить себя закончить фразу.
Лишь дойдя до своей улицы, я поняла, что вовсе не хочу домой: я увидела наш дом и испытала приступ тошноты. Я остановилась и прислонилась к стене соседнего дома. Стоит войти внутрь, подумалось мне, и я останусь наедине с чувством вины.
Так я долго стояла, затем повернулась и направилась к железнодорожной станции. Ехать так и так надо, к тому же это хороший предлог, чтобы отложить все остальное.
В поезд я села наполовину в состоянии эйфории, наполовину в отчаянии и даже чуть не пропустила пересадку на Лаво. Вокруг сидели бизнесмены, женщины с покупками, веселая молодежь. Странно, со мной такое случилось, а никому до этого вроде нет дела.
«Вы хоть понимаете, что я только что сделала? — хотелось мне спросить у мрачноватой на вид женщины, сидевшей напротив меня с вязаньем на коленях. — Вы на такое способны?»
Но пассажирам этого поезда, как и всему миру, до моей жизни не было никакого дела. Хлеб выпекается по-прежнему, газ бежит по трубам, пирожки с луком жарятся, поезда идут по расписанию. Даже Жан Поль на работе, помогает пожилым дамам выбирать любовные романы. А Рик встречается со своими немцами и ничего не знает. Я глубоко вздохнула: только я, я одна, — на обочине, и ничего мне не остается, как ехать за брошенной машиной и испытывать чувство вины.
Добравшись до Лаво, я для начала выпила чашку кофе и лишь затем отправилась на стоянку. Отпирая дверь машины, я услышала, как откуда-то слева меня окликают:
— Eh, l'américaine![57]
Я повернулась и увидела лысого, с которым схватилась вчера вечером в баре. Он приближался ко мне. Сегодня на нем была уже не двух-, а трехдневная щетина. Я изнутри облокотилась о дверь машины, создав таким образом нечто вроде щита, защищающего меня от него.
— Salut.
— Salut, madame.
Подобное обращение не осталось мной не замеченным.
— Je m'appelle Ella,[58] — холодно заметила я.
— Клод. — Он протянул руку.
Так состоялось официальное знакомство. Я внутренне поежилась. Все произошедшее перед ним как на ладони: машина, смятое платье, в котором я была вчера, мое усталое лицо, даже влажные волосы — все это подталкивает к единственному заключению. Вопрос состоит в том, хватит ли ему такта не говорить об этом вслух. На сей счет у меня имелись большие сомнения.
— Кофе?
— Нет, спасибо, я уже пила.
— Ну и что, а теперь еще чашечку, со мной, — улыбнулся Клод и, сделав приглашающий жест, двинулся прочь. Я не пошевелилась. Он обернулся, остановился и залился смехом.
— А вы та еще штучка! Вроде кошечки с выпущенными коготками. — Он показал на пальцах, какими именно. — И шерсть дыбом. Ну ладно, кофе вы не хотите. Тогда присядем на секунду вот на эту скамейку, идет? Просто посидим. Мне надо вам кое-что сказать.
— Что именно?
— Я хочу вам помочь. Нет, не так. Я хочу помочь Жану Полю. Так что садитесь. Я вас надолго не задержу.
Он опустился на ближайшую скамейку и выжидательно посмотрел на меня. В конце концов я захлопнула дверцу машины и устроилась рядом с ним. Избегая его взгляда, я смотрела на сад прямо напротив нас, где уже начали цвести аккуратно рассаженные цветы.
— Так что же вы имеете мне сказать? — Сугубо формальным обращением я хотела подчеркнуть неуместность его фамильярного тона, но ничего этим не добилась.
— Видите ли, Жан Поль — наш с Жанен добрый друг. Впрочем, в таверне все его друзья.
Он вытащил пачку сигарет и протянул мне. Я покачала головой. Он закурил, откинулся на спинку скамьи и скрестил ноги.
— Вы знаете, что он год прожил с одной женщиной?
— Знаю. И что с того?
— А он вам о ней что-нибудь рассказывал?
— Нет.
— Это была американка.
Я взглянула на Клода, пытаясь угадать, какой реакции он ожидал на эти слова, но он лишь провожал глазами проезжающие машины, и лицо его не выдавало ничего.
— Толстуха?
Клод оглушительно расхохотался.
— Ах вы, эдакая!.. Понимаю, что в вас привлекает Жана Поля. Кошечка!
— И что же заставило ее уехать?
Он пожал плечами, постепенно справляясь со смехом.
— Она скучала по родным краям и чувствовала, что здесь не может прижиться. Говорила, что французы неприветливы. Она чувствовала себя чужой.
— О Боже, — непроизвольно прошептала я по-английски.
Клод наклонился. Ноги его были широко расставлены, локти упирались в колени, руки болтались в воздухе.
— И что же, он все еще любит ее?
— Она теперь замужем, — пожал плечами Клод.
«Это не ответ, посмотрите хоть на меня», — подумала я, но вслух ничего не сказала.
— Видите ли, — продолжал Клод, — все мы немного оберегаем Жана Поля. Мы видим хорошенькую американку, очень живую, похожую на кошечку, она положила глаз на Жана Поля, но она замужем, и, на наш взгляд, — он вновь пожал плечами, — пожалуй, это не очень хорошо для него, только сам он этого не видит. Или видит, но соблазн слишком велик.
— Но…
Спорить было трудно. Если я отвечу, что не всякая американка бежит домой так, что пятки сверкают — хотя, должна признать, в самые тяжелые моменты, особенно остро ощущая всеобщую отчужденность, я прикидывала такую возможность, — он просто напомнит, что я замужем. Не знаю, что для него было важнее: сам он не говорил, и, возможно, в этом заключалась его тактика. А выяснять не хотелось — слишком уж он был мне не по душе.
Ясно и бесспорно одно: он хочет сказать, что я Жану Полю не пара.
Это заключение, и вдобавок к тому бессонная ночь, и абсурд ситуации, когда я сижу на скамейке с этим мужчиной и он втолковывает мне то, что я и без него знаю, добило меня. Я наклонилась, прикрыла ладонями глаза, словно защищаясь от солнца, и беззвучно заплакала.
Клод распрямился:
— Извините, Элла, мне вовсе не хотелось вас расстраивать.
— Да неужели? А чего же вы ожидали? — резко бросила я.
Точь-в-точь как вчера в баре, он поднял руки, как бы сдаваясь.
Я вытерла мокрые ладони о подол платья и поднялась.
— Ладно, мне пора, — сказала я, откидывая волосы с лица.
Ни поблагодарить его, ни попрощаться у меня просто не было сил.
Всю дорогу домой я проплакала.
Библия лежала на столе живым укором. Я просто не могла оставаться дома одна, правда, выбор был невелик. Лучше бы поговорить с подругой, в такие минуты мне обычно помогают женщины. Но в Штатах сейчас полночь, к тому же разговор по телефону — это не то. А здесь мне открыться некому. Ближе всего мне по духу Матильда, но ей самой так нравится заигрывать с Жаном Полем, что вряд ли она придет в восторг, услышав, что случилось.
Ближе к полудню я вспомнила, что сегодня у меня урок французского. Я позвонила в Тулузу мадам Сентье и, сославшись на нездоровье, отменила его. В ответ на вопрос, что со мной, сказала — лихорадка.
— Жаль, что вы одна, надо, чтобы хоть кто-нибудь за вами поухаживал, — воскликнула она, и ее слова заставили вспомнить отца, его тревогу, что здесь мне даже обратиться будет не к кому.
— Если что, звони Якобу Турнье, — сказал он. — В трудный момент всегда хорошо, чтобы рядом был кто-нибудь из семьи.
«Жан Поль, я уезжаю к своим. Наверное, это самое лучшее. Останься я здесь — и вся извелась бы, вина загрызла.
Я взяла твою голубую рубашку. Извини меня.
Элла».
Рику я никакой записки не послала, просто позвонила секретарше и оставила максимально краткое сообщение.
Глава 7ПЛАТЬЕ
Она никогда не оставалась одна, всегда кто-то был рядом — Этьен, Анна, Маленький Жан. Чаще была Анна, что Изабель вполне устраивало: она не сможет или не захочет говорить с ней и слишком стара и слаба, чтобы причинить боль. Иное дело — Этьен, который теперь всегда готов дать волю рукам, или Маленький Жан с его ножом и недоброй улыбкой в глазах — ему она больше не доверяла.